Нью-Йорк - Резерфорд Эдвард - Страница 120

Фрэнк Мастер постоял рядом с сыном в гостиной перед большим полотном с изображением Ниагарского водопада. Потом подошел к окну, выглянул.

– Не знаю, что и делать, – произнес он.

Правду сказать, он обезумел от горя. Он проклинал себя, пока не выбился из сил, а бессильное отчаяние едва не превзошло его способность терпеть. Ему хотелось действовать, с кем-нибудь драться – что угодно.

Том отсутствовал так долго, что он начал думать, что и с ним стряслась какая-то беда. Но тот, когда наконец вернулся, объяснил:

– Контора была заперта. В здании никого. Пап, я обегал все улицы на обратном пути, вот почему так долго. Но ее нигде нет. Ни следа.

Через считаные минуты после возвращения Тома от арсенала донесся неистовый рев, погнавший Фрэнка на улицу. Толпа взялась-таки за дело. Здание занималось огнем. Он различил силуэты, замелькавшие в окнах верхнего этажа и на крышах. Похоже, они горели. Он, черт возьми, ничем не мог им помочь. Жар от горящего здания в сочетании с дневным зноем был нестерпим. Фрэнк поспешил обратно в дом.

Нападение на арсенал привело к тому, что туда как будто стянулся весь окрестный сброд. Грамерси-парк временно обезлюдел. Фрэнк осторожно приоткрыл ставень в гостиной. Прошло еще десять минут. Языки пламени, поднимавшиеся над арсеналом, выстреливали в небо снопами искр.

Но тут вдруг показался мальчуган, который взбежал на крыльцо и заколотил в дверь. Вошла горничная и спросила, что делать. Фрэнк запретил открывать.

– Это может быть ловушка.

Рядом мог запросто ошиваться какой-нибудь тип с кирпичом или горящей головней, готовый метнуть свой снаряд в открытую дверь. Фрэнк затворил ставень и отправился в холл.

– А что, если это сообщение от мамы? – вскинулся Том.

– Я подумал об этом. – Зна?ком велев Тому встать сзади и прихватив дубинку, он подошел к двери, отодвинул засов и приоткрыл ее на дюйм. – Чего надо?

– Вы мистер Мастер?

– Допустим. Что дальше?

– Ваша жена попала в крутую переделку возле сиротского приюта на Пятой.

– А ты кто такой?

– Билли, мистер. Я работаю на мадам Рестелл. Это она меня послала. Она в своей карете на Лексингтон-авеню. Говорит, что ближе не поедет. Вам лучше поторопиться, мистер!

Фрэнк так и не понял, какое, черт побери, отношение имеет к Хетти печально известная мадам Рестелл. Но он не колебался.

– Охраняй дом, Том, – приказал он. В одну руку взял палку, другой как тисками сжал плечо паренька и поспешил на Лексингтон-авеню. – Если ты врешь, я из тебя дух вышибу, – тихо пообещал он мальчонке.

Хетти не умела обращаться с толпой. Она не знала, что при правильном выборе момента и соответствующем настрое толпу можно подвигнуть на что угодно или же предоставить себе.

Толпа собралась убить детей из-за черного цвета кожи. Толпа хотела разрушить здание, потому что оно было храмом богатых протестантов-аболиционистов. Зажиточных белых протестантов, которые посылали на смерть честных ребят-католиков ради того, чтобы четыре миллиона освобожденных рабов хлынули на север и похитили рабочие места. Ибо толпа состояла в основном из ирландцев-католиков. Такими были не все, но большинство.

И эти люди намеревались разгромить здание, потому что у находившихся внутри черных детей были еда, постели, одеяла и простыни, которых часто недоставало им самим, ютившимся в переполненных многоквартирных трущобах.

Они начали с обстрела камнями, а сейчас группа мужчин побежала выламывать дверь.

Хетти попыталась протолкнуться.

– Прекратите! – крикнула она. – Это же дети! Как вы можете?

Толпа не слушала. Хетти пробилась вперед, но натиск со всех сторон был слишком силен. Она оказалась прижатой к рыжему гиганту-ирландцу, который, как все остальные, ревел от ярости. Ей было наплевать. Она замолотила кулаками по его спине:

– Пропустите меня! – (Он наконец повернулся и смерил ее взглядом.) – Скажите им прекратить! Неужели вы позволите убить невинных детей? Да христианин ли вы?

Он продолжал сверлить ее голубыми глазами великана, взирающего на свой ужин. Ладно, пусть делает что хочет.

– Вы расскажете священнику, что убили детей? – насела она. – Неужели в вас нет ничего человеческого?! Пустите меня, и я скажу им прекратить!

Тогда детина-ирландец подхватил ее своими могучими лапищами, и она решила, что вот сейчас он ее прикончит.

Но он, к ее удивлению, начал проталкиваться сквозь толпу, и через несколько секунд она очутилась на незанятом участке.

Впереди был приют. Позади, когда великан опустил ее и она обернулась, бушевала толпа.

Это было ужасающее зрелище. Ярость рвалась наружу, как клокочущее жаркое дыхание. Толпа метала свирепые взгляды, орала, потрясала снарядами и изрыгала пламень на приют. Теперь, когда она здесь, как обратиться к этому чудовищу? Да и услышат ли ее вообще?

Затем вдруг отдельные взоры обратились к ней. Кто-то стал показывать пальцем за ее спину. Что-то позади Хетти частично завладело вниманием толпы. Она обернулась.

Чуть дальше по улице распахнулась дверь бокового входа. Оттуда высунулась голова женщины. Хетти узнала ее. Смотрительница приюта. Женщина с ужасом взирала на улицу. Но она, похоже, сочла, что другого выхода нет, так как рядом с ней появился сперва один черный малыш, потом второй, третий. Приютские дети выходили наружу. Мало того, Хетти с изумлением поняла, что они покорно выстраиваются в ряд.

Господи боже, да они же небось собрались в церковь! Чуть позже вышел и суперинтендант. Он принялся строить детей в небольшую колонну, и, кроме него и смотрительницы, помочь им было некому. Они просто продолжали прибывать, смотрительница поторапливала, а суперинтендант следил, чтобы строй был ровным.

Они собирались вывести всех, двести тридцать семь душ, в это пекло, поскольку ничего другого не оставалось. И сохраняли спокойствие. Ради детей – предельное спокойствие. А дети послушно выходили, и суперинтендант разворачивал их спиной к толпе, чтобы не видели.

И это не понравилось толпе. Ее это ничуть не устроило.

Как по какому-то страшному волшебству, та ее часть, которой не было видно улицу, приметила по глазам тех, кто видел, что дети вышли. И толпа забурлила от бешенства при мысли, что жертва осмелилась ускользнуть. А те, кто стоял ближе к Хетти, начали выдвигаться вперед по шажку зараз, подобно змее, проверяющей путь своим жалом. И кто-то снова крикнул:

– Бей негритянское отродье!

Остальные подхватили этот клич.

И дети услышали и затрепетали.

Тогда Хетти осознала, что между толпой и детьми находятся только она и детина-ирландец.

Она поняла, что толпа, как ни странно, толком ее не видит. Она находилась в поле зрения, но все внимание сосредоточилось на детях. Теперь уже вышли почти все. Она оглянулась. Смотрительница говорила детям, что пора трогаться. Быстро, но не очень. Толпа тоже это заметила.

– Ниггеры уходят! – крикнула какая-то женщина.

Хетти ощутила, что образовавшийся строй вот-вот распадется и люди хлынут в обход нее.

– Стойте! – прокричала она. – Хотите обидеть маленьких? – Она раскинула руки, словно могла удержать их. – Это малыши!

Теперь толпа увидела ее и сосредоточилась на ней. Увидела ту, кем она была, – богатую протестантку-республиканку, их недруга. Стоявший рядом богатырь-ирландец молчал, и ей неожиданно пришло в голову, что он мог специально выставить ее на смерть.

И все же на краткий миг толпа заколебалась. Затем опять зазвенел женский голос:

– Леди, это дети ниггеров! Можно запросто перебить!

Толпа одобрительно зарокотала и чуть сместилась вперед.

– Не смейте! Не смейте! – отчаянно крикнула Хетти.

И тут, к ее удивлению, зычно гаркнул великан-ирландец:

– О чем вы думаете? Разве в вас нет ничего человеческого? Ни в ком, ни капли?

Хетти не понимала толпу. А толпа, несмотря на свою ненависть к ней, не нападала по единственной причине: Хетти была леди. Но стоявший с ней рядом гигант был мужчиной. Из их числа. А ныне – предателем, который переметнулся к врагу и вздумал делать внушения. С воплем ярости две женщины бросились на него. Мужчины – за ними. Если детей нельзя, то его-то можно! Он свой, и это честная игра.