Нью-Йорк - Резерфорд Эдвард - Страница 106

Наконец-то свободна! Отпуск был задуман месяцем раньше. Муж Гретхен твердил, что ей нужна неделя отдыха. Он присмотрит за лавкой, а трое их детей поживут поблизости у родителей Гретхен. Договорились и о том, что с ней поедет Мэри, так что путешествие Гретхен пройдет в безопасной и благопристойной обстановке, а подругам будет весело вместе. Зарезервировали номер в респектабельном отеле на Лонг-Айленде. Перед отъездом на паром миссис Мастер любезно предоставила свой экипаж в их полное распоряжение, а потому они начали путешествие с Центрального парка.

С детьми и лавкой у Гретхен не было возможности видеться с подругой, как встарь, хотя они никогда не теряли связь, и Мэри стала крестной одного из ребятишек. Поэтому они были в восторге от перспективы провести вдвоем целую неделю на побережье и уже хохотали, как девчонки.

– А ну-ка, гляньте на нас, двух модниц, которые колесят по парку! – крикнула Мэри.

Она любила Центральный парк. Прошло всего два года с тех пор, как возник этот огромный, в две с половиной мили, четырехугольник – плод вдохновения Олмстеда и Вокса, призванный снабдить «зелеными легкими» центр того, что со временем обязательно превратится в зону сплошной застройки, в завершенную городскую сетку. Осушили болота, снесли пару убогих деревушек, сровняли холмы. И вот лужайки и пруды, рощицы и дорожки образовали пейзажи, которые не уступали в изысканности лондонскому Гайд-парку и Булонскому лесу близ Парижа. Мало того, подрядчики даже выполнили работу без всяких взяток. Никто не видел ничего подобного.

И обе женщины были, безусловно, хорошо одеты. Гретхен могла себе это позволить, но и у Мэри нашлось кое-что нарядное. Нью-йоркская прислуга зарабатывала вдвое больше фабричных рабочих, имея вдобавок кров и стол, и большинство посылало деньги в семьи. У Мэри не было иждивенцев, и за четырнадцать лет службы у Мастеров она скопила скромную сумму.

Конечно, Шон выручил бы ее, нуждайся она в средствах. Ее брат становился весьма состоятельным человеком. Восемь лет назад он завладел салуном Нолана на Бикман-стрит. Когда она спросила, что случилось с Ноланом, он ответил уклончиво.

– Не поладил кое с кем из ребят, – туманно выразился он. – По-моему, уехал в Калифорнию.

Сказать по правде, ей не было дела до судьбы Нолана. Но одно было ясно: Шон сколачивал состояние на этом салуне. Он женился и стал вполне респектабельным господином.

– Тебе больше незачем служить, – сказал он ей. – У меня найдется для тебя место в любое время, когда пожелаешь.

Но она предпочла сохранить независимость. Да и дом Мастеров уже стал для нее родным. Случись у крошки Салли Мастер какая-нибудь беда, и не успеешь оглянуться, а она же стучится в дверь Мэри. Когда на лето вернулся из Гарварда молодой Том Мастер, Мэри обрадовалась ему, как родному сыну.

Думала ли она еще о замужестве? Пожалуй. Еще не поздно, лишь бы появился кто-нибудь подходящий. Но он все как-то не появлялся. Если бы Ганс сделал ей предложение, она, скорее всего, согласилась бы. Но Ганс уже много лет жил в счастливом браке. Время прошло, и она больше не вспоминала о нем. Ладно, почти не вспоминала.

– Джеймс, поезжай по Пятой, – скомандовала кучеру Гретхен, и спустя минуту они выехали из нижнего угла парка на оживленную улицу.

– Куда мы едем? – спросила Мэри, но подруга не ответила.

Если говорить о проспектах и улицах, то в общественном сознании уже многие поколения господствовал Бродвей, но теперь его первенство оспаривала Пятая авеню. И хотя фешенебельный Центральный парк еще ждал, когда город дотянется до него, то отдельные особняки Пятой авеню уже подбирались вплотную.

Первым шел дом за семь улиц от парка – богатый особняк на пустой стороне, строительство которого близилось к завершению.

– Дом мадам Рестелл, – прокомментировала Гретхен. – Правда, неплохо устроилась?

Сколотив с мужем состояние на абортах для богатых клиенток, мадам Рестелл решила обзавестись домом на Пятой авеню и с помпой почить от трудов. И если на этот дом Мэри взирала с некоторым ужасом, то через квартал и вовсе благоговейно перекрестилась.

Собор Святого Патрика на перекрестке Пятой авеню и Пятидесятой улицы. Прошло десять лет с того момента, когда кардинал Хьюз заложил краеугольный камень грандиозной церкви, столь желанной для ныне весьма многочисленных ирландцев-католиков. И в ней, несомненно, заключалось послание. Претензии церкви Троицы на готический стиль какое-то время впечатляли, однако новый гигантский католический собор, возвышающийся на Пятой авеню, поставит протестантов-епископальцев на место и будет серьезным напоминанием о славе ирландских католиков, достойной не меньшего почитания.

Мэри гордилась этим сооружением. С течением времени церковь все чаще утешала ее. Религия ее детства и народа. По крайней мере, знаешь, что она всегда будет здесь. Мэри посещала мессу каждое воскресенье, исповедуясь в своих мелких, немногочисленных грехах, получая их дружелюбное отпущение и обретая новую жизнь. Она молилась в часовне, чьи тени вобрали все человеческие слезы, свечи обещали любовь, а тишина – ей было ведомо это – являлась безмолвием Церкви вечной. Благодаря этой духовной пище ее жизнь была почти полна.

Они миновали приют для нищих негритянских детей на Сорок третьей и великолепную цитадель резервуара, доехав до самой Юнион-сквер, откуда покатили по Бауэри.

– Сообразила, куда мы едем? – спросила Гретхен.

Фотографическое ателье Теодора Келлера было хорошо оборудовано и разделено на две секции. В меньшей напротив одинокого стула, что стоял перед занавесом, был установлен аппарат. Дело, кормившее Келлера в последние годы, не отличалось от бизнеса других фотографов, обосновавшихся на Бауэри: он делал быстрые снимки молодых людей, которые стояли либо гордо, либо растерянно в своих непривычных мундирах, а после съемки отправлялись сражаться с южанами. Получалось быстрее, чем со старыми дагеротипами, и на бумаге воспроизводилось проще, так что в иные дни он зарабатывал тридцатку. Это окупало аренду. Поначалу портретики размером с визитку казались довольно забавными, как будто снимаешь отдыхающих на морском курорте. Однако постепенно, по мере умножения чудовищных потерь Гражданской войны, Теодор осознал, что тусклые снимочки больше смахивают на надгробные камни, последнее «прости» перед тем, как несчастные навсегда исчезнут из круга близких. И если он старался придать простому парню посильное великолепие, то о причине заказчикам не говорил.

Большая секция была побогаче. В ней имелись диван, красные бархатные портьеры, множество задников и аксессуаров для более пышных снимков. Вне работы Теодор отдыхал здесь, а зоркий глаз подметил бы, что втайне он считал себя не просто профессионалом, но художником и даже, возможно, причислял к богеме. В углу стоял футляр со скрипкой, на которой он любил играть. На круглый столик у стены он часто клал книги. Сегодня, кроме зачитанного томика историй Эдгара Аллана По, там лежали две тонкие книжки стихов. Одна, «Цветы зла» Бодлера, была, слава богу, на французском. Но другую написал американец, и если бы он ждал не сестру, то спрятал бы эти вирши в ящик.

Готовясь к приходу Гретхен, Теодор никак не мог выбрать задник. Если позволяло время, он любил рассмотреть свои объекты и выбрать фон по вдохновению. С сестрой и родными он, разумеется, встречался часто, но Мэри не видел давно. К тому же он хотел посмотреть на них в паре: как выглядят, во что одеты, а уж потом определиться с мизансценой.

Идея сестры подарить Мэри ее собственный портрет показалась ему восхитительной, и он предложил изготовить его бесплатно.

Когда женщины прибыли в ателье, Теодор оказал им радушный прием. Он видел, что Мэри довольна и в то же время немного стесняется. Поэтому он начал с того, что показал ей свои лучшие работы. Она решила, что он добивается ее восторгов, но его подлинная цель была иной. Следя за выражением ее лица и слушая комментарии, он очень быстро понял, какой ей хочется выглядеть.