Олег Рязанский - Дитрих Галина Георгиевеа - Страница 31

– И волков?

– Волков воины не тронули. Волк для степняка – зверь особенный. Первопредком мамаева рода был белый волк с огненными глазами… Но при чем здесь я? Князья грызутся между собой, а мне без коня страдать, горевать, мучиться? Третий день пешим к дому иду и никак не дойду: то темь, то брод, то волки рыщут… – и от жалости к самому себе пустил по щеке из глаз, напоказ, слезу горькую, обильную, горючую…

– Откуда путь держишь?

– С Урюпинска… – утер рукавом Бахарь соплю длинную…

Не всякая правда праведна. Не всякая ложь во благо. Порой бывает, что самая лучшая лжа – это чистая правда, чтобы невзначай, по оплошке, не оговориться, не проговориться…

– А дом твой где?

– На Протве-реке, где жмудь с голядью шавками и лошадьми обменивалась… – и доходчиво стал объяснять, что голядь, племя балтское, исконно обиталось при Протве-реке, а жмудь – другое племя прибалтское, издревле славилось своими жмудьскими лошадьми… И лошади, подобно людям, тоже имели свои родословные. Орловские рысаки по крови – от чужака-араба белой масти, длинным хвостом и лишними ребрами. А тот в родстве с туркменскими ахалтекинцами из Нисы – родины парфянских лошадей. Китайские драконовы кони спустились с тяныианьских гор, греческий Пегас – с Олимпа, а жмудьская лошадь выплыла из перламутровых глубин белого Балтийского моря, обогнула дюны и обосновалась на жемайтской земле неподалеку от реки Шиш-Шяшувис…

Не подвело звериное чутье Ягелло, почувствовал голос крови… Похоже, их предки из одного Миндовгова гнезда вылетели, одному и тому же громовержцу Перуну-Перкунасу молились и с Гедиминовой горы, где по ночам воет волк с клыками железными, на деревянных санях съезжали…

Человек – существо жалостливое. Убогому и нищему всегда готово кусок хлеба подать. Проникся состраданием и Ягелло, руководствуясь родительским поучением, что негоже бросать на произвол судьбы соплеменника, пусть и не знатного. И без раздумья, по наитию, решил сидельцу на дереве оказать посильную помощь. Пусть безлошадник завтра-послезавтра явится ко двору его главного конюшенного и получит коня!

– С седлом?

– С седлом, поводьями и прочей амуницией. Безвозмездно. Исключительно по зову родной крови: свои своего в беде не оставляют.

– Далече идти? – осведомился практичный Бахарь.

– От татарского брода бродом литовским, левым берегом Упы через речки Упочку, Уперту, Упку, Солову и Плаву до Одоева городка с крепостью на Соборной горе, понятно?

– Понятно, но длинно, нельзя ли покороче? Ежели слезть с дерева, где сидим, то куда двигаться – по ходу солнышка или наоборот?

– Экий ты непонятливый. На вид – сметлив, а соображение плохо работает. Поясняю: как спустишься с дерева и вперед!

– Вперед это куда? Налево или направо, если стоять лицом к реке, а спиной к дереву?

Ягелло позеленел, как та выпь что кричит в кустах не своим голосом, и закричал тоже. Пронзительно, истошно. На весь лес вековой, угрюмый, завороженный:

– Вперед – это в сторону, куда солнце заходит, понятно?

– Понятно. И по чьей милости я получу коня с седлом, поводьями и уздой?

– По моей.

– А ты кто такой?

– Я? – удивился сострадательный собеседник, – я – великий литовский князь Ягелло!

Урюпинский Бахарь удивился в два раза больше! Это надо же – сидеть на одном дереве вместе с самим Ягайло! Рассказать – никто не поверит, даже сам князь рязанский! И на всякий случай, чтобы не попасть впросак, постарался получше запомнить облик дарителя: рост, вес прикинул, ширь в плечах и животе, лик сбоку, лик спереди, где во рту приоткрытом обнаружил отсутствие одного зуба.

Верхнего. Хватательного. Откладывая в закуток памяти разгульный взгляд глаз ягайловых, увесистость носа, выпертость губ и колени острые, поразился совпадению примет князя литовского со своими собственными. Будто смотрел в свое отражение.

Пока запоминал да сравнивал, левый глаз ягайловый ему, урюпинскому, подмигивал. Почему? А безымянный палец правой руки манерно постукивал по стволу дерева…

Свою миссию Бахарь счел выполненной: собственными устами донес до ушей Ягайло всю суть союзнических отношений между рязанским князем и Мамаем. Результатом проделанной работы князь рязанский должен остаться доволен… И тут у него возникла сумасбродная мысль, может, этот тип, называющий себя князем литовским, вовсе не князь, а сумасшедший? Почему он левым глазом подмигивал? Калики перехожие недавно сказывали, будто видели в мамаевой Орде не одного Мамая, а двух! Абсолютно одинаковых. Один в юрте сидит, другой на коне разъезжает и подмигивает! Нукеры мамаевы с ног сбились, пытаясь определить, кто настоящий… И Бахарь, чтобы убедиться или разувериться в своем диком предположении, поступил чисто по-урюпински:

– С прохожим человеком на дороге всякое может случиться. Водяной встретит русалочку и в результате река выйдет из берегов, что делать?

– Перекреститься и не поворачиваться к реке лицом.

– Или из-за грозы не сумею во время добраться до места, тобой назначенного? Как быть?

– Ты что, в самом деле придурковат либо притворяешься? Твое дело передать конюшенному мое распоряжение и взамен получить жемайтскую лошадь с белой отметиной на лбу, тяжелой гривой и легким шагом, понятно?

– Понятно. А если конюшенный мне не поверит? Не за куском хлеба проситель явился, а за настоящим жемайтским конем с уздой, севром, поводьями и попоной. Мало ли попрошаек по миру шляется! Свое повеление ты выдай мне в письменном виде на предъявителя.

Высказав свое желание, Бахарь стал ждать ответной реакции… Князь рязанский на такой запрос вскипел бы, слюной брызнул, руки-ноги повыдергал, а этот и бровью не повел, ответил вполне здравомысляще:

– Сидя на дереве, где я бумагу возьму, чернила писчие, стол письменный…

– Взамен бумаги знак какой-нибудь дай для подтверждения моих притязаний на лошадь жемайтскую.

Не долго думая, Ягайло свинтил с пальца кольцо и протянул Бахарю. Если покровительствовать, то до конца.

Поистине, княжеское решение, подумал Бахарь. Человек с ума спятивший, до такого поступка вовек не додумается. Принимая кольцо, Бахарь верно определил, что кольцо из чистого золота, хотя до этого часа ничего золотого в руках сроду не держал, лишь у других видел. Казалось бы, радуйся, благодари за доверие тебе оказанное, так нет, опять Бахарь засомневался в истинной личности собеседника. Почему он с такой легкостью отдал золотое кольцо первому встречному? Для сверки с оттиском? Обычно бывает наоборот. На самозванца смахивает. Редко, но встречается людская разновидность такого рода, намекающая на свое непростое происхождение и вынужденные до поры, до времени скрывать это ввиду некоторых обстоятельств… Годом ранее ходил по рязанщине один из таких, называя себя сыном внука Ильи Муромца из села Карачарова. Рыскал для себя коня вороной масти с налобным украсом и чтоб грива непременно на левую сторону свешивалась, как у коня прадедова. Карачаровцы поверили и решили скинуться, да кто-то из них обратил внимание, что потомок Ильи Муромца не той рукой булаву держит, как изображено на знаменитой картине живописного мастера Васнецова. Однако, литовский самозванец сам коня навязывал, настоящего, жемайтского! К чему придраться? Голос у него мягок, а глядит волком. И запах исходит от него зверский. Как вывести его на чистую волу? Решил просто-напросто возвернуть кольцо с пояснением, что цена верительному знаку грош, ибо похожих перстней пруд пруди, не в обиду будь сказано…

Зверь – существо решительное. За дерзость от себе подобного, будь Бахарь волком, получил бы от сородича удар в грудь, будь рысью – укус в шею или по холке копытом – будь Бахарь лошадью. Благодаря здоровым звериным инстинктам. А человек поступает по человечески. Думает, рассуждает… Ягелло порылся в памяти:

– Ты что ослеп и не видишь, что на кольце печать Гедиминова – трезубец от герба Миндовга-Миндаугаса? А. по ободу чеканено столько черточек, сколько рек течет по земле литовской: Нярис, Мяркис, Шяшувис, Дубис, Няжвис, Нямунас… – и потянулся, и зевнул, – страсть, как есть хочется!