Император Крисп - Тертлдав Гарри Норман - Страница 27

— Если предположить, что блокирующая магия наложена магом другой школы, то можешь ли ты пробиться сквозь этот заслон?

— В этом, ваше величество, я уверен не до конца. Теоретически, поскольку наша вера единственно истинная, основанная на ней магия в конечном итоге должна оказаться сильнее, чем магия любой другой системы. Практически же, поскольку творения рук человеческих зависят от него самого, результат в большой степени определяется силой и умением самих магов независимо от школы, к которой они принадлежат. Я могу попробовать все, что в моих силах, но успех гарантировать не могу.

— Тогда сделай, что можешь, — решил Крисп. — Полагаю, для совершения более сложных магических действий тебе необходимо спешиться и подготовиться. Я оставлю с тобой курьера; немедленно передай с ним известие о результате, каким бы он ни оказался.

— Будет исполнено, ваше величество, — пообещал Заид. Было заметно, что он хочет что-то добавить, и Крисп разрешающе махнул рукой. — Молю простить меня, ваше величество, но вы проявите мудрость, если пошлете всадников обыскать окрестности лагеря.

— Я воспользуюсь твоим советом, — ответил Крисп, похолодев от отчаяния.

Заид предупреждал его, чтобы он не ждал быстрого успеха, да и вообще не очень-то на него надеялся.

Вскоре от колонны отделились группы всадников. Одни поскакали, опережая армию, другие — в сторону Наколеи и перпендикулярно дороге. Добрых вестей Крисп, ехавший вместе с главными силами, от разведчиков так и не дождался, хотя уже близился закат. Заид остался позади; сильный отряд охранял его от фанасиотов и просто грабителей. Крисп ждал гонца, с каждой минутой теряя терпение. Наконец, когда усталость едва не свалила его на койку, в лагерь въехал гонец. Прочитав в глазах императора вопрос, он лишь покачал головой.

— Неудача? — все же спросил он, желая знать наверняка.

— Неудача, — подтвердил гонец. — Мне очень жаль, ваше величество. Магия волшебника вновь оказалась бессильной, причем, как он мне сказал, неоднократно.

Лицо Криспа исказилось. Он поблагодарил гонца и послал его отдыхать. Ему никак не верилось, что Заид потерпел поражение.

Ему давно хотелось улечься на койку, но когда он это сделал, то долго не мог уснуть.

* * *

«Болван», — медленно проплыло в голове Фостия. Перед глазами было темно, и на какое-то мгновение ему почудилось, что он все еще возле отхожей канавы.

Потом до него дошло, что на глазах у него повязка. Он захотел ее сорвать, но лишь обнаружил, что руки у него умело связаны за спиной, а ноги — в коленях и лодыжках.

Фостий застонал. Звук получился глухой — ко всему прочему, рот у него тоже был завязан. Тем не менее, он застонал вновь, потому что собственная голова показалась ему наковальней, на которой кузнец ростом со столичный Собор ковал нечто железное и фигуристое. Он лежал на чем-то твердом — на досках, обнаружил Фостий, когда в щеку между повязкой и кляпом вонзилась заноза.

Мучительную боль внутри черепа усугубляли толчки и скрип. «Я в фургоне или в коляске», — догадался он, изумившись тому, что его бедные измученные мозги еще работают, и снова застонал.

— Очухивается понемногу, — услышал Фостий впереди и выше себя мужской голос. Незнакомец громко и зловеще расхохотался.

— Надолго же он вырубился, ей-ей.

— Может, позволим ему видеть, куда он едет? — спросил другой голос, теперь уже женский. Фостий его сразу узнал: Оливрия. В бессильной ярости он стиснул зубы; стонать ему сразу расхотелось.

Мужчина — возница? — ответил:

— Не-а. Нам велели первую часть пути проехать так, чтоб он не знал, как его везут. Так приказал твой папа Ливаний, так мы и делаем. Так что не вздумай его развязывать, слышь?

— Слышу, Сиагрий, слышу, — отозвалась Оливрия. — Жаль. Нам всем стало бы лучше, если бы он смог хоть немного почиститься.

— Когда я разбрасывал на полях навоз, вонища была и похлеще, — ответил Сиагрий. — Ничего, он от вони не помрет, да и ты тоже.

Фостий, придя в себя, тоже ощутил неприятный запах, но только теперь понял, что он исходит от него. Выходит, он обгадился уже после того, как предложенная Оливрией настойка — та, что должна была утихомирить его разбушевавшийся желудок — лишила его чувств. «Я за это отомщу, клянусь благим богом, — подумал он. — Я…» Фостий сдался, потому что никак не мог придумать достойный способ мести.

— Жаль, что он не подошел ко мне и не поговорил, когда увидел меня в обозе, — сказал Оливрия. — Он ведь меня узнал, я это точно знаю. Думаю, я смогла бы уговорить его отправиться с нами добровольно. Я знаю, что он встал на светлый путь Фанасия. Пусть не окончательно, но встал.

Сиагрий громко и скептически хмыкнул.

— С чего это ты взяла?

— Он не возлег со мной, когда ему представилась такая возможность.

Сиагрий вновь хмыкнул, но уже несколько иначе.

— Что ж, может быть. Но все равно. Нам велели связать его покрепче, и мы это сделали. Ливаний будет нами доволен.

— Значит, будет, — отозвалась Оливрия.

Они с Сиагрием продолжили разговор, но Фостий перестал их слушать. Сам он не сумел догадаться — хотя, пожалуй, должен был, — что его похитители оказались фанасиотами. Иронией судьбы оказалось и то, что это сделала Оливрия, и сам факт ее участия причинил Фостию боль. Если бы у него имелся хоть какой-то выбор, он избрал бы другой способ присоединиться к ним. Но выбора ему не предоставили.

Ухватив губами повязку, он попытался втянуть в рот кусочек ткани. После нескольких неудачных попыток ему удалось зажать ее между передними зубами. Он попробовал перегрызть повязку, но через некоторое время решил, что это легче сказать, чем сделать и направил усилия на то, чтобы освободить рот, сдвинув повязку на подбородок. Ему уже начало казаться, что успех придет не раньше, чем они доберутся до места, где их ждет Ливаний, и тут край повязки соскользнул с верхней губы. Теперь он не только мог при желании заговорить, но и дышать стало гораздо легче.

Говорить он пока не стал, опасаясь, что похитители снова и еще надежнее завяжут ему рот, но его предало собственное тело, причем самым непредвиденным образом. Вытерпев, сколько было сил, Фостий не выдержал и сказал:

— Не могли бы вы ненадолго остановиться, а то мне надо отлить.

Сиагрий от неожиданности подскочил так, что содрогнулся весь фургон.

— О лед! Да как он ухитрился освободить рот? — Обернувшись, он прорычал: А нам-то какое дело? Ты и так воняешь.

— Мы не просто его похитили, Сиагрий, мы везем его к себе, — возразила Оливрия. — На дороге никого нет. Кто нам мешает поставить его на ноги и дать справить нужду? Это же быстро.

— С какой стати? Не ты его укладывала в фургон, и не тебе его вытаскивать. — Поворчав еще немного, Сиагрий буркнул:

— Ладно, будь по-твоему.

Он натянул вожжи. Фургон остановился, побрякивание упряжи стихло. Фостий ощутил, как его поднимают руки, по толщине и силе не уступающие халогайским.

Ощутив пятками землю, он прислонился к стенке фургона и выпрямился на подгибающихся ногах.

— Давай, валяй, — услышал он голос Сиагрия. — И побыстрее.

— Ему это непросто сделать, сам понимаешь, — сказала Оливрия. — Подожди, я помогу.

Фургон за спиной Фостия качнулся — Оливрия слезла. Он услышал, как она подошла и встала рядом, потом задрала ему тунику, чтобы он ее не замочил. И, словно этого унижения было мало, помогла ему рукой и сказала:

— Давай. Теперь хоть сапоги не зальешь.

Сиагрий хрипло расхохотался.

— Если будешь держать его слишком долго, он станет чересчур твердый, чтобы ссать.

Этот аспект ситуации даже не приходил Фостию в голову; в голове у него гремел голос отца — ему вспомнилось, как он спросил в Наколее, неужели он ожидает похвалы всякий раз, когда облегчается, не замочив сапог. В тот момент такая похвала пришлась бы как раз кстати. Он сделал дело как можно быстрее; никогда прежде эта фраза не наполнялась для него столь реальным смыслом.