Нью-Йорк - Резерфорд Эдвард - Страница 64

Вечером следующего дня он познакомился с Ванессой. Это произошло в доме лорда Ривердейла, и Джеймс надел великолепный, новенький синий камзол, про который знал, что тот ему очень к лицу. Поскольку Ванессу представили как леди Рокберн, он счел ее замужней особой. Они немного поговорили, и он не мог не заметить ее редкую красоту – белокурая, стройная, со светло-голубыми глазами, взор которых казался отсутствующим. Но он не вспомнил об этой встрече до конца вечера, когда одна леди заявила ему о немалом впечатлении, которое он произвел на Ванессу. Джеймс обронил, что не знаком с ее мужем.

– Разве вы не знаете? Она вдова. – Леди наградила его многозначительным взглядом. – И совершенно свободная.

Через несколько дней он получил тисненый пригласительный билет на прием в доме леди Рокберн в Мейфэре.

У них ушел месяц на то, чтобы стать любовниками. За это время он понял, что она подстраивала события так, чтобы встречаться почаще, одновременно оценивая его. Он очень быстро убедился в ее физическом влечении к нему, но этого, очевидно, было мало. Поэтому, когда сигнал был наконец подан, он ощутил себя изрядно польщенным. Но даже тогда он не вполне понимал, почему она выбрала именно его. А когда спросил, она ограничилась ответом уклончивым и беспечным.

Джеймс никогда не вступал в интимную связь с аристократкой. Он признался себе, что соблазнился отчасти высоким положением Ванессы – не потому, что был снобом, а из любопытства. В ее отношении к миру присутствовало равнодушное признание своего превосходства, которое, обернись оно против Джеймса, тот счел бы шокирующим, но поскольку он пользовался ее расположением, то нашел его забавным. Он видел изящество ее жестов и удивительную легкость походки, замечал тонкое интонирование, которым она умела поменять смысл слова или обозначить иронию, и наоборот: ее редкую откровенность в вещах, о которых простые смертные предпочитали не говорить напрямик. Все это было внове Джеймсу и завораживало его. Но в то же время он угадывал в ней тайную нервозность, темные закоулки души, и ощущение этой ранимости откликнулось в нем желанием взять ее под опеку. Возможно, думал он, она втайне томится по его сильной, но нежной руке.

Шли месяцы, и он все чаще бывал в ее обществе. Если она не видела его день или два, то слала к Альбионам лакея с запиской. Она совсем потеряла голову. А он, со своей стороны, был до того увлечен ею, что ему, когда она призналась в беременности, не показалось диким сделать ей предложение.

Она ответила не сразу и взяла неделю на размышления. И он хорошо ее понял: в конце концов, у него не было ни знатного титула, ни поместья. Постель – одно дело, а брак – другое. Родить ребенка вне брака было серьезным прегрешением даже для вдовы с ее неуязвимым статусом, хотя она могла, наверное, уладить дело – бежать на континент и не возвращаться, пока ребенок не родится и не будет благополучно отдан в приют. Но чем бы ни руководствовалась Ванесса, через неделю она сказала, что выйдет за него.

Свадьбу сыграли тихо, пригласив только Альбионов, Ривердейлов и нескольких близких друзей как свидетелей. Церемония состоялась в модной церкви Святого Георгия на Ганновер-сквер. А через шесть месяцев родился Уэстон.

Джеймс очень гордился им. Тот даже в младенчестве был похож на Джона Мастера. И Джеймс невольно испытывал гордость еще и за то, что Мастеры впервые, насколько он знал, породнились с аристократами. В жилах потомков будет течь благородная – и даже королевская – кровь, восходящая к незапамятным временам.

Ванесса тоже выглядела счастливой. Хотя она превратилась в обычную миссис Мастер, само ее присутствие придало имени новый блеск. Вознаградил ее и тот факт, что дитя снискало всеобщее признание. Их первый с Джеймсом год совместной жизни прошел почти без трений, если не считать одного мелкого эпизода.

Джеймс продолжал работать. Он проводил в торговом доме Альбиона меньше времени, чем прежде, – к чему сам Альбион отнесся с пониманием, – но ни в коей мере не пренебрегал делами.

– Так ли тебе нужно быть таким торгашом, Джеймс? – спрашивала жена, но он лишь посмеивался.

– Я же не живу на складе, – отвечал он. – Альбион – джентльмен; он обосновался в почтеннейшем деловом районе, и я бываю там, чтобы присмотреть за сделками моего семейства, которые, напомню, довольно крупного характера.

– А может быть, Джеймс, – предлагала она, – купим загородное поместье? Ты справишься. Мне будет приятно видеть тебя в парламенте.

– Не возражаю ни против первого, ни против второго, – отзывался он. – Но семейное дело все равно требует внимания.

Он понял, что она, как многие женщины, задумала переделать любимого мужчину, и это его изрядно распотешило. Но он не имел ни малейшего намерения пренебрегать своими делами.

И несколько раз он обронил, что надо бы пересечь Атлантику да навестить родных, которым не терпится с ней познакомиться. Она же отвечала на это:

– Не сейчас, Джеймс. Уэстон еще слишком мал.

Он не стал спорить, так как довод показался разумным.

Когда она вновь понесла, он пришел в восторг. Теперь ему хотелось девочку. Она потеряла ребенка, и он сильно загоревал, но Ванесса перенесла утрату тяжелее.

Она пришла в подавленное состояние. Неделями сидела дома, выходя лишь ненадолго, и безжизненным взглядом рассматривала небо в окне. За что бы она ни взялась, все было, казалось, ей безразлично. Джеймс пытался утешить ее, убедить развлечься, но большей частью тщетно. Она уклонялась от близости. Ее мало радовал даже Уэстон. Поиграв с ним немного, она передавала его няньке и отсылала обоих.

Постепенно она вернулась в нормальное состояние или некое его подобие. Но перемена произошла. Она допускала Джеймса до супружеского ложа, но не приветствовала его домогательств. Он старался быть ласковым и надеялся на лучшие времена. Понять же ее отношение к Уэстону было чуть ли не труднее.

Он полагал, что всем женщинам присущ материнский инстинкт. Зов природы – так он считал. Поэтому он искренне удивлялся тому, что, даже выздоровев, Ванесса не сильно интересовалась сыном. Со стороны она казалась безупречной матерью, но лишь исполняла обряд, и в ее заботе о малыше было мало тепла. Однажды, когда мальчонка сидел у нее на коленях, она присмотрелась к его лицу и заметила Джеймсу:

– Он вылитый ты.

– На самом деле – мой отец, – поправил Джеймс.

– Вот как, – произнесла она печально. – Неужели?

И опустила малютку Уэстона на пол так равнодушно, что Джеймсу осталось гадать, любит ли она их с сыном вообще.

Вскоре после этого случая Джеймс повстречал на Стрэнде Бенджамина Франклина. Когда он представился и объяснил, кто такой, великий человек расположился к нему дружески.

– Пойдемте-ка ко мне и потолкуем, – предложил он.

Франклин был, как обычно, настроен просвещать. Они поговорили о позиции патриотов, и Джеймс сослался на разговор с молодым Хьюзом.

– Признаться, – сказал он Франклину, – с тех пор я часто обдумывал его слова и гадал, не был ли он прав. Возможно, британское правительство так толком никогда и не договорится с американскими колониями.

Но Франклин смотрел на это дело оптимистичнее.

– Логика вашего юного друга безупречна, – изрек он бодро, – но искусство политики взывает не к логике, а к переговорам и компромиссам. Вопрос не в осмысленности Британской империи, а в том, уживутся ли в ней ее граждане. Вот в чем штука. Я все еще надеюсь на это и верю, что понадеетесь и вы.

Настроение у Джеймса улучшилось, когда он тронулся в обратный путь от Стрэнда в сторону Пикадилли. Он свернул в район Мейфэр и дошел до дому, где ему открыл дворецкий, который доложил, что у его жены какая-то дама и они заняли малую гостиную. Поднявшись по лестнице, Джеймс подошел к двери и уже собрался войти, когда услышал голос жены:

– Я еле терплю. Каждый день в этих стенах превратился в пытку.

– Наверняка все не так уж плохо, – осторожно возразила гостья.