Верность и терпение - Балязин Вольдемар Николаевич - Страница 25

Ангальт поделил свой отряд на две колонны. Первую решил вести сам, а во вторую, куда был определен и Барклай, назначил начальником уже поправившегося Кутузова.

Кутузову надлежало ворваться в ретраншемент, отвлекая внимание турок от колонны Ангальта, которая наносила главный удар.

Завершая подготовку к штурму, Светлейший написал обращение к войскам, которое прочитали во всех ротах, эскадронах, дивизионах вечером 5 декабря.

«Истоща все способы к преодолению упорства неприятельского и преклонению его к сдаче осажденной нами крепости, принужденным я себя нахожу употребить наконец последние меры. Я решил брать ее приступом.

Ласкаюсь увидеть тут отличные опыты похвального рвения, с которым всякий воин устремится исполнять долг свой. Таковым подвигом, распространяя славу оружия российского, учиним мы себя достойными сынами Отечества».

Обозрев войска перед штурмом, не забыл Светлейший пообещать им и более земные утехи, чем слава: пожаловал обреченный Очаков изголодавшимся, промерзшим солдатам на трехдневное разграбление и полный произвол.

…В малом лагере, под замком Гассан-паши, приказ Светлейшего тоже зачитали перед строем всех двенадцати рот. Однако же, в нарушение устава воинского, последнего пункта приказа не огласили. К счастью, до Потемкина это не дошло.

Теперь уже не в религиозном умозрительном построении, а на грубом опыте жестокой и грубой жизни Барклай убедился, что и на самом деле существуют вещи выше приказа и даже превыше монаршей воли — то, что предписывает нам совесть, если она согласна с голосом Божьим. И в положениях крайних, в которые он потом попадал много раз, Барклай часто рисковал собственной жизнью, но никогда не рисковал спасением души, оставляя ее незапятнанной.

На штурм пошли в восемь часов утра, еще в сумерках, за час до восхода солнца.

Ангальт начал сражение, строго соблюдая диспозицию, приказав обеим своим колоннам двинуться на приступ одновременно с отрядом Палена.

Барклай, находившийся в колонне Кутузова, шел во главе своего батальона. Ворвавшись во вражеский ретраншемент, он рассчитывал, что турки станут драться только с его егерями, не больно-то любопытствуя, что еще происходит вокруг.

Однако янычары заметили и маневр Ангальта, и маневр Палена, и, защищаясь в ретраншементе, одновременно организовали и две контратаки — одну против Палена, вторую — против Ангальта.

И получилось, что коллизии реального сражения в корне изменили предписанную диспозицию: вторая колонна, и в ее рядах Барклай, бросилась на помощь Палену, начавшему штурм замка, а Ангальт прижал янычар к стенам крепости. Барклай по-прежнему шел впереди атакующих со шпагой в руке. После короткого, яростного боя егеря ворвались в замок и тут же бросились к главным воротам Очакова — Стамбульским, где бой был наиболее яростным.

Первая колонна Ангальта шла к воротам по шаткому деревянному настилу, переброшенному через ров трехсаженной глубины. Узкий настил, осыпаемый роем пуль, прогибался под тяжестью егерей, бегущих по телам своих павших товарищей.

Барклай, проскакивая через мост, поглядел вниз. Дно рва было завалено мертвыми, раненых там быть не могло, ибо падение с такой высоты убило бы и здорового человека.

«Только не останавливаться», — подумал Барклай и вдруг закричал эти слова вслух. Егеря, тяжело дыша, разгоряченные, несмотря на мороз, жаркой стеной валили за ним и, проскочив мост, растекались по валу, подступая к стене и бастионам.

Следом за ними вторая волна атакующих несла длинные лестницы, веревки с крючьями и связки камышовых прутьев — фашины, — чтоб смягчить удар, если штурмующего снимут с лестницы или со стены.

Барклай взобрался на стену одним из первых. Оглядевшись вокруг, он понял: Очаков взят.

В это же мгновение Ангальт взглянул на хронометр: было девять часов сорок пять минут утра — пятимесячная осада завершилась менее чем двухчасовым штурмом.

Оторвав взор от хронометра, Ангальт перевел глаза на ворота крепости — из них, сопровождаемые веселыми, гогочущими солдатами и казаками, брели в русский лагерь толпы плачущих женщин и детей…

А победители ликовали, пустив Очаков «на поток и разграбление», как назывался пьяный и кровавый солдатский разгул еще в старых воинских повестях и в древних летописях. Когда же он стих, почти всех участвовавших в штурме господ офицеров и особо отличившихся солдат стали представлять к отличиям.

Потемкин попросил Екатерину учредить специальную награду для всех участников штурма. Он предложил отлить золотые кресты для офицеров и серебряные для нижних чинов, укрепив их на черно-желтой Георгиевской ленте.

Государыня согласилась, изволив поместить на лицевой стороне сей «памятной, штурмовой медали» свой императорский вензель, а на стороне оборотной — достопамятную надпись: «Очаков взят 6 декабря 1788».

Ангальт получил орден Георгия 2-й степени, кроме него такой же награды удостоился генерал Самойлов, первым ворвавшийся в город, и лишь Потемкин был награжден Георгием 1-й степени, пожалованным, как и полагалось статутом, самой государыней.

Барклай тоже оказался среди отличившихся. Потемкин представил его к Золотому кресту ордена Святого Владимира 4-й степени. Орден этот, покрытый с обеих сторон красной эмалью, имел девиз: «Польза, честь и слава» и надевался на красную шелковую ленту с черной каймой. Случилось так, что Барклай стал вторым кавалером ордена Святого Владимира, уступив место первого кавалера капитан-лейтенанту, будущему адмиралу Дмитрию Сенявину, тому самому, что отличился в сражении при Фидониси.

И в завершение всего Барклай получил новое звание — секунд-майора, перейдя из обер-офицеров в штаб-офицеры, где значились старшие командиры: премьер-майоры, подполковники и полковники, занимая на лестнице чинов в Табели о рангах четыре самые верхние офицерские ступеньки. Далее шли уже чины генеральские.

Было в ту пору Михаилу Барклаю без одной недели двадцать семь лет — столько же, сколько Светлейшему, когда поднял он со снега маленького мальчика, выпавшего из саней на Невском проспекте…

За новым званием чаще всего следовало и повышение по службе. И если в той части, где офицер служил, подходящей вакансии в тот момент не было, его отправляли в другую, запросив, как правило, согласие на то нового командира.

Вакансия обнаружилась в Изюмском легкоконном полку, которым командовал новоиспеченный бригадир, повышенный в звании тоже за отличие при штурме Очакова — Леонтий Беннигсен.

Легкоконный Изюмский полк был сродни Псковскому карабинерному, и Барклай, направляясь к новому месту службы, особых сюрпризов для себя не ждал.

Да и направляться-то было совсем недалеко, стоило только пересечь большой лагерь — и полк был тут как тут.

Беннигсен принял Барклая приветливо, что случалось с ним нечасто.

В конце декабря Потемкин оставил разгромленный, давно уже сидевший у него в печенках Очаков и поехал по Новороссии подлинным триумфатором, повсюду встречаемый колокольным звоном, пушечной пальбой, фейерверками и балами. Он проехал через Херсон, Елисаветград и Кременчуг, не только восполняя, но и с лихвой перекрывая все те протори[29], что понес в невольной полугодовой аскезе у стен опостылевшего Очакова, который если и был Троей, то увидел в нем своего Ахилла[30].

Месяц праздновал князь Таврический свою победу, покоряя сердца прекраснейших женщин, горстями рассыпая бриллианты и не зная счета золотым червонцам и дублонам, а потом сразу же засел за дела и стал составлять план кампании на новый, 1789 год. Он решил послать Екатеринославскую армию к Бендерам, одновременно угрожая и другим турецким крепостям в Бессарабии, а старому ворону Румянцеву, накаркивавшему на него беду, велел идти с Украинской армией в устье Дуная да там и показать, на что сей вещун способен, кроме дурных пророчеств. Однако ж полагаться на игру фортуны не стал — не ровен час тряхнет Петр Александрович стариной да и повторит Ларгу и Кагул, что тогда?