Олег Рязанский - Дитрих Галина Георгиевеа - Страница 29

В разведчиках-лазутчиках бывали и царственные особы. Князь галицкий Даниил Романыч из числа воителей, не знавших горечи поражений, накануне штурма польского города Калиш в 1229 году, не погнушался переодеться в одежду простолюдина, проник под покровом ночи в город и до рассвета слушал бесхитростные речи осажденных. Назавтра, сделав соответствующие выводы, отменил штурм и заставил противника подписать выгодный для себя мир.

Распространение заведомо ложных сведений – один из приемов введения противника в заблуждение, что и побудило князя рязанского приступить к осуществлению своего очередного замысла: донести до ушей Ягайло, князя литовского, извращенные факты, касаемые подготовки Мамая к военным действиям.

С Ольгердом, прежним литовским князем, отцом нынешнего, Олег Рязанский не раз сталкивался. Повадки его преотлично знал и характер с привычками. Рассказать – не поверят, что Ольгерд, муж силы изрядной и сверх меры воинственный, ни меду, ни других хмельных напитков не употреблял, даже квасу кислого. Зато был скор на действия, обид и оскорблений никому не прощал, чуть что не так, за меч хватался. На Москву трижды бросался. До самой смерти бился за расширение литовских владений. В чем и преуспел. Где силой, где династийными браками. А Ягайло – пока лошадка темная, в стойле долго стоялая, не научилась еще зубы показывать.

По доносительству, осторожный Ягайло почти две недели стоит без дела на обеих берегах уремной и упыристой Уны-реки в ожидании подхода с юга войск мамаевых для воссоединения с ними на правах временного союзничества. Кого внедрить в ягайловы ряды? Шиловские шлемники еще не возвернулись, а время не ждет. На глаза попался ухаристый Бахарь. Именно он первым привез со стороны Урюпинской заставы весть о подкочевке Мамая к рязанским пределам и в тот же час Олег Рязанский отправил гонца к московскому князю с уведомлением: "… идет Мамай со всей своей силою на меня и на тебя тоже, и пусть это тебе ведомо будет”. Так-то…

Вечером, в яблочно-ягодном саду, гордости старшего садовника, подальше от любопытных глаз и ушей, князь рязанский давал указания Бахарю:

– Едешь ты, едешь и как доскачешь до устья реки Упы…

– До какой реки? – невежливо перебил Бахарь. Вообще-то он понятливым был, хоть и урюпинский, мысль хватал на лету как медведь пчелу, а сейчас недоумком оказался…

– До устья реки Упы, – терпеливо повторил Олег Рязанский, – там, где Упа в Оку впадает.

– Ольг Иваныч, ну, что ты талдычишь “до реки, до реки”, а до какой реки в конкретности?

Князь рязанский слегка занервничал. Разравнял сапогом землю, рукоятью плети провел слегка извилистую линию, куда от чрезмерного полива тотчас просочилась вода, а присев на корточки, подрисовал несколько черточек покороче с короткими пояснениями:

– Длинная линия – это главная река Ока, понятно? Отвечай, да или нет?

– Понятно.

– Вот здесь в Оку впадает правым притоком Лопасня, а за ней – река Протва. По ее берегам голядское племя голяком жило. Да ты не криви рот, ее, голяди, давным-давно уже и в живых нет, а если кто и остался – то в одежде, понял?

– Чего ж не понять, ежели я сам из той голяди. Одетый.

– Ну, и дела! – изумился Олег Рязанский, – да ты, оказывается, больше меня знаешь!

– Верь, не верь, Ольг Иваныч, а племя наше живучее. На нас, голядских, еще в 1058 году князь киевский Изяслав Ярославич, сын Ярослава Мудрого, ходил с побиением, а я взял и выжил! Через сотню лет, в 1147 году, на голядь напал князь северский Святослав Ольгович. Будучи в союзе с Юрием Долгоруким, “по дружбе” с ним и обрушился на люд голядский, пограбил, пожег, а доброхотов взял в свою дружину – лишние глаза и руки не помешают. С некоторыми из них и явился в Москву, в гости к Юрию Долгорукому на уху стерляжью. Так что я, голядский, вторично в живых остался… Прошло еще сто лет и в 1248 году на голядь набросился Михаил Хоробрит, брат Александра Невского. Храбрецом слыл. Но не повезло ему на этот раз – погиб в схватке с голядью. А я, как всегда, выжил!

– Раз ты живучий такой, иди на риск, при напролом, меняй загнанных лошадей, скачи так, чтобы сто верст за пятьдесят показались. Обгонишь время и через три часа увидишь устье реки Упы, понял?

– Понял. За два с половиной часа управлюсь! Но как, все-таки, эта “упа” называется?

У Олега Ивановича от ярости глаза на лоб чуть не вылезли. Но взял себя в руки. Остыл, отряхнулся, лоб вытер. Понизил голос до ангельского шепота:

– Последний раз объясняю: как уткнешься носом в реку, пятой по счету от начала пути, остановись возле разлапистой ветлы и спрячь коня, понял?

– Как не понять, ежели человеческим языком сказано!

– Далее пешим пойдешь мимо брода Свиридова. С перекатами. К другому броду. Татарскому. С перескоками. Спуск туда кувырком идет, я вразумительно объясняю? Да или нет?

– Да.

– Как услышишь крик яростный, похожий на рев коровы, спасающейся от слепней бегством – не пугайся! Это кричит в прибрежных зарослях выпь, водяной бык, букало – голенастое птичье существо с зеленым клювом и зелеными ногами. Либо водяной кричит выпью, перекликаясь с лешим. Твое дело ходить берегом туда-сюда меж двух бродов и ловить рыбу. Много не наловишь, зато не устанешь. Главное – чесать языком с проходящим людом, вставляя невзначай слушок о приостановке продвижения мамаевых войск дней на пять-шесть-семь в связи с замедленным ходом наемной пехоты, которую невозможно посадить на лошадей из-за неумения пехоты ими пользоваться. И для поддержания у войска боевого духа Мамай приказал устроить верблюжьи бега с охотой на многотысячные стада сайгаков. А вокруг своей юрты усадил именитых певцов-хафизов, чтобы они день и ночь пели о подвигах любимых героев, которые после трудных боев и приключений всегда возвращаются в свою родную степь, покрытую росой и красными тюльпанами… Я понятливо излагаю, повтори!

Бахарь повторил слово в слово, память у него отменная, раз помнит даже то, что двести лет тому назад было, и добавил:

– Завтра же поеду!

– Не завтра, а сегодня, – поправил Олег Иванович, – повтори!

Бахарь повторил, но не удержался и спросил:

– А как, все-таки, называется твоя упа?

Князь рязанский позеленел как та выпь, которая притворяется лешим:

– У тебя что, под носом взошло, а в голове еще не посеяно?

Напрасно князь злился. Бахарь, хоть и урюпинский, но по матушке с той стороны, где на языке литовско-протвинской голяди “упа” не имя реки, а просто “река”. Так-то…

Полночь. Темь, мрак без света лунного, мерцания звездного. Деревья недвижимы. Река тихая без ряби и всплеска рыбьего. На берегу, под потной лошадиной попоною, коротает ночь литовский князь Иогайла, предпочитающий называть себя на польский манер – Ягелло, хотя сам был наполовину русским. Его отец, Ольгерд, коренной литвин из земли жемайтской, а мать – дочь тверского князя от корня ярославого дерева.

Родственные переплетения косвенно, но влияют на принятие серьезных решений и мысли Ягелло бежали словно псы гончие… Князь рязанский, с кем он сейчас? С Москвой, Ордой или Литвой, если в женах у него дочь Ольгерда? Кто друг, а кто враг, если под стягом князя московского двое сыновей Ольгердовых?

Ночь на переломе, а Йогайла-Ягелло сон не берет, мысль блудная гадючьим ужом извивается, тревожат сознание, как не прогадать в союзе с кем попало на стезе сложных межкняжеских отношений? Еще немного и полсвета окажется в твердой руке Литвы. Начало положил Миндовг-Миндаугас, объединитель земель литовских. Его дело продолжил Гедимин-Гедиминас, что подмял под себя Черную Русь с городами белорусскими – Минском, Пинском, Друцком, Несвижем… Затем Ольгерд прихватил землю Подольскую, Волынскую, Киевскую… Теперь настала его, Ягелло, очередь; не за горами Польша, Чехия, Венгрия… Размечтался…

Пройдет сколько-то времени и ход истории потечет в обратном направлении, пока Литва не сузится до своих изначальных пределов Жемайтии, Кистувы, Каршувы, Делтувы, Курнавы, Каунаса, Тракайи… Прикидывая, кто с кем и против кого, Ягелло почувствовал, как обостряются в нем все чувства: нюх, слух, щупь, похоть, как появился четырехлапый – страж лесов литовских от всяческой пакости, замер неподвижно в виде пятна туманного, но Ягелло его сразу учуял, пусть и не успел до конца перестроиться, принял посыл: