Император для легиона - Тертлдав Гарри Норман - Страница 45

Гай Филипп ждал его у северных ворот лагеря, нервно расхаживая взад и вперед. Его резкое, ироничное лицо разгладилось, когда он увидел приближающегося Скауруса.

— Давно пора было тебе явиться, — сказал он. — Еще час, и я отправился бы за тобой сам. И привел бы с собой друзей.

— В этом не было необходимости, — ответил Марк. — Но нам нужно поговорить. Найди Глабрио, Горгидаса и приходи сюда, мы выйдем за палисад. Возьми еще кельта, ладно? Его это тоже касается.

— Виридовикса? Ты уверен, что хочешь говорить с ним, а не драться? — хмыкнул Гай Филипп, но поспешил выполнить поручение.

Марк увидел, что римляне провожают его глазами, они знали, что произошло нечто важное. Черт бы побрал Сотэрика с его детскими театральными эффектами, подумал трибун.

Через несколько минут люди, чье мнение он уважал, собрались вместе, и на лицах их читалось любопытство. Они вышли из лагеря и скрылись в темноте, разговаривая о незначительных вещах и тщетно пытаясь всем своим видом убедить легионеров, что встретились совершенно случайно и ничего серьезного обсуждать не намерены. За пределами слышимости часовых Скаурус отбросил камуфляж и в двух словах объяснил, что произошло.

Друзья долго молчали, обдумывая услышанное. Марк проделал эту работу по дороге в римский лагерь.

— Если вы хотите знать мое мнение, то я скажу «нет». Я ничего не имею против намдалени, они храбрые парни и хорошие собутыльники, но я не собираюсь провести остаток своих дней среди варваров, — первым нарушил тишину Гай Филипп.

У старшего центуриона в большей мере было развито чувство превосходства, которое римляне испытывали ко всем другим народам, за исключением, пожалуй, эллинов. В этом мире стандартом, на который равнялись все остальные страны, был Видессос, и центурион почитал себя неотделимым от Империи, забывая, однако, при этом, что сами имперцы считали его таким же варваром, как и намдалени.

Горгидас отлично понимал это, но его выбор был таким же:

— Я покинул Элладу и променял ее на Рим много лет назад, потому что знал — моя родина уходит в прошлое, а Рим движется вперед. Неужели я изменю этому принципу сейчас? Думаю, нет. Здесь мое место, и здесь я останусь жить. Я хотел бы научиться тут очень многому, тому, чего народ Княжества. еще не знает.

Что касается Виридовикса и Глабрио, то они ответили не так быстро.

— М-да, ты задал нам нелегкий выбор, милый Скаурус, да к тому же двое из нас против, — сказал кельт. — Я всегда легче лажу с намдалени, чем с этими скользкими заносчивыми имперцами. Никогда не знаешь, что у них в голове, и, боюсь, в один прекрасный день я могу обнаружить у себя между ребер кинжал наемного бандита только потому, что буду одет не по моде. Пожалуй, я за островитян.

Остался Квинт Глабрио, и судя по выражению страдания, появившемуся на его лице, выбор ему сделать было труднее всех.

— Я тоже иду в Намдален, — сказал он наконец.

Горгидас судорожно втянул ноздрями воздух. Лицо Глабрио стало еще более несчастным, и он продолжал:

— Я делаю это только ради земли. Я пошел на службу в легион только потому, что это давало мне единственную надежду когда-нибудь получить землю. Это шанс стать самим собой, а не батрачить всю жизнь за гроши на хозяина. Без земли у тебя нет ничего, земля — это главное.

— Земля сделает тебя еще большим рабом, чем хозяин, — возразил Гай Филипп. — Я присоединился к орлам, чтобы не умереть с голоду на несчастном клочке, где я родился. И ты хочешьходить за задницей быка от рассвета до заката, парень? Ты, должно быть, спятил.

Но Глабрио упрямо качнул головой: земля была его мечтой — и мечта эта оказалась более сильной, чем нить, соединяющая его с Горгидасом. Грек в эту минуту был похож на солдата, который силится скрыть боль, причиняемую ему раной. Он ни словом не возразил своему товарищу, хотя глаза у него и сделались умоляющими. И снова Марк восхитился греком, подумав о его страхах и сомнениях, о том, как они повлияют на принятое им решение.

Центурионы были слишком дисциплинированны, а Горгидас слишком вежлив, чтобы задать явно напрашивающийся вопрос, но Виридовикс спросил, как всегда, прямо:

— А что же собираешься делать ты, дорогой друг?

Скаурус надеялся, что в ответах его друзей будет какое-то единодушие, но они оказались такими же противоречивыми, как и его душа. Он долго молчал, чувствуя, что склоняется то на одну, то на другую сторону, и наконец сказал:

— После того как штурм закончился неудачей, я не думаю, что у Гавраса есть реальная возможность захватить город, а без столицы он проиграет войну с Ортайясом. Скорее всего, я отправляюсь в Намдален. Под властью Сфранцезов Империя рухнет. Но я в любом случае не буду им служить. Даже казды, по-моему, лучше, потому что не прячут своего лица под маской.

Приняв такое решение, трибун был далеко не уверен в своей правоте и потом, заканчивая свою речь, сказал:

— Я не буду никому приказывать. Пусть каждый решает этот вопрос сам. Гай, мой друг, мой учитель, я знаю, что ты будешь поступать честно и по-человечески с теми солдатами, которые последуют за тобой.

Они крепко обнялись, и Марк поразился, увидев слезы на глазах ветерана.

— Мужчина поступает так, как считает нужным, — сказал Гай Филипп. — Много лет назад, когда я был совсем молодым, я воевал на стороне Мария, в то время как мой ближайший друг сражался за Суллу. Пока длилась гражданская война, я готов был убить его, если бы смог. Но спустя несколько лет после окончания войны мы случайно встретились в таверне и, как прежде, пили вино до упаду. Пусть так будет и у нас с тобой когда-нибудь.

— Пусть будет так, — шепнул Марк, чувствуя слезы на своем лице.

Виридовикс тоже обнял Гая Филиппа:

— Пусть меня съедят вороны, если я не буду скучать без тебя, толстокожий суслик!

— Мне тоже будет не хватать тебя, большой дикарь!

Привыкшие держать все чувства при себе, Горгидас и Квинт Глабрио обменялись взглядами, тяжело вздохнули, но не сказали ни слова.

— Нет смысла говорить о нашем решении солдатам, иначе весь лагерь загудит, как потревоженный улей, — решил Марк. — Утром, после завтрака, они все узнают. Это хорошее время для раздумий, пусть они делают свой выбор, а мы до тех пор помолчим.

Все четверо согласно кивнули.

Они медленно возвратились в лагерь, каждый знал, что скоро расстанется надолго с друзьями, и был погружен в свою думу. Дикие крики, доносившиеся из-за городских стен, вторгались в их мысли. Вопли в городе производят такое впечатление, что за стенами кипит бунт, а не празднество, горько подумал трибун и мысленно проклял Сфранцезов за то решение, которое вынужден был принять.

Часовые провожали своих офицеров взглядами, солдаты таращились на них, когда те проходили мимо.

— Черт бы тебя побрал! — рявкнул на одного из них Виридовикс. — У меня еще не отросла вторая голова и красных перьев на роже не появилось, так что нечего пялиться, как на чудище!

Вспышка кельта оказалась в этот раз весьма кстати — легионеры вернулись к ужину, разговорам и игре в кости.

— Я вас покину, мне нужно еще помочь раненым, хотя методы мои грубы и несовершенны, — сказал Горгидас.

К большому своему неудовольствию, он все еще лечил раны и болезни настойками и мазями, шинами для переломов и повязками. Нейпос уверял, что у грека есть все необходимые качества, чтобы выучиться видессианскому искусству исцеления, но пока что усилия врача были бесплодны. Скаурус подозревал, что это было одной из причин, побудившей его остаться в Видессосе.

Квинт Глабрио последовал за врачом и сказал ему что-то так тихо, что Скаурус не смог расслышать слов, но увидел, как грек утвердительно склонил голову.

Кто-то вытащил бурдюк с вином. Виридовикс потянул носом и двинулся вперед, притянутый пряным запахом так же верно, как железный гвоздь магнитом.

Хелвис спала, когда трибун скользнул в палатку. Он коснулся ее щеки, жена шевельнулась, потом медленно, чтобы не разбудить Мальрика и Дости, поднялась с постели.