Нью-Йорк - Резерфорд Эдвард - Страница 10

Могауков боялись многие. Все индейцы, жившие вокруг Манхэттена, говорили по-алгонкински, но многочисленные племена вроде могауков, контролировавшие обширные северные земли, изъяснялись на ирокезском языке. А эти племена не жаловали алгонкинов. Они теснили их уже сорок лет, совершали набеги и требовали дань. Но, несмотря на дурную славу могауков, голландцы относились к ним с простым прагматизмом: «Могауки грабят алгонкинов – тем лучше. Если повезет, алгонкины будут слишком заняты войной, чтобы докучать нам».

Голландцы даже продавали могаукам ружья.

Ван Дейк считал такую политику отчасти рискованной. Северные аванпосты Новых Нидерландов в форте Оранж и Скенектади находились на могаукской территории. Бывало, что тамошние могауки чинили неприятности. Стайвесант отправился в форт Оранж как раз по такому случаю. Ван Дейк его недолюбливал, но не сомневался, что старый губернатор справится с могауками. Они отличались воинственностью, однако были заинтересованы в торговле, а потому с ними можно было договориться.

Сам ван Дейк не боялся могауков. Он говорил по-ирокезски, знал их обычаи и всяко направлялся не в дальний форт Оранж, а к торговому посту на небольшой речке к югу от форта, до которого был день пути. Опыт подсказывал, что торговцев встречали радушно, что бы ни творилось в мире. Ван Дейк углубится в лесные дебри, продаст могаукам разбавленный бренди и вернется с неплохим грузом шкурок.

«Доверьтесь торговле, – говаривал ван Дейк. – Королевства рождаются и умирают, но торговля вечна».

Конечно, жаль, что приходилось иметь дело с могауками. Ему больше нравились алгонкины, народ его дочери. Но что поделать? Жадность белого человека до шкур и готовность индейцев их поставлять привели к тому, что в низовьях Гудзона почти не осталось бобров. Чтобы удовлетворить ненасытных белых, даже могаукам пришлось податься еще дальше на север, в окрестности озера Гурон. Но у могауков не истощались запасы. Это было главное. Поэтому теперь они были основными торговыми партнерами ван Дейка.

Путешествие заняло десять дней. Ван Дейк беспрепятственно проник во внутренний район. В отличие от алгонкинских деревень, торговый пост могауков являлся местом оседлости и был окружен надежным частоколом. Могауки были резки и суровы, но бренди взяли.

– Но лучше бы ты ружья привез, – попеняли они ван Дейку.

Шкурок он нагрузил больше, чем когда-либо прежде. Но, несмотря на ценную добычу, ван Дейк не спешил на Манхэттен. Он прикидывал, как бы ему потянуть время – день там, день тут.

Пусть Маргарета подождет.

Не очень долго. Он все рассчитал. Она назначила крайний срок – он его нарушит. Конечно, наплетет про дела, занявшие больше времени, чем он думал. Жена заподозрит его во лжи, но что она сможет сделать? Оставить ее в легкой неуверенности – таков был план. Он любил жену, но хотел показать, что помыкать им не удастся. Недели сверху должно было хватить. Таким образом, его гребцы не сильно напрягались, держа курс на юг, а ван Дейк хладнокровно подсчитывал дни.

Его беспокоило только одно – мелочь, не дававшая покоя.

У него не было подарка для дочери.

Вампум, который она ему дала, чего-то, конечно, стоил. Но он был бесценен. Дочурка сделала его собственными руками, прокалывала раковины, сшивала пояс час за часом в бесхитростный знак любви.

И чем ответить? Что дать ей взамен? Ван Дейк не умел работать руками – ни столярничать, ни плести, ни вырезать. «Мне неведомы все эти древние искусства, я могу только покупать и продавать. Как показать ей мою любовь без дорогих подарков?»

Он чуть не купил у могауков куртку. Но ей могла не понравиться могаукская одежда. К тому же он хотел дать ей что-то от собственного народа, кровь которого текла в ее жилах. Ван Дейк ломал голову, но так ничего и не придумал.

Оказавшись на алгонкинской территории, он велел править к западному берегу, где находилось селение, с которым ван Дейк уже вел дела. Он любил сохранять связи; вдобавок это было хорошим оправданием задержки.

Его приняли радушно. Жители деревни были заняты, наступило время урожая. В марте, как большинство окрестных индейцев, они сажали кукурузу, а в мае – фасоль, подпиравшую высокие кукурузные стебли. Сейчас убирали и то и другое. Ван Дейк и его люди задержались у них на два дня, помогая с уборкой. Это был тяжкий труд под палящим солнцем, но ему нравилось. Мехов у алгонкинов было мало, но кукурузой они все еще торговали, и ван Дейк пообещал через месяц вернуться и забрать груз.

Жатва спорилась. На третий день все расселись за вечерней трапезой, и женщины начали выносить еду, когда показалась маленькая лодка. Правил ею один-единственный человек.

Ван Дейк присмотрелся. Лодка ткнулась в берег, мужчина вышел и выволок ее на сушу. Это был белокурый малый чуть старше двадцати, с немного торчавшими резцами. Лицо приятное, но жесткое. Несмотря на теплую погоду, на нем были сапоги для верховой езды и черный плащ, заляпанный грязью. Голубые глаза так и буравили взглядом. Незнакомец вынул из лодки кожаную сумку и повесил на плечо.

Индейцы подозрительно рассматривали его. Один обратился к нему, но тот явно не понимал алгонкинского, однако показал непринужденным жестом, что нуждается в крове и пище. Отказывать было не в обычае алгонкинов. Ван Дейк поманил незнакомца, чтобы тот сел рядом.

За считаные секунды он понял, что молодой человек не знает и голландского. Только английский, на котором ван Дейк говорил довольно прилично. Но блондин в черном плаще был осторожен и по-английски тоже сказал немного.

– Откуда вы? – осведомился ван Дейк.

– Из Бостона.

– Чем занимаетесь?

– Торгую.

– А здесь какими судьбами?

– Ездил в Коннектикут. Там ограбили. Лишился коня. Решил отправиться по реке.

Ему дали кукурузы, и он принялся за еду, уклоняясь от дальнейших расспросов.

Ван Дейк был знаком с двумя категориями бостонцев. Первые были праведными пуританами и жили общинами в лучах Божьей славы. Но это был тяжелый свет. Нетерпимость Стайвесанта к изгоям вроде квакеров, которых тот гнал отовсюду при первой возможности, не шла ни в какое сравнение с нравами жителей Массачусетса. Говорили, что чужаков там били до полусмерти. Правда, незнакомец не показался ван Дейку набожным. Вторую категорию составляли люди, прибывшие в Новую Англию ради торговли и рыболовства. Суровые, крепкие мужики. Возможно, юнец был из них.

Но его рассказ прозвучал неправдоподобно. Может, сбежал от кого на запад? И лодку украл. Ван Дейк решил держать с ним ухо востро.

Тому Мастеру не везло. По пути в Бостон с английским флотом он несколько раз попал в шторм. Когда Том добрался до Бостона и ступил на порог родного дома, ныне занятого братом, Элиот приветствовал его взглядом, полным ужаса. Последовало многочасовое молчание, которое показалось Тому еще неприятнее, чем морские бури. Брат не выставил его за дверь, но в присущей ему спокойной и серьезной манере дал понять, что отца нужно слушаться, мертвый тот или живой, а Том, сделав попытку вернуться в семейный круг, нарушил всякие приличия.

Сначала Том обиделся, потом разозлился. На третий день решил обратить все в шутку и знай посмеивался за спиной у брата.

Но стоило ему пуститься на поиски работы, как стало не до смеха. Было дело в дурной репутации или Элиот успел предупредить о нем всех подряд, но знакомые купцы дали ему от ворот поворот. Стало очевидно, что в Бостоне ему придется туго.

Он захотел выяснить, не помянул ли его отец в завещании. Спросил у брата, и Элиот ответил: «Сугубо при условиях, которые ты не выполнил». Том не усомнился в правдивости брата.

Как же быть? Вернуться в Лондон? Возможно, Элиот оплатит дорогу, если он навсегда уберется из Бостона. Но его раздражало быть изгнанным из города родным братом.

К тому же его привели сюда и другие соображения.

Флот герцога Йоркского остался в бостонской гавани. Командующий притворялся, будто занимается в Бостоне делами герцога. Но в разговоре с молодым офицером подтвердились подозрения Тома: флот отправлялся в Новый Амстердам, и скоро.