Сотрудник агентства «Континенталь» - Хэммет Дэшил - Страница 23

Капитал Гантвоорта мы оценили – на основании некоторых намеков и осторожных утверждений адвоката – примерно в 1,5 миллиона долларов наличными. Абернети никогда не слышал ни об Эмиле Бонфий, ни о каких-либо угрозах или покушениях на жизнь убитого. Он также ничего не знал или не хотел нам сказать хоть что-нибудь о том таинственном предмете, в краже которого обвиняло Гантвоорта письмо с угрозами.

Из конторы адвоката Абернети мы направились в квартиру Креды Декстер, расположенную в современном фешенебельном доме в нескольких минутах ходьбы от резиденции Гантвоортов.

Креда Декстер оказалась миниатюрной женщиной двадцати с чем-то лет. Первое, на что человек обращал внимание, были ее глаза. Большие, глубокие, янтарного цвета, с очень подвижными зрачками. Они все время изменяли размер, расширялись и уменьшались, иногда медленно, иногда стремительно; то они были как булавочная головка, то вдруг почти закрывали янтарные радужки. Глядя в эти глаза, человек вскоре начинал осознавать, что все в ней было типично кошачье. Каждое ее движение казалось тягучим, плавным, уверенным движением кошки. Овал довольно симпатичной мордашки, форма губ, маленький носик, брови и ресницы – все было кошачье. Этот эффект усиливала и манера зачесывать густые каштановые волосы.

– Мистер Гантвоорт и я, – сказала она нам после предварительных объяснений, – собирались пожениться послезавтра. Его сын и невестка, как, впрочем, и мой брат Мздден, были против этого брака. Они считали, что наша разница в возрасте слишком существенна. Поэтому во избежание неприятностей, мы решили зарегистрироваться без шума и уехать на год или больше за границу, уверенные, что когда мы вернемся, все уже забудут о своих предубеждениях.

Вот почему мистер Гантвоорт и уговорил Мэддена поехать в Нью-Йорк. Там у него было какое-то дело... что-то связанное с акциями металлургического завода. Вот он и воспользовался этим предлогом, чтобы удалить Мэддена, пока мы не отправимся в свадебное путешествие. Мэдден живет здесь, со мной, а значит, мои приготовления к отъезду не могли не привлечь его внимания.

– Мистер Гантвоорт был у вас вчера вечером? – спросил я.

– Нет, хотя я ждала его. Мы собирались пойти погулять. Обычно он добирался пешком, живет он в двух кварталах отсюда. Когда мистер Гантвоорт не появился и в восемь часов, я позвонила к нему домой, и Уиппл сказал, что он вышел около часа назад. Потом я звонила еще два раза. Сегодня утром, прежде чем заглянуть в газеты, я опять позвонила и узнала, что...

Голос ее сорвался, и она замолчала. Это было единственное проявление чувств, которое она позволила себе в течение разговора. После показаний Уиппла и Чарльза Гантвоорта мы ожидали более драматичной сцены скорби. Мисс Декстер нас разочаровала. В ней не было ничего искусственного, она даже слезами не воспользовалась.

– А позавчера вечером мистер Гантвоорт был здесь?

– Да. Он пришел в начале девятого и оставался почти до полуночи. Из дома мы не выходили.

– Сюда и отсюда он шел пешком?

– Да, насколько я знаю.

– Он вам говорил когда-нибудь, что ему угрожают смертью?

– Нет.

Она решительно качнула головой.

– Вы знаете Эмиля Бонфий?

– Нет.

– А мистер Гантвоорт не вспоминал о нем в вашем присутствии?

– Нет, никогда.

– В каком отеле остановился ваш брат в Нью-Йорке?

Беспокойные зрачки резко расширились, словно пытаясь закрыть и белки глаз. Это был первый явный признак страха, который я в ней заметил. Если бы не эти красноречивые зрачки, она могла бы показаться совершенно спокойной.

– Не знаю.

– Когда он выехал из Сан-Франциско?

– В четверг... четыре дня назад.

После ухода от мисс Декстер мы прошли в задумчивости, наверное, шесть-семь кварталов, прежде чем О'Гар прервал молчание.

– Красивенький котенок эта дамочка. Погладь ее по шерстке, и она заурчит от удовольствия, Но попробуй против шерсти, и увидишь ее коготки.

– Тебе что-нибудь говорит тот блеск в ее глазах, когда я спросил о брате?

– Что-то говорит... но я не знаю что. Надо бы его разыскать и проверить, действительно ли он в Нью-Йорке. Если братец находится там сегодня, то совершенно очевидно, что он не мог быть здесь вчера. Даже почтовый самолет проделывает это расстояние за двадцать шесть – двадцать восемь часов.

– Проверим, – согласился я. – Похоже, Креда Декстер не так уж уверена, что ее родственничек не приложил руку к убийству. У нас тоже нет уверенности, что этому Бонфий никто не помогал. Но мне кажется маловероятным, чтобы сама Креда участвовала в преступлении. Она знает, что завещание еще не подписано. Глупо было бы таким образом избавляться от 750 тысяч долларов.

Мы отправили довольно длинную телеграмму в нью-йоркское отделение и заглянули в агентство посмотреть, не пришли ли ответы на те депеши, которые я выслал ночью.

Оказалось, пришли.

Ни одного человека из тех, чьи имена стояли рядом с именем Гантвоорта в отпечатанном на машинке списке, обнаружить не удалось. Не удалось даже напасть на след кого-нибудь из них. Два адреса вообще были ошибочные – на указанных улицах не существовали дома под такими номерами. Ни сейчас, ни когда-либо в прошлом.

Остаток дня мы с О'Гаром провели, путешествуя по улицам между домом Гантвоорта на Ращен Хилл и квартирой Декстеров. Мы расспрашивали каждого, кто попадался по дороге – мужчин, женщин, детей, которые жили, работали или отдыхали на протяжении трех маршрутов, одним из которых мог воспользоваться убитый.

Никто не слышал выстрела Эмиля Бонфий позавчера вечером. Никто не видел ничего подозрительного в ночь убийства. Никто также не заметил, как покойный садился в автомобиль.

Затем мы отправились в дом Гантвоортов и еще раз опросили Чарльза, его жену и всех слуг – и ничего нового не узнали. Насколько им было известно, ничто из вещей убитого не пропало – ничто, настолько маленькое, чтобы его можно было спрягать в каблуке штиблета.

Обувь, которую Леопольд Гантвоорт носил в тот день, была одной из трех пар, сделанных по заказу в Нью-Йорке два месяца назад. Он мог оторвать каблук левого штиблета, выдолбить его так, чтобы там поместился небольшой предмет, а потом снова прибить на место. Уиппл, однако, решительно утверждал, что наверняка заметил бы следы подобных манипуляций, особенно в исполнении непрофессионала.

Исчерпав все возможности в этой области, мы вернулись в агентство. Только что пришла телеграмма из нью-йоркского отделения, в которой сообщалось, что Эмиль Бонфий не фигурировал в списках пассажиров ни одного из пароходов, прибывших из Англии, Франции или Германии за последние шесть месяцев.

Агенты, которые прочесывали город в поисках Эмиля Бонфий, вернулись с пустыми руками. Они обнаружили и допросили одиннадцать человек, носящих эту фамилию, в Сан-Франциско, Окленде, Беркли и Аламеде. Опросы подтвердили алиби всех одиннадцати. Никто из них не знал Эмиля Бонфий. Проверка отелей тоже ничего не дала.

Мы с О'Гаром отправились на ужин – молчаливую, прошедшую в подавленном настроении трапезу, в течение которой мы вряд ли обменялись и полудюжиной слов, а потом вернулись в агентство, куда тем временем принесли еще одну телеграмму:

«Мэдден Декстер прибыл сегодня утром в отель „Макэлпайн“ с доверенностью на продажу акций Гантвоорта в Б. Ф. Ф. „Айрон Корпорейшен“. Отрицает, что знаком с Эмилем Бонфий и что знал об убийстве. Собирается закончить дела завтра и вернуться в Сан-Франциско».

Я позволил листку бумаги, на котором расшифровывал депешу, выскользнуть из моих пальцев; мы сидели в апатии друг напротив друга, тупо глядя пустыми глазами друг другу в лицо поверх моего стола, слушая, как грохочет ведрами уборщица в коридоре.

– Забавная история, – сказал наконец О'Гар словно сам себе.

Я кивнул. Действительно, забавная.

– У нас есть девять ключей к разгадке тайны, – продолжал он после паузы. – Девять следов, и ни один из них никуда не ведет.

Первый: Гантвоорт позвонил в сыскное агентство и сказал, что некий Эмиль Бонфий, с которым у него был давний конфликт в Париже, прислал ему письмо с угрозами и стрелял в него.