Рождественский подарок - Бинчи Мейв - Страница 29

Лиам был с ней честным. И не попросил ответной откровенности.

Они вылезли из постели, в которой были так счастливы, так близки. Дженет обратила внимание, что он очень много времени провел в душе. Как будто нужно как следует вымыться после занятий спортом в фитнес-клубе. Он протянул ей чистое полотенце, когда она пошла в ванную, и Дженет долго прижимала его к лицу, чтобы остановить слезы, которые, казалось, сейчас польются ручьем.

В машине он острил и дурачился. Но ведь он такой умный и должен понимать: все, что было между ними, теперь кончено. Он спросил, где она живет. Дженет попросила подбросить ее до Балмейна[17].

— Нет, мы доставляем товары до подъезда, — засмеялся он, но, заглянув ей в лицо, решил, что шутка была грубоватой. Лиам погладил ее по коленке. — Я не хотел тебя обидеть. Мне было хорошо с тобой.

— Да, было хорошо. — Она хотела сказать это с чувством, но не получилось.

Он довез ее до ворот дома. В саду в шезлонге дремала Мэгги. Ей, вероятно, снился ее женатый любовник, который не мог оставить семью в праздничные дни. Кейт, наверное, работала в своей комнате, а Шейла отправилась играть в теннис, чтобы развеять тоску по родине, куда не смогла поехать на Рождество. Ни одна из них не знала, что сердце Дженет безнадежно разбито.

Лиам смотрел на нее.

— Мы увидимся снова? — спросил он с воодушевлением. Ему нравилось разговаривать с ней, смеяться вместе с ней, обнимать ее, любить ее. Он не видел причин, почему это не могло продолжаться дальше так же легко и солнечно, как началось.

Дженет честно призналась себе, что тоже не знает причин, за исключением одной — она чувствовала, что все кончено.

— Нет, мы не увидимся. Но спасибо тебе за все.

Теперь его глаза были грустными.

— Это из-за рыбки? Из-за маленького рождественского морского окуня? — спросил он с тревогой.

— Почему тебя это интересует?

Он помрачнел.

— Я думал, тебе понравится. Вроде смешной и немного наивный подарок. Я не хотел, чтобы это было что-то дорогое, хотя вполне мог купить заколку, или брошь, или что-нибудь еще за пятьсот долларов, но мне показалось, ты можешь это неправильно понять.

— Отличная рыбка, — сказала Дженет.

— Мы же встретились благодаря ей…

— Или благодаря чему-нибудь еще…

Повисло молчание. Лиам глянул поверх ворот.

— У тебя красивый дом.

— Да. — Она вдруг поняла, что он ничего не знает. Лиам ни разу не спросил, есть ли у нее друг или муж. Он решил, что она вольная птица, которая может запросто время от времени ездить на свидания в мотель, ведь для него это было так естественно.

— Там есть сад?

Теперь они говорили как чужие. Так случайные знакомые беседуют ни о чем на вечеринках.

— Да, небольшой сад… Ты знаешь, Лиам, этот сочельник был самым счастливым в моей жизни. Такого счастья уже никогда больше не будет.

Она знала, что произнесла это со всей страстью и заметила, что он смотрит на нее с беспокойством. Но почему-то после признания ей стало легче. Наконец-то в жизни что-то прояснилось.

Говорят, любая женщина с годами начинает походить на свою мать. Дженет снова задрожала. Она осознала, что все больше уподобляется матери. Скоро ее лицо окостенеет и на нем редко будет появляться улыбка, лишь кривая усмешка. Жаль, что не с кем поговорить об этом. Мужчина, с которым она прощалась у ворот, сумел бы ее понять. Он мог многое понять, если бы жизнь сложилась иначе.

В этом году все будет по-другому

Перевод И. Крейниной

Этель часто думала: может, все дело в ее имени? Кроме Этель Мерман[18], пожалуй, на свете не было энергичных и независимых женщин с таким именем. Во всяком случае, лично она не знала ни одной Этели, которая бы смело и решительно управляла собственной судьбой.

В школе было еще две Этели. Одна стала монахиней и уехала в какую-то страну третьего мира. Конечно, это был мужественный шаг, незаурядный поступок, но почему-то язык не поворачивался сказать, что она обрела свободу и стала кузнецом своего счастья. Вторая Этель казалась серой мышкой: она была серостью в подростковом возрасте и стала еще невыразительнее к сорока годам. Занимая должность личного помощника какого-то самовлюбленного дурака, она называла себя его опорой, правой рукой. На самом же деле было совершенно очевидно, что она просто надрывается на благо своего босса, выполняя всю черную работу. Впрочем, каждый именует собственную роль так, как ему хочется.

«Да уж, пример брать не с кого», — говорила себе Этель. Но дело не только в этом. Даже если бы она не носила кроткое и смиренное имя, все равно радикально изменить свои привычки в одночасье невозможно. Только в кино так бывает: прожившая много лет в счастливом браке мать троих детей вдруг созывает семейный совет и заявляет, что ей все надоело. Она устала возвращаться с работы и убирать за всеми, устала в одиночку покупать продукты к Рождеству и украшать весь дом, а также рассылать сотни поздравительных открыток для поддержания дружеских отношений с родными и знакомыми.

Лишь в кино можно было увидеть, чтобы хозяйка стойко, безропотно и с улыбкой на лице справлялась со всеми рождественскими заботами, молниеносно изготавливала масло, взбитое с бренди, каштановое пюре, рулеты из бекона да еще умудрялась сдержанно принять возмущенный вопль домашних «А где же сосиски?», когда она выносит из кухни на огромном блюде пышущую жаром и шкворчащую индейку, приготовленную по всем правилам — с гарниром, соусом, начинкой.

А ведь когда-то Этель обожала стряпать. С каким умилением она глядела, как вся семья ждет, что она преподнесет им что-нибудь вкусненькое. Но теперь это ее не радовало, а лишь терзал один вопрос: неужели целый мир считает, что вся эта мишура и есть суть Рождества?

Но нет, сцен своим родным она устраивать не станет. Зачем портить всем праздник нотациями и упреками, указывая им, какие они эгоисты? У Этель было обостренное чувство справедливости. Если муж никогда ни в чем не помогал ей на кухне, наверняка в том была доля ее вины. С самого начала следовало дать ему понять, что он должен участвовать в приготовлении пищи. Надлежало стоять сложив руки и с улыбкой ждать, пока он не подойдет и не разделит с ней эту обязанность. Но ведь двадцать пять лет назад так принято было делать. Молодые женщины спешили выпроводить своих супругов из кухни, отсылая их к камину и вечерней газете. Все тогда были такими домовитыми, прямо мастерицы на все руки. А теперь, когда полжизни прожито, нечестно ни с того ни с сего менять правила игры.

Так же нечестно было предъявлять претензии двум сыновьям и дочери. С раннего детства им твердили, что главное для них — учеба. Мать всегда сама убирала со стола после ужина, чтобы освободить им время и место для выполнения школьных заданий, написания университетских эссе, вечерней работы на компьютере. Когда другие хозяйки покупали себе посудомоечные машины, Этель выступила с предложением приобрести новый компьютер для семьи. Что же теперь жаловаться?

А окружающие завидовали, что два сильных и красивых молодых человека, ее сыновья, живут в родительском доме и даже не думают его покидать. Ведь другие двадцатидвух-, двадцатитрехлетние ребята только и мечтали вырваться на волю. Матери, у которых были девятнадцатилетние дочери, тоже сетовали, что те их замучили просьбами разрешить снять хоть небольшую студию или квартиру совместно с другими девушками или уйти в общежитие. Все считали, что Этель просто повезло с детьми, да она и сама соглашалась с этим мнением. Она первая заявляла, что благодарна судьбе за такую завидную долю.

Но так было до нынешнего Рождества, когда ей вдруг показалось, что ее просто используют. Ту улыбающуюся сорокасемилетнюю женщину, которую она как-то видела на обложке журнала — цветущую, с телом юной девушки, гладкой кожей, сияющими волосами и белыми, ровными зубами в два ряда, — Этель готова была собственноручно зарезать!