Нью-Йорк - Резерфорд Эдвард - Страница 88

На второй день все семейство отправилось на Бродвей и повстречалось с Чарли Уайтом. Они поздоровались вполне дружески, хотя Чарли выглядел приунывшим.

– Может быть, Чарли, тебе нужна помощь? – спросил Мастер.

– Разве что дом найдется, – печально ответил Чарли. – Мой-то сгорел.

– Приходи завтра, – спокойно предложил ему Мастер. – Попробуем что-нибудь придумать.

На следующий день Чарли стал владельцем дома на Мейден-лейн. И Абигейл постаралась, чтобы дом хорошо обставили, принесла фарфоровую и стеклянную посуду, какие Чарли и не снились.

Абигейл молча горевала по Грею Альбиону, но прошло много месяцев, и боль начала отступать. Ей пришлось осознать, что мужей и отцов лишились многие. Незначительный эпизод показал ей, что рана затягивается. Дело было летом, в очередной приезд Джеймса. На этот раз он привел товарища:

– Позвольте представить графа де Шабли, моего собрата по оружию из французской армии.

Молодой француз, аккуратный, одетый с иголочки, был очень приятным. Он приходил в восторг не только от Нью-Йорка, но и от всего мира вокруг. Его английский хромал, но объясниться он мог. И к концу дня Абигейл была вынуждена признать, что совершенно им очарована.

– Твой товарищ так мил, что трудно представить его в бою, – заметила она Джеймсу, когда они остались наедине.

– Это просто аристократические манеры, – ответил тот. – Лафайет такой же. Шабли отважен как лев.

Они остались на два дня, и к концу этого времени Абигейл поймала себя на том, что сожалеет о скором отплытии графа во Францию.

Однако во время этого визита она оценила и деловую хватку отца. В первый же день после обеда, когда граф удалился к себе и они остались в гостиной, Джеймс вынул какую-то бумагу и протянул отцу:

– Я решил, что ты заинтересуешься.

Это было письмо Вашингтона патриоту-губернатору провинции Нью-Йорк.

Мой дорогой сэр, насколько я понял, Вы конфисковали угодья Джона Мастера, тори из Нью-Йорка. Я буду крайне обязан, если Вы передадите эти земли полковнику Джеймсу Мастеру, которому они причитаются по наследству и который все эти долгие годы с самого начала и до конца верой и правдой служил нашему общему делу.

Отец улыбнулся:

– Я вижу, ты уже полковник. Мои поздравления.

– Спасибо, отец. Но боюсь, от письма Вашингтона мало толку. Фермы уже проданы, и мне придется чертовски потрудиться, чтобы их вернуть.

– В таком случае я тебе кое-что покажу.

Он встал из-за стола, вышел и через пару минут вернулся с пачкой бумаг, которые вручил сыну. Джеймс удивленно уставился на них:

– Отец, это же деньги патриотов.

– Точнее, векселя, выданные вашим конгрессом. Для выкупа по номинальной стоимости, то есть если конгресс сумеет их выкупить. Ты и сам знаешь, что эти бумаги обесценивались на протяжении нескольких лет. Я начал скупать их вскоре после Йорктауна – по пенсу. Правда, думаю, конгресс не примет их по полной стоимости в уплату за землю, конфискованную у лоялиста.

– Да тут небольшое состояние! – воскликнул Джеймс.

– Похоже, мы закончим войну, имея намного больше земли, чем в ее начале, – сказал довольный Мастер и повернулся к Абигейл. – Эбби, ты скупала фарфоровую и стеклянную посуду. Я – долговые обязательства. Это одна и та же игра. Риск был велик, а цена соответственно невысока. И у меня, разумеется, были отложены на это средства.

Но купец было доволен собой не только в связи с этими сделками. На следующий день после отъезда Джеймса и его друга он негромко сказал Абигейл:

– Я обратил внимание, Эбби, что граф де Шабли был весьма любезен с тобой.

– Неужели это было так заметно, папа? Надеюсь, я не опозорилась.

– Вовсе нет. Но отец-то поймет, сама знаешь. И я был очень рад, Эбби.

– Чему, папа?

– Скоро будет два года, как умер Альбион, – сказал он мягко. – Ты, как положено, оплакала его. Но пора начать новую жизнь.

И она поняла, что это правда.

Лето 1883 года повернуло на осень, и стало ясно, что британцам придется покинуть город. Но британский главнокомандующий уперся: «Мы уйдем только после отъезда всех лоялистов, которые хотят уехать».

А те уезжали тысячами. Ньюйоркцы в том числе, но большинство было из лоялистов, которые находились в городе проездом из других краев. Кто-то плыл в Англию, основная масса – в Канаду. Проезд оплачивало британское правительство.

И были еще недавние рабы, которых освободили британцы. Они тоже уезжали, хотя и по иной причине: бежали от своих хозяев-патриотов. Не проходило и дня, чтобы Абигейл не услышала о том, что некий патриот вернулся в город и рыщет по улицам и причалам в поисках своих невольников.

– Вашингтон выразился об этом предельно ясно, – заметил Мастер. – Он говорит, что каждый имеет право притязать на свое имущество, но британцы считают, что это несправедливо. Так или иначе, бедолаги скорее замерзнут в Новой Шотландии, чем снова станут рабами.

Однако об одном рабе так и не было никаких известий. Понадобилось время, но Мастер наконец узнал о судьбе своих исчезнувших французских трофеев.

– Корабль снова принадлежит Франции и обретается на Карибах. Но о Соломоне ничего не известно. Понятно только, что его нет на борту. – Гудзону он пообещал: – Я все еще продолжаю поиски. Его запросто могли продать, но мы не должны терять надежду. – Абигейл он признался: – Если найду его, то выкуплю ради Гудзона и дам ему вольную. Но похоже, шансы невелики.

В начале октября пришло письмо от Ванессы. Оно, как обычно, адресовалось Джону Мастеру. В своей решительной манере она сообщила, что покидает Лондон и уезжает во Францию. Причин не указала. Она выразила сожаление, что не сумела выбраться в Нью-Йорк и повидаться с Уэстоном, а также традиционную благодарность за то, что он находится в надежных руках. Но был еще постскриптум, от которого Мастер издал удивленный возглас.

Последняя лондонская новость: на прошлой неделе женился Грей Альбион.

Абигейл разыскала брата в Вест-Пойнте, куда ее отвез Гудзон. Она направилась прямиком к укреплениям, где обнаружила Джеймса и протянула ему письмо.

Читая о намерениях жены покинуть Лондон и ее слова о сыне, Джеймс оставался серьезным, но бесстрастным. Когда он дошел до постскриптума, Абигейл вперилась в него взглядом. Он вздрогнул. Затем нахмурился и перечитал. Но он не взглянул на нее. Он упрямо смотрел за Гудзон.

– Мне доложили, что он мертв, – безжизненным тоном произнес Джеймс.

– И ты не убедился?

– Мне было не до того. Вашингтон послал меня за реку, где тоже были британцы – солдаты Тарлтона. Они сдались в тот же день. Когда я вернулся, мне сказали, что нескольких пленных похоронили. Я и решил… – Он пожал плечами.

– Но ты же не мог не услышать, что он жив!

– Не обязательно. После этого я мало соприкасался с пленными. – Джеймс продолжал всматриваться в даль. – Должно быть, он выздоровел и вернулся в Лондон – возможно, под честное слово о неучастии. Это не исключено. – Джеймс снова нахмурился. – Значит, в письмах его отца об этом не говорилось?

– Нет. Еще одна загадка.

Джеймс поджал губы:

– Очевидно, по настоянию сына. Кто может знать?

– Мне все это кажется очень странным, – сказала Абигейл.

– Мне тоже. – Джеймс посмотрел на нее и отвернулся в глубокой задумчивости. – На войне случается что угодно, Эбби, – медленно произнес он. – На войне, как в делах сердечных, никто не ведает, что совершит в следующий миг. Мы не знаем ни себя, ни вещей, на которые способны. – Джеймс перевел на нее тяжелый взгляд. – Но что бы ни заставило Грея Альбиона уехать и не сказать ни слова, будем надеяться, что он обрел свое счастье. – Джеймс помолчал. – На этой войне, Эбби, произошло столько неожиданного, что я перестал спрашивать, почему вышло так или иначе. Бесполезно. Это судьба. Вот и все. Не думаю, что мы с ним увидимся.