Олег Рязанский - Дитрих Галина Георгиевеа - Страница 64

“Померещилось”, – подумал больной и вновь смежил веки… Вошедший же еле-еле сумел скрыть жалость, узрев немощь князя московского. Власы его разметаны, руки вдоль тела бессильно протянуты, в ногах псина верная, готовая из шкуры вылезти в угоду хозяину. Но хозяин уже неделю ничего не приказывает и сейчас шевельнул бровью не ему – псу верному, а в сторону чужака с бычьим голосом:

– Дмитр Иваныч, ты что не узнаешь меня? Это же я! Двуногое! Четырехлапое!

На знакомый голос князь московский враз отреагировал:

– Ольг Иваныч? Рад видеть. Какими путями-дорогами? А мне и встать в тягость. Лекарь греческий вконец замучил лекарствами: один глоток – утром, два – в полдень, три – на ночь и растирки с припарками, назначенные местным знахарем… А твои заботы о чем?

– О будущем думаю.

– А я о прошлом. Всю жизнь свою перебираю по дням, по годам, по событиям. Груз за спиной тяжелый, к земле тянет.

– Не все сеять, пришло время и пожинать плоды рук своих.

– “Жатвы много, а делателей мало”, как говорил ученикам своим Иисус Христос и я в числе той малости. Ранее – по недомыслию, ныне – по ущербности. Мне и ходьба теперь – сплошные страдания, хромаю, заваливаюсь.

– И только-то! Князь наш киевский Ярослав Мудрый с детских лет хромал, а прожил 76 лет. А тебе сколько?

– 38 набежало.

– Если по ярославову веку мерять, то у тебя всего половина жизни прошла. А хром отчего?

– От плоскостопия, как определил иноземный лекарь. Болезнь есть такая. Наследственная.

– И ты поверил? Вспомни своих предков? Александр Невский 63 года прожил и никакого плоскостопия! А Владимир Мономах? Дикий бык рогами его поддевал, вепрь с бедра меч содрал, медведь потник прокусил, сам не раз с коня грохался, а прожил 72 годочка! Так что не горюй, Дмитр Иваныч, конь о четырех ногах и то спотыкается. С палкой будешь ходить, делов-то…

Дмитрий Иванович слушал, слушал, закашлялся…

– Охолодало внутри? – осведомился гость, – не оттого ли, что день пасмурный и вот-вот хлестанет дождь? – и выудил из голенища фляжку плоскую, походную. Потряс ею. Внутри фляги ответно булькнуло. Выдернул зубами тугую кожаную пробку:

– Дмитр Иваныч, прими от простуды глоток и я с тобой за компанию.

– Так, ведь, ныне пятница, Ольг Иваныч, день постный и застолью предаваться кощунственно.

– Больным да убогим разрешается.

– Это ты убогий? – улыбнулся московский князь, – на тебе пахать да пахать!

– Что с рожденья положено, то и заложено, – огладил живот свой Олег Рязанский, – а ты чего в окошко уставился, ворон считаешь?

– Смотрю на птиц пролетающих и думаю, почему в полете они не падают? Только на одном сердце не улететь без крыльев. Так и мне руки-ноги надобны. А в них немощь… Болезнь и жизнь несовместимы! Давеча, встал и упал.

– Ну и что? Падучая – самая царская болезнь. С ней прекрасно уживались все великие правители: Александр Македонский, Юлий Цезарь, Иван Грозный, Петр Первый…

– Они не мои предки.

– Тогда возьмем деда твоего, Ивана Калиту. Строителя. Сколько храмов Божьих возвел он?

– Семь храмов.

– А сколько храмов построил ты?

– Андронников монастырь и Чудов, и в Серпухове, и на Стромыне, и в Коломне, и за Покровской заставою.

– Так о какой плохой наследственности может идти речь? Разве ты не трудился до седьмого пота? Две правды есть на земле: рождение и смерть. А в промежутке – жизнь. Если ты доволен своей жизнью, значит, ты жил правильно, ибо жизнь это вечная борьба с самим собою. Благодари Всевышнего, что он дает возможность прожить еще один день… Что уныл лицом? Глаза запавшие, нос заостренный?

– Гиппократова маска.

– Что-о?

– Так греческий врачеватель определил мое состояние, пока я притворялся спящим, и еще сказал, что человеку лучше умереть, нежели жить с маразмом и склерозом.

– А это что?

– Знать не знаю и ведать не ведаю, ибо врачеватели изъяснялись на своем птичьем языке.

– Плюнь на ихние разговоры и разотри! Думай о выздоровлении и выздоровеешь!

– Чувствую, помру скоро… Ум ясный, а плоть страдает, в груди жар, а спина зябнет и нос сохнет как у собаки.

– Хуже, если душа начнет зябнуть. Не горюй, скрипучее дерево долго скрипит: хвороба – дело серьезное, но не всякая хворь к смерти. А я, Дмитр Иваныч, не в одиночку к тебе прибыл, а в компании с даром знаковым. Отыскался твой брякающий бочоночек, ну, я и озаботился его привезти, дабы тебя обрадовать!

– И впрямь обрадовал! Пятнадцать лет пропадал где-то и все же вернулся к хозяину. Ну-ка, тряхни его! Брянчит, брякает, душу радует. Благодарствую. А теперь, Ольг Иваныч, обрадуй меня второй раз, прими бочоночек в дар обратно. Как помру, вскроешь на сороковины, помянешь и третий раз меня обрадуешь… Бочоночек-то не простой, а золотой, хоть и с бряком внутренним, но не с браком, а с отменной начинкою – вскроешь и обрадуешься!

Олег Иванович склонил голову благодарственно, жалостливо вздохнул мысленно и перевел разговор на охотничьи побасенки:

– Не падай духом, Дмитр Иваныч, недельку-другую поваляешься и оклемаешься! Тогда и сходим на охоту соколиную с ястребами по чернопутку, по свежепадку с гончими, легавыми, доезжачими на рогача, на горбача, на секача, на гребуна, на брехуна, на длинноухого, на голозадого, на горбоноса, чернобура, огневку, рыжего…

Усталое сердце Дмитрия Ивановича остановилось 19 мая в среду, в два часа ночи в присутствии старца-утешителя Сергия Радонежского…

Вдова князя московского княгиня Евдокия восплакалась слезами горькими:

– “Почто, солнце мое, рано заходишь! Месяц мой красный, почему погибаешь? Звезда восточная, зачем идешь к западу! Почему я допрежь тебя не умерла! Старые вдовы, молодые вдовы, утешьте меня, поплачьте со мной…” (Из Львовской летописи)

Эпизод 22

И один в поле воин

Два дня обдумывал князь рязанский короткое донесение о появлении на южной окраине его владений конных отрядов Тимура из Самарканда. На третий день вызвал к себе Бастыя из караульной сотни и объявил ему, что тот на некоторое время станет его заменителем.

– Заместителем? – переспросил Бастый, полагая либо ослышался, либо не так понял.

– Ты никак охромел на уши? – вскипел князь рязанский, – заместителем я любого могу поставить, хоть боярского роду, хоть полубоярского, а заменителя отыскать, чтоб один к одному труднее. Мы же с тобой похожи друг на друга, как два бублика из одной связки, но никто не замечает этого из-за разности одежд, привычек, манер поведения… Даже бородавка на том самом месте, улавливаешь?

– Ольг Иваныч, давай еще разок уточним, кем я быть должен, князем рязанским?

– Двойником.

– Может, ты, Ольг Иваныч, все же здесь останешься, а я в твоем обличьи поеду…

– Куда?

– Туда…

– Я пока и сам не знаю конечности пункта, одно лишь направление. Слышишь, муха жужжит?

– Слышу.

– А куда она сядет – нам неведомо… Так что, надевай мою княжью шапку и за дело! Здесь ты всех подноготно знаешь, обо всем ведаешь. Главное, не поддаваться на просьбы жлобных племянников.

– Твоих или моих?

– Любых. Племянники – племя столь ушлое, вцепится клещом туда, о чем сразу и не догадаешься…

Бастый слушал и прикидывал, куда на этот раз задумал отправиться неугомонный Ольг Иваныч? Судя по необычному предисловию, в поездку секретную, но куда? Почти каждый выезд он окружал тайной, а зря. От присмотра конвоя разве можно надолго избавиться?