Фактор «ноль» (сборник) - Дантек Морис - Страница 36

Что же они думали? Что обычная человеческая ищейка может просто по желанию проникнуть в святилище Наблюдателя?

– Видимо, ваша паранойя значительно осложнилась в течение две тысячи первого года, но вы достаточно умны и сумели скрыть от нас самые тревожные симптомы.

Я продолжал улыбаться. Я буду улыбаться на протяжении всего разговора. Я буду улыбаться теперь во время всех разговоров. Я буду улыбаться всегда.

– Затем мы с Бодри и его молодым помощником целыми днями прочесывали весь Южный Манхэттен, потом проверили весь остров. Навещали ваш дом, открыть который по-прежнему не смогли. На следующий день мы собрались всей командой. Джонсон Бодри тоже присутствовал. Выходов из ситуации оставалось не так много.

Я улыбаюсь.

Моя улыбка белее белизны, со всех сторон окружающей нас. Моя улыбка ясно говорит: ваши «выходы» в основном являются лишь новым витком проблем.

Такова ваша история, переменчивая с самого начала вашего рода.

Я знаю этот выход – это два черных «форда-юкон». Это радиосообщения, которые я перехватил вчера ночью, в гуще леса. Это называется «правительственное агентство».

Это называется ФБР.

– Ваши Джи-Мены не сумели помешать пассажирским самолетам врезаться в башни. И вы действительно верите, что они могли помешать нам убежать с Нулевой Отметки? Вы действительно верите, что они способны помешать нам покинуть гигантскую Нулевую Отметку, в которую превращается ваш мир?

– Доктор Уильямсон, вам попала в голову пуля, вы едва не умерли. К счастью, один из Джи-Менов, как вы выражаетесь, смог с моей помощью поддержать в вас жизнь до прибытия подкрепления.

Все становится еще белее. И всегда будет становиться еще белее.

– Почему вы все время меня «доктором» называете?

– Да потому что вы – доктор, доктор! Вы – один из самых известных физикохимиков Восточного побережья. У вас есть докторская степень по биохимии, вы несколько раз проходили практику по судебной медицине, вы – магистр микроэлектроники, вы были одним из самых блестящих ученых вашего поколения. Раньше.

Моя улыбка – паковый лед. Моя улыбка – абсолютный ноль.

– Когда раньше?

Человек, пришедший из белизны, наблюдает за мной несколько долгих секунд.

– Быть может, в конце концов, у вас действительно временная амнезия. Пуля, попавшая вам в голову, спровоцировала некоторые серьезные осложнения.

Моя улыбка становится еще белее, еще холоднее, еще абсолютнее. Клеточные ткани моего мозга должны были восстановиться сами до приезда их чертовых врачей.

Теперь я начинаю лучше отдавать себе отчет в том, что же произошло, где я нахожусь в действительности, почему, как…

Я начинаю понимать, что Материнский Корабль на самом деле очень далеко. Я начинаю понимать, что никогда не увижу свою дочь. Я начинаю понимать, что навсегда останусь пленником этой планеты.

Моя улыбка по-прежнему сияет всей белизной этого мира.

– Я совершенно не страдаю потерей памяти. Я помню вещи, которые произошли так давно, что вы и вообразить себе не можете.

– Вам кажется, что вы помните вещи, которые произошли давно.

– В таком случае, расскажите мне, что же случилось раньше, как вы утверждаете.

Минутное молчание в абсолютной тишине, я отдаю себе отчет в том, что «доктор» подыскивает слова.

Словам предшествуют цифры.

– Тысяча девятьсот девяносто седьмой год, доктор Уильямсон. Шестое июня. Примерно восемнадцать часов тридцать минут. Маленькая дорога на севере штата Нью-Йорк, на западе Аппалачей.

– Я действительно хорошо знаю эти горы.

– В том-то и дело, что нет. Вы их совсем не знаете или знаете очень плохо. Вы попали в автомобильную аварию.

– Которая, по вашему мнению, явилась причиной моей амнезии? А почему же я помню все остальное? Шутка висельника, да не очень удачная.

– Это не шутка, и авария вызвала не амнезию, а ваше нынешнее состояние.

Ах да, конечно, маниакальная шизоидность с параноидальными тенденциями.

– В первый раз слышу об автомобильной аварии, жертва которой попадает в психиатрическую клинику.

Еще одна минута белой чистоты.

Слово «чистый» – «pur» произошло от греческого слова «pyros» – огонь.

– Машину вели вы, доктор. Врезавшийся в вас пикап отшвырнул вашу «хонду-аккорд» на несколько метров в сторону, вы вылетели через лобовое стекло и физически пострадали несильно.

Я жду продолжения, вылетел я или нет, сильно я пострадал или нет, – где связь с моим пребыванием здесь, где связь с две тысячи первым годом?

Тянутся несколько ледяных секунд.

– Вы вели машину, доктор, и с вами ехали еще два пассажира. Два пассажира, которым повезло гораздо меньше, чем вам.

Какая-то ударная волна пронизывает меня с головы до ног, очень белая волна, еще белее, чем мое тело, полное белой теплоты.

– Теперь вы вспоминаете, доктор?

Что я должен вспомнить, что я должен придумать, что я должен изобрести для того, чтобы доставить ему удовольствие?

Моя улыбка – звезда. Звезда, к которой тянется все мое существо.

– Доктор… шестого июня тысяча девятьсот девяносто седьмого года в машину, в которой находились вы, ваша жена и ваша дочь, врезался обслуживавший стройку пикап с пьяным рабочим за рулем, вы выжили, но ваша жена и ваша дочь после аварии скончались. Машина загорелась, вы ничем не могли им помочь. Первые психотические симптомы у вас появились довольно быстро, уже через несколько месяцев. В тысяча девятьсот девяносто восьмом году вам пришлось отказаться от исследовательской работы, вы консультировались у нас в начале лета, если говорить точно, седьмого июня. Я думаю, эта дата должна вам кое-что сказать…

Я смотрю на человека в белом халате. Ничто из того, что он говорит, даже отдаленно не напоминает правду. В тысяча девятьсот девяносто восьмом году я несколько раз ездил в командировки во Флориду и в Техас, а к канадской границе вообще не приближался.

Здесь все белое. Все белое, как ложь. Все белое, как небо, которое таким образом скроет появление луча света из космоса.

Автомобильная авария. Ничего лучше не придумали?

Я думаю о своей дочери, которая плывет к альфе Центавра, я говорю себе о том, что нам хватило времени только попрощаться. Эта секунда каленым железом прожжет любую психиатрическую белизну и поможет мне путешествовать вместе с дочерью в Материнском Корабле, в межзвездном пространстве, в гуще тьмы, завидующей моим мечтам.

Идут дни в белом мире людей в белых халатах.

Каждое утро Натан Блумберг наносит мне визит. Он разговаривает со мной. Он рассказывает мне свою правду. Он объясняет мне, кем я являюсь и кем я не являюсь.

Моя улыбка бела на всю грядущую вечность.

Мой мозг по своему обыкновению воспринимает, расшифровывает, запоминает. Он – мир внутри их мира. Он – клетка свободы внутри их терапевтического пенитенциарного учреждения.

Сегодня Блумберг приходит с толстой папкой в руках.

В ней, помимо десятков страниц полицейских, медицинских, юридических и других отчетов, находится огромное количество фотографий.

Это снимки, сделанные в моем доме на Уолкер-стрит сразу после нашего отъезда.

– Вы узнаете эту комнату?

Это чердак с низким потолком, где находились все системы теленаблюдения.

Я улыбаюсь улыбкой, полной невидимой белизны:

– Туалет в институте Смитсониан?

Моя улыбка будет неизменной до конца этой Вселенной, до конца их маленького мира, во всяком случае, до конца моей собственной персоны.

Хотя, кажется, моей «собственной» персоне конец уже настал?

– Хорошо, мы вернемся к Уолкер-стрит попозже. Я надеюсь, вы помните, что уехали в Лабрадор, в Канаду?

– Естественно. Это место нашей встречи с зондом.

Легкий вздох, сменяемый несколько натянутой улыбкой.

– Где-то между Канериткоком и водохранилищем Смоллвуд мы нашли военный бинокль.

– Правда? И конечно, никто другой в той местности не мог обладать подобным предметом и потерять его. Всем известно, что на Лабрадоре нет ни одного охотника за дичью.