Олег Рязанский - Дитрих Галина Георгиевеа - Страница 23

Заночевать Щур остановился в доме у собрата по сыскному ведомству. Перво-наперво задал корм своему коню. Для налаживания контакта с батюшкой-дворовым, положил на приступок ступени хлебное угощение, дабы дворовой приглядел за его конем, ибо хвост щурова коня в масть хвоста хозяйской лошади и бороды хозяина дома. Иначе приблудная ласка так заласкает его коня, что конь к утру будет весь в мыле!

В заботе о коне и уловил Щур обрывок разговора за досчатым забором. Один голос мужской, густой, басистый:

– Уезжаю поутру на несколько дней, останется времечко, в отчий дом загляну проведать матушку с батюшкой.

В ответ голос бабий, визгливый:

– А заодно и брошенку свою беззаконницу навестишь? Она кто? Ни рыба, ни мясо, одним словом – солома!

– Цыц! Брошенка живет в суздальской стороне, а мой путь на юг, к Дону, по спешному заданию князя нашего Ольг Иваныча!

– Охотиться?

– В эту пору в диком поле только волки рыскают!

– На сенокос?

– Какой сенокос, ежели война на носу, не лясы точить надо, а мечи затачивать! Твое дело к утру начистить до блеска двойную цепь на шею и к поясу Михайлу Потапычу…

Пошевелил Щур мозгами, приник глазом к щели междосчатой, узрел мужика бровастого с глазами щелястыми… Что-то знакомое показалось в его облике… Не он ли мельтешил возле князя рязанского в битве на Воже два года назад супротив золотоордынского хана Бегича? Информация, как чужая баба, сама лезла в руки! Для перепроверки прильнул к щели другим глазом, а оттуда на него в упор уставился звериный зрак и духом зверским дохнуло! Щур отпрянул, перекрестился, свят, свят, свят… Мужик застенный медведем обернулся!

За ужином поинтересовался у хозяина, чем дышит его сосед, чем на хлеб зарабатывает…

– Сергач-то? Мужик справный, ярославского роду-племени. У них, ярославских, как? Носы с двумя дырками, все разнюхают! А ноги – враскорячку, ни одна девка не убежит! Ездит туда-сюда по торгам– ярмаркам, гуляньям-праздникам, то ли что продает, то ли покупает. Неделю в разъезде, а три недели кормится. Скользкий, вроде сома придонного, хвать его рукой, а он меж рук норовит просочиться… Хозяйка его – сущая медведица в юбке, рычит на него, огрызается… И чего Сергач в ней нашел? Ни сено, ни солома, одним словом, найденка брошенная…

Думал, думал Щур и наутро отправился по следам человека застенного…

Шиловские шлемники тоже пустились в путь-дорогу едва засветлело небо. Иван большой с Иваном маленьким. Кондак с рысью. Сергач с медведем. Двое уразинских и седьмым Федор Шиловец. Пролесьями, оврагами, проторенной дорогой. Не прячась ехали, пусть видят селяне, косари, рыбаки, охотники, что спешат скоморохи-увеселители на свадебку не то в Пронск на Проне, не то в Донск в Придонье…

Жизнь, впрочем, поправки вносит. Скакать и скакать бы, да нарвались на настоящую свадебку. Со смехом и перезвонами навстречу женихов поезд. Потеют в кафтанах бархатных, в шапках лисьих-куньих-беличьих… Мать женихова, в плаче, дружки жениховы в плясе, все как полагается. По обычаю, весь встречный люд обязан уступать дорогу, даже стовозые обозы торговые. Витают в воздухе слухи о мамаевом пришествии и народ спешит досрочной свадебкой возместить людскую военную убыль прибылью…

Потом через заболотину перли в объезд не к добру встреченному лысому волку. Только разогнались, опять сворачивать – упокойного несут на погост, а путь покойному перейти, значит, болезнь его на себя взять…

Так и ехали, то вразхлеб, то с ветром в спину и в хвост, и в гриву. На ходу жевали пшено, вяленое мясо, корень девятисильный. Вдруг Федор Шиловец попридержал ход:

– Что-то нас, братцы, поболе стало? С утра – семеро, а к вечеру уже восемь? Явный перебор, один лишний… – и ущемил за ухо восьмого лишнего, уже им заарканенного:

– Кто ты и звать как?

– Щур я, из коломенских Щуровых, из птичьих.

– Ежели ты из птичьих, то мы из кошачьих! – ответил Шиловец, отпустил чужое ухо, собрал аркан кольцами, потянулся, изогнулся, взвился вверх прыжком на всем скаку, зарычал, перевернулся, ну, чисто рысь! Конь фыркнул, рванул рысью, за ним все остальные. От неожиданности Щур отстал, а когда нагнал услыхал вопрос:

– Чего к нам пристал иль дорога узка?

– Не по своей воле, а по княжьему разумению.

– С какой целью?

– Для усиления. Восемь человек, яснее ясного, более семи, верно?

– Красиво поешь!

– Здоровья князю! – Восьмой лишний истово перекрестился, а Шиловец, себе на уме, стал ваньку валять:

– Коли так – целуй крест!

Щур вытянул из-за пазухи нательный крестик, поцеловал.

– Теперича поклянись!

Щур пал на колени, поклялся по древне-русски: оружием, богом человечьим, скотьим и курьим. На словах, ибо клятва на мече, что вошла в моду со времени князя Игоря неосуществима, мечей-то с собой у шлемников не было. Мирные граждане, едущие по мирным делам, оружием не обзаводятся.

Но и на этом не закончилась проверка главаря шлемников:

– Ешь землю из-под копыта моего коня!

Щур съел и не подавился. Он не был клятвопреступником, за что полагалась страшная кара. Он действительно служил князю. Но не рязанскому, а московскому.

Фантазия у неугомонного Федора Шиловца еще не иссякла. В запасе оставалось испытание огнем, щучьим глазом, свиным рылом… Но времени не было и он свернул мысли, как и аркан, кольцами. С радушием распахнул руки:

– Знакомься! Справа от тебя рысью идет Кондак с рысью. Коня на ходу подковать может. Слева – медвежатник Сергач. Молчун, слова из него клещами не вытащить, только с медведем и разговаривает…

Облик молчуна восьмому лишнему был знаком, однако, вчера вечером он за изгородью очень был разговорчивым. Не двум ли хозяевам служит молчун и как вообще понимать приговорку: “не бойся болтливого – бойся молчаливого”?

– Впереди на гнедом коне, уразинский щебетун Шабарша!

– Узкоглазый?

– Если глаз узкий это не значит, что он плохо видит. Не хуже степняка разглядит на расстоянии версты дым от костра или пар от кипящей воды в котле. Впереди смотрящим у нас числится. Вслед скачет еще одна птичка певчая, может, споетесь? А ну, свистни, свистун!

Свист раздался – зажимай уши! В силу привычки, лошади шлемников привычно рванули, а конь Щура обморочно споткнулся, закачался словно мужик в пьяни и пал наземь вместе с хозяином. Шиловцы заржали, только ленивый не прошелся бы плетью по его спине.

Нагнал Щур шиловских лихачей и не заметил как снова вылетел из седла и оказался вновь на хорошо унавоженной земле. Встал, отряхнулся, напоролся на вопрос:

– А поведай-ка нам, восьмой лишний, что делать умеешь, каким талантом владеешь? Я, при надобности, деревом могу прикинуться: ни объехать, ни обойти, везде ветки торчат. Недомерок уразинский любого убол-тать может, у него и прозвище подходящее – Шабарша, болтун, щебетун, пустомеля. Младший братец путятинский запросто бабой оборачивается для отвлечения, а у тебя какие способности?

– Пыль в глаза умею пускать, через стойбище мамаево так пройду – ни один сторож не остановит!

– Шарлатанить всякий из нас горазд, а ты сейчас удиви нас чем-нибудь особенным?

Шур прищурил левый глаз и вперился им в спину впереди идущего… Тот обернулся, вскричал радостно:

– Братцы, это же побратим мой! Неделю назад рубахами нательными в бане обменялись!

Шиловские шлемники вновь заржали – в побратимах оказалась баба грудастая с лицом младшего братца путятинского! Вот и разберись, что к чему и по какой базарной цене: московской или рязанской?

Далее поехали. На обочине лесорубщики в зубах ковыряют: рубить иль не рубить лес! Бабы вослябинские с серпами сидят на поле, гадают: жать иль не жать жито спелое? За ними, на лугу, мужики башками небо подпирают: косить иль не косить траву-мураву, коли войной пахнет? Свои конники пойдут – урожай воинам на прокорм отдашь, чужие пойдут – сами возьмут. А не возьмут – потопчут. С испокон веков любая армия кормится с населения.