Невидимка из Салема - Карлссон Кристоффер - Страница 3

Мы живем в то время, когда люди чувствуют себя неуверенно среди незнакомцев. Где-то поблизости звучит клубная музыка. Парк Понтоньерпаркен прямо передо мной, безмолвный и полный теней. Неподалеку раздается визг тормозов, а затем звук глохнущего мотора. На Т-образном перекрестке стоят ругающиеся мужчина и женщина, и последнее, что я вижу, прежде чем уйти, – как один из них замахивается. Я размышляю о боли, которую они причиняют друг другу, о мертвой женщине в кровати номер семь, о маленьком предмете, светящемся у нее в руке, о словах, что видел сегодня на стене туннеля, – «Швеция должна умереть»… и думаю: возможно, тот, кто это написал, прав.

Я сворачиваю на улицу Чапмансгатан и закуриваю новую сигарету, мне нужно чем-то занять руки. Синий свет мерцает на стене, то появляясь, то снова исчезая. Полицейских около дома стало еще больше, они отгораживают части улицы, регулируют автомобильное движение и следят за теми, кто идет по тротуарам. И свистят – громко, раздраженно.

Яркий, белый свет большого прожектора освещает асфальт. Из машины, на случай дождя, выгружают большую палатку.

Занавески «Чапмансгордена» слегка колышутся на ветру. Внутри я вижу чьи-то мелькающие головы – это Габриэль Бирк, эксперт и Матильда. Мне хочется взглянуть на тротуар под окном, но суета около дома не дает мне подойти поближе.

Вместо этого я смотрю на свой мобильный. Новые сутки начались полчаса назад. Я слышу музыку, доносящуюся из бара неподалеку, кто-то поет «каждый раз, когда я вижу твое лицо, дрожу внутри». Тушу сигарету и поворачиваюсь спиной к улице Чапмана.

Узкая улочка, покрытая бледным асфальтом, соединяет две крупнейшие улицы района Кунгсхольмен. Не знаю названия, но она такая короткая, что, стоя в ее начале, можно буквально доплюнуть до другого конца. В одном из жмущихся друг к другу домов есть бордовая дверь. На ней тусклой желтой краской написано только одно слово: БАР.

Войдя, я увидел женщину, опустившую светловолосую, взъерошенную голову на стойку бара. Когда дверь позади меня с шумом закрылась, голова с волнистыми волосами, расчесанными на пробор, медленно поднялась и Анна посмотрела на меня сквозь полузакрытые веки.

– Наконец-то, – бормочет она и проводит рукой по волосам. – Гость.

– Ты пьяна? – Мне чертовски скучно. – Немного рекламы на двери привлекло бы сюда больше народа.

– Петер не хочет заниматься рекламой. Он хочет избавиться от этого места.

Хозяин БАРа, тридцатилетний строительный подрядчик, чей отец купил это место в начале восьмидесятых, открыл здесь бар и владел им до самой смерти. Затем, по завещанию, БАР перешел к Петеру, который, согласно последней воле отца, не мог продать заведение в течение пяти лет. Прошло уже четыре с половиной года, и, если не случится чего-то непредвиденного, Анне осталось работать за стойкой только шесть месяцев.

БАР – то место, которое можно найти, только если знать, где искать… Все внутри сделано из дерева: стойка, пол, потолок, пустые столы и расставленные в беспорядке стулья. Освещение, желтоватое и теплое, придает Анне загорелый вид. Она аккуратно загибает страницу толстой книги и закрывает ее. Затем достает бутылку абсента из шкафа и наливает, как мне кажется, грамм двадцать в стакан. Продавать абсент незаконно, но, вообще-то, многое из того, чем занимаются в барах, слегка вне закона.

– Тихо тут, – говорю я.

– Хочешь, включу музыку? Я выключила ее, потому что она меня раздражала.

Я не знаю, чего хочу. Сажусь на барный стул и выпиваю стакан. Абсент – единственный вид алкоголя, который я могу пить. Я выпиваю редко, но если выпадает такой случай, то предпочитаю пить то, что нравится. Я случайно обнаружил это место в начале лета. Возвращаясь домой изрядно навеселе, остановился прикурить сигарету. Нужно было на что-то опереться, чтобы не шататься. Меня все время уводило влево, невозможно было сфокусировать взгляд, и, когда мне наконец это удалось, я увидел бордовую, тяжелую дверь на другой стороне улицы и слово – БАР. Я был на все сто уверен, что это галлюцинация, но все равно кое-как перешел улицу и постучал в дверь. Мне открыла Анна, сжимавшая в руке бейсбольную биту.

Я не знаю, сколько ей лет. На вид – около двадцати. Ее родители владеют какой-то фермой в Уппланде, к северу от Норртэлье. Пятнадцать лет назад отец Анны открыл интернет-фирму и затем продал ее прямо перед тем, как рынок рухнул. Деньги он вложил в новое развивающееся предприятие. Благодаря таким манипуляциям люди и богатеют в наши дни. Чувства Анны к отцу колеблются от презрения до сильнейшего одобрения. Она учится на психолога и подрабатывает барменом, но я никогда не видел, чтобы она читала учебники. Единственное, что читает Анна, это толстые книги в затертых обложках. Это все, что я о ней знаю. Этого почти достаточно, чтобы считаться друзьями.

Я рассматриваю свое отражение в зеркале, висящем за стойкой. Одежда на мне как будто с чужого плеча. Я похудел. Я бледен для этого времени года; обычно это признак того, что человек скрывался от солнца. Анна кладет локти на стойку и опускает голову на руки, рассматривая меня холодными голубыми глазами.

– Ты кажешься грустным, – говорит она.

– Как ты догадалась? – отвечаю я.

– Тут много ума не нужно, по тебе сразу видно.

Я делаю глоток абсента.

– В моем доме стреляли в женщину, – произношу я и опускаю стакан. – Что-то в этом деле… не дает мне покоя.

Анна удивленно приподнимает бровь.

– В твоем доме?

– В приюте на первом этаже. Она умерла.

– То есть кто-то ее убил?

– Если кто-то и умирает в городе чаще остальных, то это наркоманы и проститутки. – Я смотрю на стакан, стоящий передо мной. – Часто это передозировка или самоубийство. Те, кого убивают, – практически всегда мужчины. А тут – женщина… Это необычно. – Я почесываю щеку, и шелест небритой щетины наталкивает на мысли о бритве. – Все выглядело… очень просто. Аккуратно и чисто. Это еще более необычно, и это именно то, что меня больше всего беспокоит.

Несколько детей – скорее всего, из одной семьи – часто играют и бегают во внутреннем дворе моего дома. Они кричат и смеются так громко, что звук эхом отдается от стен. Не знаю, почему я об этом сейчас думаю, но эта картинка много значит для меня и навевает много воспоминаний.

– Это не твой профиль, – говорит Анна. – Расследовать убийства. Правильно?

Я киваю головой в ответ.

– Чем же занимается твой отдел? – спрашивает девушка.

– А разве я не говорил?

Она смеется. У Анны очень симметричный рот.

– Ты не очень много рассказываешь, когда приходишь сюда. Но, – добавляет она, – это нормально. Мне подходит.

– Я занимаюсь внутренними расследованиями.

Я допиваю содержимое стакана и чувствую, что снова хочу курить.

– Ты расследуешь то, что делают другие полицейские? – интересуется Анна.

– Да.

– Я думала, что только шестидесятилетние господа занимаются такой работой… А тебе сколько? Тридцать?

– Тридцать три.

Она хмурит брови, достает тряпку и начинает оттирать и так чистую стойку бара.

– Это необычно, – говорю я. – В тридцать три года работать в отделе ВР… Но все же иногда случается.

– Ты, наверное, очень хороший полицейский.

Анна кладет тряпку на место и нагибается к стойке.

Она одета в черную кофту с завернутыми рукавами и застегнутыми на груди пуговицами. На шее – черный кулон на тонкой цепочке. Я перевожу взгляд с украшения на стакан, и в этот момент мигает свет. В баре нет окон.

– Не так, чтобы очень хороший. У меня есть недостатки.

– Они есть у всех нас, – говорит она. – Тебе взаправду тридцать три?

– Да, – отвечаю я.

– Я думала, ты моложе.

– Не обманывай.

Она улыбается.

– Хорошо. Просто прими это как комплимент.

Я снова вижу себя в зеркале, и на краткий миг кажется, что мое отражение растворяется, становится прозрачным. Я слишком давно не был на службе. В обычной жизни мне неуютно.