Обретение - Кислюк Лев - Страница 2

подогнаны ремни и подпруга. Справа слегка похлопывала по лошадиному боку потертая с

маузером кобура. Слева – шашка, наточенная и отполированная накануне. Оглянулся назад –

не отстала ли тачанка. Нет, все в порядке: увязая спицами в пыли, крутились колеса. Поймал

взгляд жены Гинды, сидящей поверх узлов, у самого пулемета. Из-за нее и затеял комвзвода

Давид Кислюк эту поездку. Через четыре месяца ей рожать, нужно отправить к

родственникам в Ташкент, а до железной дороги 300 верст с гаком по предгорьям, а потом

вдоль реки Пянж, Вахш, переправа, Курган-Тюбе, Душанбе и Ташкент.

4

– Жену к родне повезешь? – спросил комиссар отряда Аршинов.

– Если отпустите.

– Не только отпущу, а еще и поручение дам, в довесок. И охрану дам, и тачанку.

Согласен?

– А что за поручение?

– Говорю только тебе. Золото повезешь. Девяносто тысяч золотых рублей. У местных

баев конфисковали. Пытались с ним уйти за кордон. Помнишь, наверное, как третьего дня по

тревоге поднимали. Твой взвод тогда в карауле стоял. Отвезешь в Душанбе, сдашь в ЧК.

– Мой взвод для охраны дадите?

– Подозрительно будет. Возьмешь Вепа-мергена[мерген-охотник (узб.)]. Он местный,

дорогу хорошо знает, а возницей Эркина посади, из твоего взвода. Да, пусть Гинда у

пулемета сядет. В случае чего справится. Видел я, как ты ее обучал. Узлы и боеприпасы

сверху, а ящичек – на самое дно. Если язык не будете распускать, доедете невредимыми.

Лоб и ладони Давида стали влажными, недавно басмачи поймали красноармейского

курьера. Парень успел проглотить записку, которую вез. Так сам Абдувасик-хан, лично,

вспорол ему живот и заставил нукеров [ нукер - рядовой воин (узб)] найти письмо. Как раз

на этой же дороге. А уж пулеметчица из беременной Гинды… даже думать не хочется.

– Не робей, Давид, – сказал комиссар, – ты ж парень не из трусливых, и силенка

имеется. Кто давеча подковку на спор сломал?

– Робей - не робей, лети, воробей! – Давид никогда не лез за словом в карман.

– Гранаты дашь?

– Дам, трофейные, английские. Все дам, только отвези. Не могу больше здесь этот

ящик держать. Неровен час, из-за него налетят.

– Когда выезжать?

– Да хоть завтра.

Давид с тоской посмотрел вокруг. Оглашенный стрекот кузнечиков бил в уши.

Часовой на вышке по-прежнему вглядывался в знойное марево. Хитрый казак – этот

Аршинов. Да уж ладно, пробьемся.

– Гинда, собирай шмутки! Вепа, Эркин, ко мне! Готовьте коней, тачанку, оружие

проверить и доложить. Эркин, комиссар гранаты обещал, забери со склада, да взрыватели не

забудь – знаю я тебя. Завтра на рассвете выезжаем.

Так оказался Давид Кислюк на пыльной дороге в Курган-Тюбе. Рядом, на лохматой

лошадке не спеша, трусил Вепа-мерген. Концы халата заправлены за пояс, так удобнее. Из

голенища правого сапога выглядывала рукоятка большого ножа – пичака. Из-за левого плеча

виден ствол английской винтовки. Вепа, хоть и молод, а уже знаменитый в Джиликуле

охотник: пистолеты, пулеметы не признает. Глаза веселые. На бритой голове платок. Хлебом

не корми, дай по горам пошляться. Гарнизонная жизнь для него – скука.

Эркин сверкнул зубами, крепко намотал вожжи на руки. Крепкий парень. У него жена,

двое детей. Хозяйство немалое… было – овцы, верблюды. Два года тому назад Абдувсик-хан

казнил его брата, а стадо забрал за старые долги. С тех пор Эркин у красных. Поправил

пропотевшую фуражку, уселся поудобнее. Дорога пройдет мимо его родного кишлака

Хиштак. Родственников год не видел. Если повезет, и “командир Дауд” (так местные жители

называли Давида Кислюка) отпустит – обнимет жену и детей.

Гинда заправила белокурый локон под красную косынку. Жара как будто и не

действует на нее – на щеках легкий румянец, а глаза голубизны необыкновенной.

Познакомился с ней Давид в Челябинске. В это время работала она в аптеке у своего

родственника. Зачем залетел туда красный командир Кислюк, он уже толком и не помнил. Но

5

застыл у прилавка, как каменный, и страшно удивился, когда она с ним заговорила.

Оказалось, что это белокурое чудо не глупо, остро на язык, и тоже с Украины.

– Молодой человек, очнитесь, здесь аптека. А ваше лицо мне знакомо. Вы, случайно,

не сын коростышевского Кислюка?

– Я его племянник. Но что “случайно”, слышу впервые. Вы бывали у нас в

Коростышеве?

– Много раз! У меня там живет двоюродная сестренка Роза. Я училась в Киевской

гимназии и по воскресеньям навещала ее. Ваш дядя – знаменитость. Вы очень на него

похожи.

– Вы окончили гимназию? – удивился Давид. Он хорошо знал, что еврейских детей в

гимназию принимали только в исключительных случаях.

– Не закончила, к сожалению. Попросили уйти добровольно. Попечители объяснили

директору, в чем его христианский долг. Ну, это дело прошлое. Что брать будете? Судя по

Вашей форме – спирт?

– Откуда у такой девушки такие мысли? Разве спиртом вылечишь потертости лошади?

Или мое одиночество?

Разговор сам по себе течет, когда тебе двадцать восемь, а перед тобой красавица,

которой и двадцать еще вряд ли стукнуло. А уже через неделю Давид на реквизированной

телеге перевез Гиндины вещи в маленький домик. Так образовалась, по словам комиссара,

“будущая ячейка нового быта”. Уже год, как гимнастерки и рубашки Давида были всегда

чистыми и выглаженными, дырки заштопаны, а каждая вещь после очередного переезда

занимала отведенное только ей, этой вещи место. Гинда пыталась навести порядок и в его

взводной каптерке, но Давид жестко пресек это “чистоплюйство”.

– И бриться буду раз в три дня! Товарищи скоро меня в ЧК сдадут за буржуазные

предрассудки. И не называй при всех нашу каптерку – “большевисткий порядок”! За такие

слова знаешь, что бывает! По одной доске ходить у меня будешь!

Ну, а в общем-то зажили мирно и дружно.

Прошло три дня пути. Дорога бежала себе вдоль речки. Кишлаки попадались все

реже, тихие и безлюдные: местные жители работали в своих садах и виноградниках и на

проезжих не глазели, не заговаривали.

– Что с ними, Эркин? Они забыли, что гость – посланец Аллаха? Или новости уже

никого не интересуют?

– Эх, Дауд-ака. Хаким-бек здесь был. Потом Абдувасик-хан был. Разные курбаши

[ курбаши - командир, атаман (узб)] приходили. Всем барашков дай, лепешки дай, лошадей

тоже дай! Потом за ними Буден-Кизилбаши [Кизилбаши - прозвище С.М. Буденного-

дословно “Красноголовый” (узб)] гонялся. Тоже кормил своих джигитов нашими барашками.

Каждый курбаши ребят молодых забирает. Каждый говорит – за святое дело воюю. Они

добрые люди, Аллаха боятся. Курбаши боятся. Кизилбаши еще больше боятся.

– Почему же больше?

– Он чужой. По какому закону живет? Ханы, беки, баи [представители мусульманской

аристократии] – свои, все по шариату делают. Это всем понятно. Буден – кяфир [неверный,

немусульманин]. Его войны забрали все золото у уважаемых людей, куда дели?

– Буденный – большевик. Отбирает золото у богатых, а пойдет оно все на пользу

трудящихся дехкан [ дехканин - крестьянин (узб)].

– Ни один дехканин не получил ни одного таньга!

– На эти деньги построят школы, заводы, театры – много чего…

6

– Прости, Дауд-ака, им это не нужно. Они хотят жить, как жили их предки.

Постарайся понять этих людей. Ты же не гяур[гяур - неверный (тюрк.)], а джугут[джугут -

еврей (узб.)].

– Сначала заставим жить по-человечески. А потом они сами поймут, что так лучше.

Ты ведь понял, с кем надо быть?

– Я беден. Абдувасик-хан – мой кровник. Пока он жив – нет мне покоя! Пока я жив –

нет покоя ему. С кем же мне быть?

– Давид, оставь человека, – вмешалась в разговор Гинда, – есть вещи, которые ты не в