Выживший: роман о мести - Панке Майкл - Страница 18

Впрочем, сидя на месте везения уж точно не дождешься – и на следующее утро Гласс вновь пополз вперед. Если удача не свалится на него случайно, придется добывать ее самому.

Глава 9

8 сентября 1823 года

Скелет бизона он увидел позже, чем учуял нюхом и слухом – над грудой костей, обтянутых шкурой, тучей кружили мухи. Сухожилия по-прежнему держали скелет, не давая ему распасться, зато мясо давно объели хищники. Над тушей гордо возвышалась массивная голова с изогнутыми рогами, но и ее не оставили без внимания – глаза были выклеваны птицами.

При виде туши Гласс не испытал отвращения – только разочарование: мясо, которое ему так пригодилось бы, растащили другие. По обилию следов вокруг бизона он заключил, что туша лежит здесь дня четыре или пять. Раненый вдруг представил, что и его скелет точно так же валяется где-то в дальнем клочке прерии, объеденный птицами и койотами; в памяти всплыла строка из Писания – «прах ты и в прах возвратишься». Неужели так оно и происходит?

Впрочем, мысли его тут же вернулись к действительности. Хью не раз видел, как индейцы, не имея другой пищи, вываривали шкуру зверя и получали клейкую съедобную массу. Он охотно бы повторил их опыт, только варить здесь было не в чем: ни котла, ни другой подходящей емкости. Тогда Гласс попробовал другое: подняв лежащий рядом с тушей камень размером с голову, он левой рукой неловко запустил им в грудную клетку жертвы. Хрустнуло ребро, Хью взял в руки обломок. Костного мозга, на который он так надеялся, там не оказалось. Значит, нужна кость потолще.

Чуть поодаль лежала передняя нога, обглоданная до самого копыта. Раненый уложил ее на плоский камень и стукнул сверху другим; после нескольких ударов появилась трещина, и наконец кость раскололась.

В середине, как и ожидал Гласс, еще оставался зеленоватый костный мозг. Позже он вспомнил, что запах с самого начала показался странным, но в тот миг голод затмил способность соображать: не обращая внимания на горечь, раненый высосал жидкость из кости, потом обломком ребра расковырял середину и достал остальное. Костный мозг легко глотался, и Гласс, наслаждаясь едой и даже самим процессом ее поглощения, чуть не час провел над тушей, разбивая кости и доставая содержимое.

Здесь его и застал первый спазм. В животе заныло, разом ослабли руки, Гласс рухнул на бок. Голову распирало изнутри, все тело прошиб пот. Вдруг боль собралась в точку, как сфокусированный в линзе луч, кишечник ожгло жаром, к горлу неотвратимо подступила тошнота. Гласса стало рвать – тело сотрясалось от спазмов, поток извергаемой из желудка горечи чуть не раздирал раненое горло.

Так он пролежал два часа. Желудок, даже опустошенный, то и дело сводило спазмами; в промежутках Гласс боялся пошевелиться, чтобы лишним движением не вызвать очередной приступ тошноты и боли.

Переждав первую вспышку, Гласс попытался отползти от туши, где все пропитывал одуряюще сладкий запах, однако голову обожгло болью, вернулась тошнота. Из последних сил раненый добрался до густого ивняка неподалеку, откинулся на бок и провалился то ли в сон, то ли в забытье.

Организм очищался от тухлятины целый день и всю ночь, к боли от прежних ран добавилось изнеможение и охватившая все тело усталость. Силы таяли, как песок в песочных часах: рано или поздно очередная песчинка станет последней, движение остановится. Перед глазами, даже в забытьи, неотступно маячил бизоний скелет – обглоданные останки сильного гордого зверя, гниющие посреди прерии.

Утром на третий день Гласс проснулся голодным: желудок повелительно требовал еды – значит, яд из организма ушел. Накануне Гласс еще пытался проползти дальше вдоль реки, частично из-за надежды добыть пищу, но больше из-за нежелания терять время. За два дня он проделал не больше четверти мили. Отравление стоило ему не только задержки: оно его надломило, истощив и без того слабые силы.

Если не добыть мяса в ближайшие день-два, смерть неминуема. И как бы ни одолевал голод – несвежую дичь есть нельзя, иначе будет как с бизоньей тушей. Мысль о том, чтобы сделать копье или попытаться убить кролика камнем, пришлось отбросить: боль в правом плече не давала даже поднять руку, не то что с силой метнуть копье или камень. А попасть в цель левой рукой – не хватит меткости.

Стало быть, охота отпадала. Оставались ловушки. Будь у Гласса бечевка и нож – выстругать защелку, – с добычей не было бы хлопот, он знал для этого сотни способов. Однако без снаряжения, даже простейшего, пришлось прибегнуть к примитивной западне: подпереть палкой большой камень, который свалится на того, кто тронет подпорку.

Земля под приречными ивами и песчаный берег были сплошь усеяны следами зверья, в высокой траве то и дело встречались примятые участки там, где устраивались на ночь олени. Оленя Гласс добыть не надеялся: крупный камень или дерево на такую высоту ему не поднять. Значит, придется ловить кроликов – те водились здесь в изобилии.

Кроличьи следы Гласс нашел под густым тополем, недавно поваленным бобрами: раскидистые, свисающие до земли ветки служили зверью прибежищем; дорожки следов, ведущих к дереву, были усеяны горошинами помета.

У реки он отыскал три подходящих камня нужной тяжести – плоские, с широкой поверхностью для удара, каждый размером с бочонок для пороха и весом около тридцати фунтов. Действуя одной рукой и здоровой ногой, Гласс почти час перетаскивал их с берега к дереву.

Оставалось найти палки для подпорок, – для этого годились ветки поваленного тополя. Хью выбрал три штуки толщиной в дюйм и длиной с руку и переломил каждую пополам. Первую он ломал вручную, отчего плечо и спину пронзила резкая боль, так что остальные пришлось опереть о ствол тополя и разбить надвое камнем.

Теперь у Гласса были для трех ловушек три палки, разделенные пополам. Оставалось соединить палку в месте разлома и подпереть ею камень – тот будет держаться ненадежно, именно это и требуется для ловушки. А в место разлома вставляется еще одна ветка с приманкой: когда ее заденут или сдвинут, палка распадется на две части и камень свалится, накрывая жертву своим весом.

Для приманок Гласс взял ветки ивы длиной дюймов в шестнадцать и прикрепил к каждой по горсти одуванчиковых листьев, собранных у реки.

Цепь кроличьих следов, усеянных пометом, вела к самой густой части поваленного тополя – здесь-то Гласс и решил ставить первую западню.

Главное при сборке – найти нужное соотношение между шаткостью и надежностью: конструкция не должна рухнуть невпопад под собственным весом (тогда зверь не успеет в нее попасть), но и не должна жестко застрять в открытом состоянии (иначе зверь уйдет невредимым). Задуманное требовало и сил, и точности движений – а Гласс почти изнемог из-за ран. Правая рука не выдерживала вес камня, пришлось опирать его о правую ногу, а в левой зажимать две половины подпорки и вставленную между ними ветку с приманкой. Раз за разом конструкция рассыпалась и камень падал, дважды она выходила слишком жесткой, так что Гласс, боясь, что западня не сработает, сам же ее разрушал.

На отладку ушел почти час. После этого Гласс отыскал подходящие тропы у того же тополя и поставил еще две ловушки. Оставалось только ждать, и он отполз к реке.

Устроившись под обрывистым берегом, он долго боролся с голодом и, когда терпеть не стало сил, съел горьких одуванчиковых корней, собранных тогда же, когда и листья для ловушки. Во рту разлилась горечь – пришлось напиться из реки. Ждать скорой добычи не было смысла: кролики бодрствуют ночью, так что проверку ловушек Гласс оставил на утро.

Он проснулся от острой боли в горле. Рассвет еще не наступил, восток едва подернулся кроваво-алым заревом. Гласс переменил позу, освобождая ноющее плечо; боль ушла, зато по телу прокатилась волна озноба. Раненый потянул на себя изодранное одеяло и получше замотал шею. Так он пролежал час, пока утренняя мгла не начала рассеиваться. Пора было проверять ловушки.

Горечь во рту так и не прошла, и по пути к поваленному тополю Гласс почти не замечал странной гнилостной вони вокруг. Впрочем, и то и другое затмилось в его воображении картиной жарящегося на вертеле кролика – он как наяву чувствовал и запах, и вкус, и упругое мясо на зубах…