Император для легиона - Тертлдав Гарри Норман - Страница 39

7

— Казды взяли Резаину?! — спросил Гай Филипп у Виридовикса с изумлением в голосе. — Когда ты это услышал?

— Один моряк сказал. Он говорит, что уверен в этом. Они ведь плавают по всему свету, эти моряки, и узнают новости раньше других.

— И эти новости всегда плохие, — сказал Марк, зачерпывая ложкой неизменную утреннюю кашу. — Далеко на юге сдалась Кибистра, а теперь еще и это.

Падение Резаины было большим ударом. Этот город лежал в двух днях пути к югу от залива Риякс, к востоку от Амориона. Если он действительно пал, то казды бросятся теперь на фанатиков Земаркоса, засевших в Аморионе. Города западных провинций сдавались под ударами захватчиков один за другим, в то время как осада Видессоса все еще тянулась и тянулась без всякого видимого результата. Кое-кто, правда, уходил из города: одни спускались со стен, другие уплывали на маленьких лодках, принося вести о том, что в крепости туже затянули пояса. Говорили они и о жестоком и жадном правительстве, но какими бы ни были трудности, испытываемые Сфранцезами, на двойных стенах столицы и высоких башнях ее постоянно маячили солдаты, по-прежнему готовые защищать город.

— У Туризина не слишком много шансов, — мрачно сказал трибун. — Он не может вернуться через Бычий Брод на тот берег, чтобы начать войну с Каздом — сначала ему нужно одолеть Ортайяса и Варданеса. Но к тому времени как Гаврас побьет их, у него уже не останется земель — кочевники завоюют Империю, пока он осаждает свою столицу.

— Все, что нам нужно сейчас, — это победа. И чем быстрее, тем лучше. Но это означает штурм, и я дрожу всякий раз, когда думаю об этом, — проворчал Гай Филипп.

— Ни разу не видал я еще двух таких мрачных мужиков, — заметил Виридовикс. — Мы не можем идти, мы не можем остаться. Драться мы тоже не можем. Так, может, просто напьемся, если уж не остается ничего другого?

— Я слышал советы, которые нравились мне меньше, чем этот, — хмыкнул Гай Филипп.

Отсутствие логики, обычное для кельта, раздражало Марка. Усмехнувшись и склонив голову, он иронически спросил:

— Ну и что же нам теперь делать, когда ты перебрал все варианты?

— Я еще не исчерпал их, милый мой римлянин, — парировал кельт, и глаза его сузились. — Ты оставил в стороне коварство и заговор, а Гаврас этих возможностей не забывает. Ты слишком честен и доверчив, чтобы найти выход, но, как знать, не отыщут ли его другие?

Скаурус одобрительно замычал — в словах Виридовикса была доля правды. Однако ему не слишком понравилось то, что кельт подразумевал под словами «честен и доверчив». «Простофиля» — вот что имел он в виду. Марк не думал, что заслужил такое определение.

Марк не стал повторять ночи, проведенной с проституткой. Ее объятия не решили проблем, которые возникли у него с Хелвис. Раздоры их, если уж на то пошло, стали глубже. Все чаще и чаще тишина, разделявшая их, напоминала душное одеяло. Трибун вздохнул с облегчением, когда неприятные мысли эти были прерваны появлением рослого видессианина — императорского гонца для поручений. Он выпил последний глоток светлого видессианского пива — вино здесь было слишком сладким, чтобы пить его по утрам — и сказал:

— Я слушаю тебя.

Гонец поклонился ему, как любому старшему по званию командиру, но Скаурус заметил его слегка поднятую бровь и поджатые губы — для аристократов-видессиан пиво было напитком простолюдинов.

— В палатке Его Величества во втором часу дня будет проходить офицерский совет.

В Видессосе, как и в Риме, день и ночь делили на двенадцать частей, считая от восхода солнца до заката. Трибун взглянул на небо.

— Ну что ж, времени достаточно, чтобы подготовиться.

— Не желаешь ли ты глоток эля? — спросил Виридовикс посланца, протягивая ему маленький бочонок с пивом. Марк видел, как под огненно-рыжими усами кельта зазмеилась улыбка.

— К сожалению, не могу, — ответил посланец Туризина. Голос его по-прежнему ничего не выражал. — Мне нужно передать поручение другим офицерам.

Поклонившись во второй раз, он исчез.

Как только гонец скрылся с глаз, Гай Филипп хлопнул Виридовикса по спине.

— «К сожалению, не могу», — передразнил он видессианина. Центурион и кельт громко рассмеялись, забыв свои ссоры.

— А не выпьешь ли ты глоток эля? — спросил его Виридовикс.

— Я? Великие боги, нет! Терпеть его не могу.

— Ну что ж, нет смысла пропадать хорошему напитку, — сказал Виридовикс и, припав к бочонку, сделал большой глоток.

Командиров, собравшихся в палатке Туризина, было легко разделить на тех, кто знал о падении Резаины, и тех, кто еще не знал об этом. Волны нетерпения пробегали по первой группе, хотя едва ли кто-нибудь мог сказать, чего, собственно, ждет. Остальные сидели спокойно, как на любом другом офицерском совете, когда ничего особенного ожидать не приходится. В течение первых десяти минут казалось, что так оно и будет.

Совет начался с того, что двое крепких охранников приволокли в палатку видессианского лейтенанта с длинной козлиной бородкой и испуганными глазами.

— Ну, что еще стряслось? — нетерпеливо спросил Туризин, барабаня пальцами по столу. У него были куда более срочные и важные дела, чем этот трясущийся юнец, что бы он там ни натворил.

— Ваше Величество… — дрожащим голосом начал лейтенант, но Гаврас взглядом заставил его замолчать и обратил взор на старшего стражника.

— Арестованный, зовущийся Пастиллас Монотэс, вчера вечером в присутствии своих солдат нанес Вашему Величеству злобное и грязное оскорбление. — Голос солдата, обвинявшего Монотэса, был лишен всякого выражения.

Видессианские офицеры, сидящие за столом, замерли с вытянувшимися лицами, а Туризин насторожился. Намдалени, каморы и римляне понимали свободу выражений как нечто само собой разумеющееся, но здесь была Империя, старое государство, переполненное правилами, строго регламентирующими отношение к членам императорской фамилии. Даже такой не вполне традиционный император, как Туризин, не мог потерпеть неуважения к своей высокой особе без того, чтобы не упасть в глазах подданных. Марк сочувствовал испуганному молодому офицеру, но знал, что не осмелится вмешаться в решение этого совета.

— Чем же именно этот Монотэс оскорбил меня? — спросил Император. В его тоне слышалась официальность, принятая при дворе.

— Ваше величество, арестованный говорил, что единственное, на что вы способны, — это осадить Видессос, что вы трусливый шакал, евнух с сердцем курицы и человек с рыком льва и душой мыши. Это его собственные слова, сказанные им, по-видимому, в состоянии сильного опьянения. — При последних словах в тоне гвардейца проскользнула наконец нотка человечности.

Туризин внимательно посмотрел на Монотэса, который от страха; казалось, становился все меньше и меньше прямо на глазах.

— Любопытную помесь зверей я собой представляю, а? — сказал он и усмехнулся.

Надежды Скауруса на благополучный исход дела возросли. Замечание Императора не было похоже на прелюдию к суровому приговору. Искренне заинтересованный, Гаврас спросил:

— Мальчик, неужели ты действительно сказал обо мне все это?

— Да, ваше величество, — пролепетал несчастный юноша, и его лицо стало бледным, как шелк-сырец. Он глубоко вздохнул и вдруг выпалил: — Худшего мне было бы не придумать, даже если бы я выпил море вина!

— Какое неуважение, — пробормотал Баанес Ономагулос, но Туризин весело улыбнулся и закашлялся, чтобы скрыть разбиравший его смех.

— Заберите его и выведите наружу, — приказал он страже. — Дайте ему несколько тычков по заднице и гоняйте, пока винные пары не улетучатся из его башки. Я трусливая мышь, а? — фыркнул Император, вытирая выступившие от смеха слезы. — Ну, убирайся отсюда, живо. Чего ты здесь торчишь? — обратился он к бормотавшему слова благодарности Монотэсу.

Юноша чуть не рухнул на землю, когда стражи отпустили его, и кое-как выполз из палатки.

Вместе с ним исчезло и веселье Туризина.

— Все ли здесь? — спросил Император.