Верность и терпение - Балязин Вольдемар Николаевич - Страница 3

Едва Елизавета Петровна закрыла глаза, как вдруг за окном жидко прозвенел сигнальный колокол, и почти тотчас же бухнула крепостная петропавловская пушка.

«Полдень, двенадцать, — поняла Елизавета Петровна, и тут же, наверное из-за пушечного выстрела, подумалось ей: — Как-то там, в Померании, что у Румянцева?»

…А в Померании шла прежестокая война, и государыня не могла о том не думать.

В тот же самый день и час на рубеже Лифляндии и Курляндии на мызе Памушисе в бедной хижине вольного арендатора отставного поручика российской армии Вейнгольда Готтарда Барклая-де-Толли проснулась его молодая жена. В животе у нее тяжелым теплым комом что-то повернулось, она улыбнулась и мысленно сказала: «Господи, кажется, скоро все это кончится. И кажется, у меня снова будет мальчик».

Маргарита повернула голову к окну, увидела за ним серебряные от снега ветви елей, синее-синее небо и, внезапно почувствовав прилив счастья и радости, еще раз проговорила, на сей раз шепотом: «Благодарю Тебя, Господи, за нечаянную радость, что подарил Ты мне. — И через несколько мгновений добавила: — И тебя благодарю, Пречистая Дева, Матерь Божия».

То ли от дивной морозной погоды — ясной и тихой, — то ли от переполнявшего ее безотчетного счастья, но даже стрекотание сверчка за печкой показалось ей чарующей музыкой, и она, сладко, но осторожно потянувшись, сказала себе: «А все же счастливая ты, Маргарита Барклай-де-Толли».

Ребенок еще раз шевельнулся в ее утробе, и она подумала: «Теперь уже скоро».

13 декабря Елизавете Петровне стало совсем плохо. Приступы жестокого, сотрясающего все ее тело кашля, сильная, часто повторяющаяся рвота с кровью свидетельствовали о том, что дни ее сочтены…

В тот же день Маргарита Барклай-де-Толли родила мальчика. Родила без боли, без предродовых мучений, и когда услышала его первый крик, нет, не крик, а скорее мяуканье — слабое и жалостливое, — то поняла, что будет жалеть его и любить, пока не закатится для нее навек солнце и не погаснут звезды.

А когда бабка-повитуха — не старая еще крестьянка-литовка, перерезав пуповину, подала ей сына, она увидела крохотного, краснолицего, совсем безволосого младенца с закрытыми глазками и сжатыми кулачками. И хотя никак нельзя было назвать новорожденного красавцем, ее захлестнула волна нежности, и она почувствовала, что нет для нее на свете живого существа дороже и милее этого маленького создания со сморщенным личиком и лысым черепом.

…А из соседней горницы вышел, когда все окончилось, и подошел к кровати счастливый и будто в чем-то виноватый Вейнгольд Готтард — немолодой уже, тридцатипятилетний отец семейства, увеличившегося всего несколько минут назад еще на одного человека, — и, смущенно поцеловав Маргарите руку, проговорил тихо:

— Пришел в мир еще один человек. Кем-то он станет?

Разве могли они хотя бы на миг вообразить, что этот жалкий, красный, сморщенный комочек плоти — их сын, еще не имеющий имени, — прославит свою и их фамилию на весь мир?

Не знали они, что в мир пришел великий человек и что ждали его свой Исход, и свой Канун, и своя Страда. В реке жизни Исход был одним из тех пределов, коими начиналось его бытие, и шел он от рождения и корня его подобно малому светлому родничку, вдруг прорвавшемуся из-под земли и потом плавно перешедшему в широкий величавый поток.

В Канун человек готовил себя к главному делу жизни, собирая воедино мысли, силы и чувства, чтобы достойно свершить его.

И Страда, наступающая за Кануном, оказывалась по силам ему, если приступал он к ней готовый на все, даже заплатить за успех собственной жизнью. Ибо для человека, пришедшего в мир, чтобы свершить великие дела, Страда и есть смысл всего существования.

И, подобно тому как страдою называют шесть наиболее тяжких недель в году: жатву, косьбу — самую тяжелую, ломовую работу во весь год, — в долгой жизни человека бывает также необычайно трудное, однако же и наиболее ответственное время, пережив которое и свершив положенное ему, он может сказать: «Я сделал все, что мог».

Книга первая

Исход

Глава первая

Младенчество

Пастор Мартин — настоятель протестантской церкви в Жемайтии[2] — был высокоученым теософом, но среди своих собратьев — священников-лютеран — слыл он человеком, не чурающимся греховного вольнодумства, а порой и чернокнижия — впрочем, самого невинного.

Тайною страстью отца Мартина была ведовская наука астрология, в кою верил он порою почти как в Евангелие.

И потому, узнав, что у супругов Барклай 13 декабря родился сын, стал он ждать крестин где-то сразу после Рождества Христова, а тем временем еще раз заглянул в старые, но надежные гороскопы, составленные великим Иоганном Кеплером, и прочел все, что говорилось о мальчиках, рожденных под знаком Каприкорна — сиречь Козерога. Под этим, десятым, знаком Зодиака, который Солнце проходит между 21 декабря и 19 января, когда Марс имеет возвышение, а Юпитер — падение, рождаются воины и государственные мужи, обладающие несгибаемой волей и выдающейся храбростью.

В первое воскресенье после Рождества мальчика принесли в церковь, и отец Мартин, еще не приступив к таинству крещения, сказал родителям, только взглянув на безмятежно спящего младенца:

— Будет он высок ростом и строен, худ лицом, скромен и тих, но усерден и серьезен и будет добиваться успеха неутомимой работой, все преодолевая терпением и волей.

Будет тверд в своих намерениях и в конце концов добьется видного положения и станет знаменит и могуществен. Будет он человеком практически даровитым и весьма уверенным в своих силах. Он свершит предначертанные ему дела лучше, чем кто-либо другой. Господь дарует ему характер гордый и независимый. Спокойный, холодный, собранный и отчаянно смелый, он не станет выставлять свои чувства напоказ, но будет очень искренним, верным и преданным в привязанностях. Эти качества станут проявляться не так уж часто, ибо судьба сделает его скрытным, прячущимся от любопытных взоров под броней немногословия и великой сдержанности.

Отец Мартин замолчал и, отринув крестным знамением от себя и от младенца все языческое, только что здесь прозвучавшее, велел матери распеленать его и после краткой молитвы окунул в купель.

Мальчик, на удивление всем, не издал ни звука.

Завершая крещение, пастор нарек младенца Михаилом Андреасом и подал маленькое розовое тельце матери, поздравляя ее и отца. Мать, быстро схватив сына, тут же отерла его чистым холщовым полотенцем и начала ловко пеленать.

Пастор же, отойдя к столу, на котором стояла чернильница, лежали пук гусиных перьев и толстая книга записей о рождениях, свадьбах и смертях прихожан, торжественно воссел на высокий стул с резной спинкой и, неспешно очинив перо, медленно вписал в приходскую книгу затейливой готической вязью первые казенные слова о новом гражданине и христианине: «Михаил Андреас, сын Барклая-де-Толли из Памушисе, крещен здесь в 1761 году, в воскресенье после Рождества».

Отец Мартин встал и, прочитав сделанную им запись, еще раз блеснул эрудицией.

— Всякое имя, — сказал он, — имеет свой сокровенный смысл. Так и эти два имени — Михаил и Андреас — отныне отдают его под покровительство двух небесных патронов. Сначала о первом из них — Михаиле. Уже в Ветхом Завете архангела Михаила — архистратига небесного воинства — зовут «великим князем, стоящим за сынов своего народа». А в Апокалипсисе предстает архангел Михаил победителем ужасного дракона и низвергателем с небес самого Сатаны. Он же повел богоизбранный народ по пустыне, когда шли евреи из Египта. И так как из трех архангелов только Михаилу повелел Бог-Отец быть архистратигом, то и князья-воины считают его своим покровителем, дарующим им победы и ратную славу.

А второе данное мальчику имя отдает его под покровительство святого апостола Андрея, коего Христос первым призвал к себе в ученики. Андрею был свойствен дар проповеди, и ему было суждено, так же как и Христу, принять страдальческую смерть на кресте. Однако же это «вовсе не означает, что тех, кому покровительствует апостол Андрей, ожидает мученическая кончина: при его покровительстве носящие имя Первозванного становятся первыми во всех начинаниях, которые они предпримут.