Олег Рязанский - Дитрих Галина Георгиевеа - Страница 55

– Эй, Клюй, где взаимопомощь и взаимовыручка товарищеская? Поддержи песней друга падшего! Иль не в мочь, иль кишка тонка, иль не по Сеньке шапка? Выходи на помост, Клюй, переплюй соперника!

Клюй, тоже птица певчая, вышел, забегал вокруг соперника, замахал руками-крыльями, а что делать дальше – не сообразит, разве в поддержку друга тоже костьми лечь? И запел о святой Руси с городищами-горками, селами и проселками…

Но людское сборище не жалует и слишком покладистых, согнало Клюя с подмосток, пнуло ногой лежащего:

– Вставай, песнопляс, повалялся и хватит!

Лежачий не реагировал… Обидеть птицу певчую очень легко. Достаточно просто обделить вниманием. Вместо поощрительного выкрика “браво, артист!” – услышать гробовое молчание. Вместо залпа рукоплесканий узреть губы, презрительно сжатые. Понуро уйдет обиженный, утопит в чарке горечь унижения: кто умеет петь, тот умеет и пить, и веревку сможет накинуть, и застрелиться…[22]

Застрельщик из толпы тут как тут:

– Бей его, ишь, зазнался! – и первым дал под дых любимцу всенародному, за ним кто сапогом в селезенку, кто – по почкам, по печени, кто-то уже сдавил шею жертве трепещущей, готовясь к хрусту разрываемых позвонков… Толпа не побрезговала нарушить закон кулака: лежачего не бить, не налетать всем на одного, пустил кровянку и успокойся! В безрассудстве толпа могла насмерть забить человека, не появись лицо проходящее. Раздвинуло лицо толпу зычным голосом:

– На кого замахнулись? На кого руку подняли?

Опустив руки, толпа пала на колени, а лицо хлесть-хлесть плетью двухвостой по ногам, плечам, спинам согбенным. Однако, не столько бил, сколько пугал свистом плети:

– Желаете силушку свою показать? Что ж, я не против. Померяюсь с двумя, даже с тремя сразу! С одним условием: кто устоит супротив меня – жив останется, если кто с ног упадет – умрет! Все слышали или повторить?

Пока говорил – распоясался, кафтан скинул, заголил, руки, рванул на груди рубаху. Это в мороз-то? пусть и поменее, чем сорок градусов на троих, но все же…

– Кто смелый? Жду!

Таковых не оказалось. Один бойкий вознамерился, но его тут же в бок тюкнули:

– Куда прешь супротив своего родного князя, аль не признал?

Поднял с земли Есеню-песнопевца Олег Рязанский, прижал к груди и понес несчастного в палаты княжьи – известное дело: свой своего в беде не оставляет…

А почему народ не сразу опознал своего князя? Яснее ясного, из-за отсутствия в одежде привычных глазу княжьих регалий: плаща багряного, пояса серебряного, меча в ножнах узорчатых, шапки рысьей с ушками-кисточками… По вполне понятным причинам в те времена не лепили на столбах, стенах, заборах тиражированные изображения правящих лиц, и правители шли народу навстречу, напоминая о себе разными способами. Например, кто основал славный град Киев на берегу Днепра? А пресветлый град Владимир на Клязьме? А Ярославль на Волге, Ивангород на Нарве, Петербург на Неве?

Византийский император для лицезрения своей особы устраивал скачки на ипподроме, римский император Нерон – гладиаторские бои. Креститель Руси, Владимир Красно Солнышко, еженедельно, за исключением военных походов, щедро, с русским размахом, закатывал пиры, реализуя в застольях лукавое присловье: “Веселие Руси есть питие!”, тем самым, прибавляя себе популярности. Иван Калита – сребролюбивый князь московский, запомнился подданным не увеличением московского княжества на целую четверть, а тем, что хаживал по улицам Москвы в праздничные дни пешком и нищим милостыньку подавал. Собственноручно. Поручно. Подаст полушку, а разговоров на рубль серебром. Екатерина Вторая, императрица всероссийская, путешествуя по потемкинским деревням с политико-экономическими целями, прежде всего имела в виду не людей посмотреть, а себя показать…

Каждый вождь стремился оставить свой след в людской памяти. Один, из самых первых, обещал царство Божие. Другой, спустя пару тысячелетий, светлое будущее. Царь Борис Годунов, в день вступления на престол, пообещал отдать свою последнюю рубашку на благо народа. А другой Борис грозился положить голову на рельсы, если рай на земле даст сбой… Питерский из путятинских обещал “в сортире мочить” бомбистов-террористов, а его сотоварищ из рода медвежьего предложил им “откручивать голову”. Но всех перещеголял вождист, который пообещал всему миру показать “кузькину мать!”

Одних правителей народ уважал, других – боялся, а Олега Рязанского просто любил за человечность и простоту. Дорогу всем подряд уступал: старикам, детишкам, молодице с коромыслом. Зацепит ее глазом и идет следом будто привязанный, что ж, князья тоже люди и подвержены человеческим слабостям…

…и, как писано в летописи, “князь великий Олег, преложив свирепство свое на кротость, утишился, укротился, умилился душою! Устыдился святого мужа Сергия Радонежского и взял с великим князем Дмитрием Ивановичем вечный мир и любовь род в род.”

За столом трое. Посередине – отец Сергий в обычном монашьем одеянии. По его правую руку – Олег Рязанский в своей знаменитой шапке с рысьей опушкой. По левую руку – князь московский, опоясанный праздничный поясом с блескучими каменьями в лупках. Оба князя с норовом. Вспыльчивые. Нервные. Вместе им тесно, порознь – скучно. Два сапога, но от разных пар.

От печи хорошо тянет теплом, осенние дрова горят жарко и за столом благостное спокойствие от присутствия Сергия Радонежского и его тихих проникновенных слов:

– Готовы ли вы, чады боголюбовы, взять мир с дружбой на веки вечные по примеру князя киевского Владимира Святославича, заключившего в 985 году с камскими булгарами мир с припиской: “только тогда не станет мира меж нами, когда камень будет плакать, а хмель – тонуть.”

– Со всей радостью! – быстро, без запинки и раздумий, ответили мирящиеся.

– Протяните друг другу руки и я скреплю ваше рукопожатие святой молитвой.

– С одним условием… – одновременно произнесли оба.

– Без всяких условий… Ваше слово должно быть одно – “да”, а то, что сверх того – от лукавого. Обнимитесь искренне, от всей души простите друг друга за прошлые прогрешения… А теперь укрепим миротворение записью на бумаге пергаментной из тонкой телячьей кожи. Собственноручно пишите, чады боголюбовы. Предки наши не пренебрегали письменными соглашениями. Когда Олег, князь киевский, подошел с дружиной в 907 году к вратам Царьграда, то византийский император Константин Багрянородный заключил с ним мир по обычаям того времени. Император поклялся Евангелием, а Олег оружием над договорными хартиями, писаными киноварью в двух экземплярах. Такого рода грамоты непременно попадают в летописи и хранятся в монастырях за семью печатями…

– Эй, кто там за дверью! – крикнул Олег Рязанский, – бегом за хронистом-историографом-переписчиком!

Посыльный понял и вскоре возвратился, ведя за собой спотыкающегося историографа, недавно доставленного из Солотчинской обители для переписывания очередного летописного свода.

– Нил я, а по отцу Силыч, – отрекомендовался историограф, – по деду – Данилыч, по прадеду – Гаврилыч, по пра-пра-прадеду – Василии, потомок Ярилыча!

– Все ясно-понятно, Нил Силыч-Гаврилыч-Ярилыч… А теперь ответь, что в левой руке за спиной держишь?

– Оружие.

– Какое? – всполошился Олег Рязанский, – а, ну, покажь!

– Супротив комаров, князь, вконец замучили, проклятые!

– На холоде откуда комарам взяться?

– В подвальном помещении комарья не счесть, в глаза лезут, в нос, в уши – работать мешают. Переписывание – дело кропотливое, каждую буквицу следует изобразить так, чтобы комар носа не подточил, а их, назойливых, тьма тьмущая! Терплю, сколь могу, а потом – хрясь и мимо! От хлопанья свеча горящая то потухнет, то погаснет…

– Почему бы тебе, Нил Силыч, Ярилыч, не трудиться днем, при свете божьем?

– Летописать с издавна принято при свечах. По традиции и переписывать нужно таким же способом. Но теперь, вооруженный, не я боюсь комарья, а они меня!