Битва в космосе - Тертлдав Гарри Норман - Страница 8

Но Ирв нашел.

— Я что-то не припомню, когда в последний раз Соединенным Штатам удавалось хранить в тайне какую-либо важную информацию такого уровня на протяжении добрых тринадцати лет.

— Ну что же, логично, — признала Сара после недолгого раздумья. — Порой ты выбираешь весьма странные способы утешения, но, знаешь, они помогают.

— А если я попробую еще один, более традиционный? — спросил он с надеждой.

— Нет, — ответила она, помедлив. — Я устала, да и настроение отвратное. Вряд ли мы получим от ЭТОГО большое удовольствие. А тогда какой смысл?

— Знаешь, ты несносна, когда руководствуешься только здравым смыслом, — обиженно проговорил Ирв.

Сара отреагировала на его последнюю реплику коротким смешком, закрыла глаза и почти мгновенно уснула. Ему ничего не оставалось делать, как последовать ее примеру.

«Лицо Олега, — неприязненно подумал Толмасов, — создано для того, чтобы хмуриться». Эти брови — про себя полковник по-прежнему называл их «брежневскими», хотя генсек вот уже семь лет как отдал Богу душу и после смерти был основательно вывалян в грязи преемниками — нависали над глазами гэбэшника словно тучи, наползающие на солнце.

— Вам следовало спросить американцев о содержании шифровки, — угрюмо проговорил Лопатин.

— И как вы себе это представляете, Олег Борисович? Они ведь ни разу не интересовались содержимым наших передач. Кроме того, — добавил Толмасов, невольно вторя Эллиоту Брэггу, — вряд ли они ознакомили бы нас с содержимым послания. Если бы Хьюстон не имел причин скрывать от нас последнюю информацию, он не прибегнул бы к шифровке.

— Все же следовало спросить, — подал голос Валерий Брюсов.

— Что вы такое говорите, Валерий Александрович? — спросил Толмасов резче, чем намеревался. Обычно лингвист не высказывался в поддержку Лопатина, и если решился на это сейчас, то, видимо, неспроста. «Неужели я что-то упустил из виду?» — подумал полковник.

Брюсов легонько потянул себя за ус — жест, вошедший у него в привычку с тех пор, как он начал отпускать усы, рыжеватые, довольно редкие и с проседью.

Потеребив другой ус, он сказал:

— Мы посылаем и принимаем информацию закодированной в силу привычки, по традиции, если хотите. Думаю, что даже товарищ Лопатин согласится, если я скажу, что для нас не имело бы особого значения, узнай американцы, что содержится в большинстве наших шифровок, как из Байконура на «Циолковский», так и отсюда на Землю.

Лопатин нахмурился еще больше.

— Полагаю, для некоторых случаев такое утверждение правомерно, — неохотно признал он, чем безмерно удивил Толмасова. — Ну так и что из того? — продолжил гэбэшник.

— Экипаж «Афины» наверняка догадывается об этом, — сказал Брюсов, назидательно поднимая вверх указательный палец — еще одна привычка, правда более давняя, приобретенная им за время преподавания в университете. — Они, должно быть, изучают нас, равно как и мы — их. Важная черта американцев — нарочитая открытость, не говоря уж о расточительности — в информационном смысле. Если же они получили шифровку, в ней почти наверняка заключено нечто необычное и важное; следовательно, нам стоит спросить их о ней.

— Что ж, попробуем, — пожал плечами Толмасов. — Я спрошу об этом у Брэгга во время ближайшего сеанса связи. Интересно, что он ответит?

— Мои поздравления, Валерий Александрович, — встрял в разговор Шота Руставели. — Даже богослов мог бы гордиться столь лихо закрученной аргументацией, которая в нашем случае, похоже, близка к истине.

— Благодарю, Шота Михайлович, — Брюсов, как и многие университетские профессора, питающий слабость к лести, с деланной учтивостью склонил голову.

— Всегда приятно похвалить такого большого ученого… в языкознанье ведающего толк, — почти нараспев закончил Руставели, невинно моргнув черными глазами, в которых промелькнул озорной огонек.

Бросив на кавказца суровый взгляд, Брюсов молча удалился из рубки. Толмасов с улыбкой посмотрел лингвисту вслед. Если он до сих пор не уяснил, как легко можно попасться на удочку острого на язык грузина-биолога, что ж, так ему и надо.

— А может вы, Шота, поговорите с американцами, дабы выяснить, каков характер информации, полученной ими из Хьюстона? — предложил Лопатин.

— Нет-нет, только не я. Они находят мой английский даже еще хуже, чем вы находите мой русский, — проговорил Руставели, намеренно усиливая свой легкий южный акцент. По отношению к Лопатину и Толмасову он висел в воздухе вверх ногами, и это, похоже, его ничуть не смущало.

— Вы вообще способны быть сколько-нибудь серьезным? — проворчал Лопатин.

— Сомневаюсь, — Руставели плавно развернулся и выплыл в коридор, насвистывая какой-то веселенький мотивчик.

— Мне эти «черные»… — скривился Лопатин.

Руставели, единственного нерусского члена экипажа «Циолковского», мужчины считали беззаботным веселым бездельником — в соответствии со сложившимся в Советском Союзе стереотипом южанина. Он не оставался в долгу и чуть ли не открыто величал их занудами.

— Посмотрим, что он запоет в минервитянском климате. Он и американцы. — Лопатин злорадно хохотнул и картинно поежился.

Толмасов кивнул. Он понимал, что теплолюбивому Шоте вряд ли придется по душе холод Минервы. Что касается его самого, то он привык к сильным морозам еще в Смоленске, где суровые зимы были не редкость.

Вероятно, услышав последние слова гэбэшника, Руставели снова влетел в рубку.

— Насчет американцев не знаю, Олег Борисович, — сказал он, прямо-таки излучая вежливую почтительность к собеседнику, — но я как-нибудь переживу. В крайнем случае, попрошу Катерину уделить мне немного душевного тепла от щедрот своих.

Теперь пришла очередь хмуриться Толмасову. Молва приписывала грузинам совершенно неукротимый темперамент и успех в любовных делах, и Шота всем своим поведением только подтверждал эту легенду. Хотя грузин и доктор Захарова частенько ссорились, порой Катя провожала Руставели таким взглядом, что у Толмасова начинало от ревности сосать под ложечкой. На него самого она никогда так не смотрела.

— Вы вернулись для того, чтобы похвастаться вашими мужскими победами? — спросил он звенящим от напряжения голосом. — Прошу, избавьте нас от этого удовольствия. Мы обсуждаем серьезный вопрос и не…

— Нет, нет, Сергей Константинович, — перебил его Руставели. — Я просто хотел напомнить вам, что в конечном счете не имеет никакого значения, будете ли вы говорить с «Афиной» о шифровке или нет.

— Почему же? — Толмасов уже взял себя в руки, надеясь, что шуточки Руставели когда-нибудь да иссякнут.

Правда, в данный момент грузин, похоже, не шутил.

— Потому что, весьма вероятно, Москва уже раскусила код американцев и вскоре пришлет нам сообщение о содержании шифровки из Хьюстона.

— Х-м-м. — Лопатин и Толмасов переглянулись. — Возможно, это предположение не так далеко от истины, — нехотя согласился гэбэшник. Даже здесь, в миллионах километров от дома, он словно опасался, что их могут подслушать.

— Я рад, что и вы так думаете, Олег Борисович, — словно вспомнив о чем-то, Руставели, в точности как Брюсов, поднял вверх указательный палец. — Чуть не забыл — вас хотел видеть Юрий.

— Меня? Зачем? — спросил Лопатин, с подозрением взглянув на кавказца и тщетно пытаясь прочитать в его лице намек на подвох.

Юрий Иванович Ворошилов, химик экспедиции, проводил большую часть времени в своей лаборатории, предпочитая людскому обществу общение с реактивами и щелочами. Это было вполне в его характере — использовать Руставели в качестве почтового голубя.

И вот этот «голубок», улыбаясь, выдал очередную колкость:

— Ворошилов весь изо льда, и ему вдруг захотелось в порядке эксперимента на несколько минут одолжить у вас ваше сердце, которое, как всем нам известно, самый что ни на есть пламенный мотор.

— Послушай, ты… — Лопатин ухватился за пряжку ремня, удерживающего его в кресле, но она почему-то не поддалась.

Толмасов положил руку ему на плечо.