Невидимка из Салема - Карлссон Кристоффер - Страница 17

– Сэм, – коротко ответила она на мой звонок.

Я не знал, что говорить, и просто молчал. Меня захлестнул стыд.

– Алло? – устало сказала она. – Лео, прекрати мне звонить. Ты пьян?

– Нет.

– Я кладу трубку.

– Подожди.

– Лео, что ты хочешь?

На заднем фоне кто-то зашумел, и обнаженный мужчина в кровати попытался заставить свою подругу прекратить общаться с человеком, который, вероятно, все еще любит ее. По крайней мере, я рисовал себе такую картину.

– Я скучаю по тебе, – низко сказал я.

Она ничего не ответила, и меня это обожгло.

– Не говори так, – пробормотала она.

– Но я скучаю.

– Нет.

– Откуда ты знаешь?

– Прекрати звонить сюда, Лео.

– Я не пьян. Я завязал.

Сэм фыркнула.

– Как же.

– На самом деле.

– Чего ты хочешь?

– Я же сказал. Я скучаю.

– Не думаю, что могу ответить тем же.

Мы выдохнули одновременно. Интересно, что это могло означать?

– Мне бы встретиться с тобой, – сказал я.

– Зачем?

– Мне нужна твоя помощь.

– Но в чем?

Я замялся.

– Ты слышала про женщину, убитую в «Чапмансгордене»?

– Да.

– Мне не нравится это дело. И, надеюсь, ты могла бы мне помочь.

– Ты это серьезно?

– Серьезней некуда.

– Завтра в двенадцать, может? – проговорила Сэм с сомнением. – У меня клиент в десять, а раньше я не успею.

– Спасибо. Договорились.

– Хорошо, – сказала она.

Страсть как хотелось прочесть ее мысли.

– Ты счастлива? – спросил я под конец.

Сэм оборвала разговор, и я не перезвонил.

Сейчас поздний вечер и вокруг темно. С балкона я наблюдаю дом, в котором находится БАР, и думаю об Анне, которая просила позвонить ей. Возможно, мне следовало бы так поступить. Для меня так было бы лучше. Потом я подумал, что мне следовало съездить в Салем еще раз, но одна эта мысль наводила тоску. В новостях по радио передавали ход расследования. Родителей Ребекки Саломонссон уведомили о гибели дочери. Как они восприняли это сообщение? Всегда больно терять близких.

На балконе холодно, и я курю последнюю сигарету. Захожу в квартиру, и тут в кармане начинает вибрировать мобильный телефон: текстовое сообщение с неопределившегося номера.

Я вижу тебя, Лео.

Ложусь на кровать и отсылаю ответ:

Кто это?

Слышал, ты ищешь убийцу.

Скажи, кто это.

Нажимаю на блистер, достаю таблетку «Собрила», проглатываю и делаю глубокий вдох.

Угадай, – следует ответ.

Это шутка?

Нет.

Внизу на улице кто-то повернул ключ зажигания в замке автомобиля. Я снова выхожу на балкон и смотрю, как он уезжает, как городские огни отражаются на матовой черной крыше, горящие красные стоп-сигналы, и слабое свечение мобильного телефона в кабине.

Мне двенадцать. Папа называет меня своим единственным настоящим другом, а все остальные – против него. По телевизору идет сериал «Беверли Хиллз». Папа говорит, что я похож на Дилана. Я не понимаю, что это значит, но мне хорошо от его слов. Он обнимает меня. Мы дома вдвоем. Потом мы садимся в машину. Мы никуда не собираемся, просто катаемся. Слушаем музыку, светит солнце. Стоит весна. По дороге нас прижимает к обочине полиция. Папа вынужден пройти алкотест. Мы выходим и едем на полицейской машине обратно домой. Папа уговаривает полицию остановиться, не доезжая до дома, чтобы мы смогли дойти до него пешком. Я не знаю почему.

Мама не ругается. Она ничего не говорит. Она никогда ничего не говорит. Следующей весной папа добровольно ложится в клинику на полугодичное лечение. Возвращается домой спустя три месяца, утверждая, что он теперь в порядке. Мы больше не разговариваем, потому что я больше ему не верю, и он знает об этом. Однажды я сказал ему об этом прямо. Он бросил в меня стул. Я убегаю в свою комнату и запираю дверь. Папа стоит за ней, хочет зайти и поговорить. Злится, когда я так и не открываю. Я прибавляю громкость магнитофона, чтобы не слышать его голос. Папа стучит кулаком в дверь. Он бьет так сильно, что на дешевом дереве остается дыра. Щепки глубоко режут ему руку, и он вынужден взять такси и поехать в больницу, чтобы наложить швы.

Что ты делал, пока я сидел в машине с отцом? Где ты был в это время? Один? Сейчас я часто один, вспоминаю раннее детство, то время, когда мы с тобою еще не встретились. Времена, когда мы были чужими друг другу…

IX

Уже наступает утро, а я все сижу в квартире, усталый, с красными от бессонницы глазами. По радио звучит какой-то безумный джаз. Его, видимо, пустили в эфир специально, чтобы разбудить тех, кто забыл выключить радио перед сном. Музыка тяжелая, какая-то злая, и кажется, что она никогда не закончится – лишь стихает, чтобы потом опять заиграть чересчур громко. Сэм. Мне нужно встретиться с Сэм. Ее голос все еще в моей голове после вчерашнего разговора. А ведь казалось, что я забыл, как грубо и в то же время мягко он звучит.

Я смотрю на телефон.

Я слышал, что ты ищешь убийцу.

Кто-то хочет заявить о себе. Я должен выяснить, кто за мной наблюдает.

Психолог, которого я посещаю уже некоторое время, – довольно известная личность. Его часто показывают по телевизору. Не имею понятия, кто направил меня именно к нему и кто оплачивает эти сеансы. Вначале я посещал психолога, специализировавшегося на лечении травм полицейских, но через какое-то время меня перенаправили к другому врачу. У него загорелая кожа, короткая щетина с проседью и острый подбородок. Он много рассказывает о будущих проектах: участие в телесериале о психическом здоровье, лекции в старших классах, книга о своем детстве, которую он хочет написать.

– Как дела? – неожиданно спрашивает он.

– Хорошо. Мне так кажется.

– Лето скоро закончится. Наступит осень.

– Думаю, да, – говорю я и смотрю на мобильный. Нахожу в телефоне фотографию застывшего лица Ребекки Саломонссон, потом переключаюсь на сообщения, пришедшие со скрытого номера.

– Вы чего-то ждете?

– Чего?

Врач бросает взгляд на мой мобильный.

– Вы можете его отложить? – спрашивает он.

– Нет, – отвечаю я.

Психолог улыбается, слегка опирается руками на стол и откидывается назад. Он меня не торопит. По его словам, именно так и нужно работать. Правда в том, что я не сказал ничего важного за месяц с лишним. Вначале психолог мною заинтересовался – возможно, потому, что знал о моем прошлом, – но весь интерес быстро остыл. Во время наших встреч я курю и пью воду. Я лгу, когда он спрашивает о причинах моего нахождения здесь и моих проблемах. Порой я кричу на него, иногда плачу, но чаще всего просто молчу. Целый час может пройти в тишине. Изредка я сижу в течение всего приема, но могу встать и просто выйти из комнаты, не проронив ни слова.

В этот раз я покидаю кабинет психолога через сорок пять минут.

Что-то не так с этим городом. Есть нечто неправильное в том, как улыбается бармен в кафе только тем, кто хорошо одет, и никому больше, в том, как люди толкаются локтями в метро. И в том, что мы стараемся не встречаться взглядами, словно вообще не видим друг друга. Все ждут, что бог придумает что-то новое, такое, что будет проще вынести.

В основном Стокгольм – старинный город. Но все можно использовать заново, всего лишь обновив. Глубинный смысл отсутствует. Там, где раньше были квартиры, теперь магазины, и наоборот. Ресторан неподалеку от полицейского участка на Кунгсхольмсгатан раньше был парикмахерской. Магазин с аксессуарами для готов на Рингвеген стал стрипклубом. А в стрипклубе на улице Ярла Биргера раньше торговали антиквариатом.

Я в районе Сёдермальм. Смотрю, как обеденный час пик замедляет, а потом и вовсе парализует движение на Етгатан. Толпы пешеходов ждут на тротуаре у каждого светофора. На мне солнечные очки, в которых я всегда захожу и выхожу от психолога. Сворачиваю на маленькие улочки к востоку от Етгатан, принимаю таблетку «Собрила» и вижу вывеску ТАТУИРОВКИ С. Студия Сэм находится в помещении старой аптеки, которая была тут с пятидесятых годов.