Салтыков. Семи царей слуга - Мосияш Сергей Павлович - Страница 64

Генералу Платену никак не давали пройти на соединение с принцем. Едва он вошел в Берлин, как с севера нагрянул Румянцев с отрядом И выбил его из города. С юга Платену на хвост наседали кавалеристы Долгорукого.

Задерганный Платен отошел к Трептову и оттуда послал гонца к принцу Вюртембергскому с просьбой о помощи. Но только гонец ускакал, как Платена вышибли из Трептова, и он направился в Гольнау, отбиваясь от казачьих наскоков, которые ни днем ни ночью не давали ему покоя.

Принц Вюртембергский, получив от Платена призыв о помощи, послал к Трептову отряд генерала Кноблоха. Но едва тот вступил в город, как Румянцев окружил его и начал сильнейший обстрел из пушек.

Офицеры насели на Кноблоха:

— Надо сдаваться, иначе нас всех перебьют.

Поскольку в городе Платена не оказалось, к которому они спешили на помощь, у кого-то блеснула догадка:

— Платен пленен, что же нам остается делать?

Это убедило Кноблоха, и он велел поднять белый флаг и трубить сдачу.

В плен Сдалось полторы тысячи солдат и шестьдесят один офицер во главе с генералом.

Но Платен упорно стремился к Кольбергу на соединение с принцем. Войдя в Гольнау, он наконец-то обрел относительный покой, правда всего на сутки. На второй день на город налетели казаки с гусарами под командой подполковника Суворова и выбили Платена, пленив два пехотных батальона и фуражиров.

Платен в отчаянье послал к принцу еще гонца: «Где ваша помощь?»

— Идиот! — ругался принц. — Его послали ко мне на помощь, а он просит ее у меня.

— Но он находится в кольце врагов, ваше высочество, — сказал адъютант.

— А я где? Задницу море лижет, в нос русские пушки лупят.

Если уж сам командующий был в таком настроении, то что было говорить о рядовых. Среди них пошел слух, что русские пленных не убивают, и началось дезертирство из Кольберга.

— Надо что-то делать, ваше высочество, — досаждал принцу комендант. — Если так дальше пойдет, я скоро останусь без солдат.

— Расстреливайте дезертиров.

— Не поможет, ваше высочество.

— Как не поможет? Только строгостью можно поддержать дисциплину.

Комендант, вздыхая, отмалчивался. Будто он не знает без принца, что дезертиров надо наказывать. Намедни велел капралу расстрелять одного, а он вместе с ним бежал к русским. Но сообщать об этом принцу не стал, лишняя ругань и попреки.

Наконец в ночь на 3 ноября, когда над окрестностью опустился густой, как молоко, туман, принц решил все же пойти на соединение с Платеном. Коменданту наказал:

— Держитесь. Как только мы соединимся, станем пробиваться к вам на выручку.

«Ври больше, — думал комендант. — Свои шкуры спасать будете».

Однако вслух сказал вполне по-солдатски:

— Слушаюсь, ваше высочество. Будем держаться до последнего.

О том, что, воспользовавшись туманом, принц Вюртембергский ускользнул, Румянцев узнал уже днем, когда туман рассеялся и засияло солнце. Сообщили ему об этом дезертиры.

И Румянцев велел атаковать северо-восточное укрепление Вольфсберг, оставшееся почти без защиты после ухода принца.

Вольфсберг был взят, а пушки его повернуты на Кольберг.

Румянцев понимал; куда и зачем ушел принц, и хотя тоже мало верил в его возвращение, однако решил форсировать события. Приказав открыть беспрерывный огонь по крепости, он стал готовить войско к штурму.

Во-время пушечной пальбы, продолжавшейся днем и ночью, какой-то снаряд угодил в пороховой погреб крепости. Раздался сильнейший взрыв, и докатившейся волной кое с кого сорвало шапки. Русские пушкари восторженно кричали, поздравляя друг друга:

— Все! Спекся Кольберг!

Кончался в крепости и провиант, и комендант послал в русский лагерь парламентера с заявлением о капитуляции.

Румянцев взял бумагу с условиями, предложенными комендантом, затем потянулся за пером, умакнул в чернила.

— Никакой музыки, никаких знамен! — И решительно вычеркнул слишком горделивые статьи. — Сдались бы сразу, не проливая крови, можно бы было выпустить вас с музыкой. А ныне вы все военнопленные. Только капитуляция.

Сразу же были введены в город русские полки. Весь гарнизон взят под стражу, на бастионах у пушек встали русские артиллеристы.

Румянцев вечером после подсчета трофеев сел за реляцию к ее величеству:

«…В Наши руки попали 88 офицеров и 2800 солдат, 30 знамен, 146 крепостных орудий, много припасов и амуниции. Благополучие мое тем паче велико, что по времени считаю я сие первое приношение сделать к торжественному дню рождения вашего императорского величества, Теплые посылая молитвы ко Всевышнему о целости неоценимого вашего здравия, о долголетнем государствовании и ежевременном приращении славы державе вашего императорского величества, толикими победами увенчанной».

Едва реляция была запечатана, как тут же вместе с ключами от Кольберга отправлена с поспешным гонцом в Петербург, с наказом гонцу и его охране:

— Скачите, братцы, сколько можно скорее. Обрадуйте ее величество. С богом!

И Румянцев перекрестил отъезжающих, а потом трижды и сам перекрестился.

23. Болезнь и смерть государыни

С начала 1761 года Елизавета Петровна часто болела и уже слушала доклады, лежа на постели. Связь с Сенатом и Конференцией держала через кабинет-секретаря Олсуфьева, находившегося во время болезни около.

Однажды, глядя в окно на строящийся Зимний дворец, Елизавета Петровна вдруг тихо заплакала.

— Что с вами, ваше величество? — встревожился Олсуфьев.

— Адам, вызови, пожалуйста, Растрелли[64], — попросила государыня, вытирая платочком со щеки слезы.

Олсуфьев вышел, послал кого-то за архитектором, вернулся снова к ложу ее величества. Вскоре явился запыхавшийся, встревоженный Растрелли, остановился у порога.

— Я пришел, ваше величество.

— Подойди ближе, Варфоломей Варфоломеевич.

Растрелли приблизился, стараясь идти на цыпочках, не стучать каблуками.

— Варфоломей Варфоломеевич, скажите, когда вы закончите Зимний дворец?

— В будущем году обязательно, ваше величество.

— Но он ведь почти готов.

— Много времени отнимает внутренняя отделка, ваше величество.

Императрица повернула голову к окну, долго смотрела на дворец. Потом тихо сказала:

— Какой красавец. Как бы мне хотелось пожить в нем.

Растрелли и Олсуфьев переглянулись.

— Поживете, ваше величество. Вот бы мне… — осекся архитектор.

— Что «бы мне», Варфоломей Варфоломеевич? — обернулась к нему государыня.

— Понимаете, ваше величество, отделка задерживается из-за денег.

— Из-за денег? — удивилась Елизавета Петровна. — Сколько надо вам?

— Еще тысяч триста, ваше величество.

— Значит, еще много дел, — вздохнула императрица.

— На первый случай хотя бы сто тысяч.

— Просите в Сенате. Адам Васильевич, — обратилась Елизавета к кабинет-секретарю, — сегодня же вели Сенату найти деньги для Растрелли.

— Хорошо, ваше величество.

— И вообще объяви Сенату, что я очень-очень недовольна их работой. Дела решают медленно, заседания проводят в спорах. Когда я приказала определить купца Герасимова в браковщики пеньки и льна? И это до сих пор не исполнено. Безобразие! И еще. Многие сенаторы в присутствии бывают редко, другие вообще не являются. Пусть обер-прокурор переписывает отсутствующих и доносит мне.

— Вам нельзя волноваться, ваше величество, — напомнил Олсуфьев.

— Как же не волноваться, Адам? Все сенаторы получают приличное содержание, а в присутствие ходят через пень колоду. Вот будет Чернышев мне приносить списки нетчиков, велю вычитать с них жалованье, глядишь, и набежит на отделку дворца. Ступайте, Варфоломей Варфоломеевич, ныне придите в Сенат, объясните им, как и что. Найдут деньги, куда денутся.

Когда Растрелли вышел, императрица велела призвать канцлера. Воронцов появился, тяжело опираясь на трость.

— Что с тобой, Михаил Илларионович? — спросила императрица.