Разящий меч - Форстчен Уильям Р. - Страница 26

Странно, но даже во сне она понимала, что это другой мир. Не Валдения, а Земля. Ей снова было пятнадцать лет. Вот где это — в Иллинойсе. Ее отец работал там инженером на постройке железной доро-га, а она частенько ходила в степь любоваться зеленым океаном травы, тянущимся до самого горизонта, насколько хватало глаз.

Если она обернется, то увидит, как он стоит за ее спиной, улыбаясь знакомой, чуть грустной улыбкой. Она чувствует запах его табака и едва уловимый аромат бренди.

Господи, как это было красиво! Совсем не похоже на унылый тесный Бостон.

Неужели это сон? Наверное. Отец умер, а с тех пор, как ей было пятнадцать лет, прошла целая вечность. Но все кажется таким живым, настоящим.

«Почему я об этом думаю? Почему мне приснился такой сон?»

— Красиво, правда, Кэти, дорогая моя?

Она вздрогнула — это был голос отца. На глаза тотчас навернулись слезы.

Это сон, — прошептала она.

— Правда? — Он тихонько рассмеялся.

Теперь она вспомнила. Это было то место, где похоронена мама. Она хотела, чтобы ее похоронили за городом. И она, Кэтлин, каждый день приходила к ее могиле поговорить, помолчать, просто смотреть на бескрайнюю прерию.

— Я боюсь, папочка. — Она услышала свой голос с тем самым провинциальным акцентом, избавиться от которого ей стоило стольких трудов.

У тебя есть полное право чувствовать себя испуганной, — шепнул он.

Она почувствовала, как он нежно погладил ее по щеке.

— Ты же умер, — выдавила она.

— Не совсем. Не для моей Кэти. Я — в твоем сердце, поэтому я всегда с тобой, мой ангел.

Не оглядываясь, она протянула ему руку, и он коснулся ее.

Пробежал ветерок, трава заколыхалась, в воздухе разнесся нежный запах золотистых цветов.

— Ты плачешь.

Голос доносился откуда-то издалека, будто с другой планеты.

Она почувствовала, как рука отца тает, словно сделанная из дыма, и проснулась.

Тикали часы. Раздавались чьи-то голоса. Послышался отдаленный грохот, и в ответ жалобно зазвенело стекло в раме.

Она вздрогнула и села. Раздался новый взрыв, и еще два, уже ближе. Пахло шерстью, лошадьми, выдубленной кожей. Голос прошептал ей в ухо:

— Все в порядке, дорогая, это просто налет на фабрики.

Громкий крик заставил ее окончательно проснуться. Эндрю сидел на кровати, обнимая ее единственной рукой, и укачивал как ребенка. Он был дома, он дома со вчерашнего вечера. Ночью они танцевали, а потом… Вот почему она еще в постели, хотя уже позднее утро. Они были вместе этой ночью, впервые за последние два месяца.

Крик превратился в рев. Сквозь слезы она увидела Мэдди, которая сидела на кровати рядом с ней и громко плакала — бомбежка и грохот ответных артиллерийских залпов напугали ее. Малышка хотела, чтобы ее взяли на руки. Должно быть, они обе проспали.

Сон? Она знала, что ей снился какой-то сон, но он быстро исчезал, растворялся, когда она пыталась вспомнить его. Она посадила Мэдди к себе на колени, теперь они были вместе — все трое.

Эндрю сморщил нос:

— Похоже, нашему ангелу надо сменить пеленки.

— Ты хочешь сказать, что мне пора заняться этим, — отозвалась Кэтлин. Она расслабила ворот рубахи и дала малышке грудь. Та, довольно вздохнув, тут же замолчала.

— Сменим позже, — сказал он и обнял их обеих. Продолжая сосать грудь, Мэдди выпростала ручонку и, ухватившись за блестящую пуговицу отцовского мундира, перевела взгляд с Кэтлин на отца. Канонада продолжалась, теперь Кэтлин отчетливо слышала низкое басовитое гудение воздушных кораблей. Казалось, они летят прямо над городом. Кэтлин нервно взглянула в сторону окна, но Эндрю ее успокоил:

— Их всего восемь. Не волнуйся, их интересуют мельницы и железнодорожный мост.

— Еще утро? — вздохнула она.

— Девять часов.

Она смутно помнила, как на рассвете он принес к ней Мэдди и ушел, пообещав вернуться вечером. Волнуясь, она вопросительно заглянула ему в глаза.

— Через час я отправляюсь на фронт.

Она не хотела ничего говорить — она давно пообещала себе, что не станет умолять его остаться. Это его долг. Она не хотела верить в то, что может случиться с каждым солдатом на войне.

— Началось, — прошептал Эндрю.

— Уже намного лучше, сэр.

Чак Фергюсон лишь поморщился, понимая, что сказанный машинистом комплимент не что иное, как ложь. Почему-то он никак не мог научиться извлекать из паровозного гудка мелодии простых песенок. Машинист приоткрыл клапан и виртуозно изобразил начало «Дикси». Чак улыбнулся тому, с каким удовольствием старый новродец показывал все, на что он способен. Занятно, но неофициальный гимн мятежников сыграть было гораздо легче, чем «Боевой гимн». У всех машинистов была собственная любимая мелодия — у набожных строчка из гимна, у любителей «клубнички» — непристойный мотивчик, у патриотически настроенных — одна из военных песенок, привезенных янки. Майна давно уже рукой махнул на такое разбазаривание топлива -чтобы сыграть несколько тактов из песни, конечно, требовалось куда больше дров, чем на обычный гудок.

Стук колес на стыках рельсов изменился, и Чак выглянул в окно. Они были на территории Рима и пересекали реку Сангрос. Большинство со страхом переезжало по четырехсотфутовой эстакаде. Все сооружение содрогалось, когда состав грохотал по рельсам. Но Чак невероятно гордился им.

Железная дорога была настоящим чудом света -шестьсот миль путей между Суздалем и Римом. Она пересекала шесть больших рек и несколько десятков маленьких речушек, шла по Белым холмам под Кевом и тянулась по степи до города Испания на западной границе римских владений. И все это по его чертежам.

Словно Бог подарил ему целый мир, где он мог играть, строить все, что пожелает, все, что сможет придумать. Конечно, все создавалось для нужд войны, потому что с тех пор, как перед воротами старого Форт-Линкольна появился оповещатель тугар, стало понятно, что приготовила им эта планета.

Он сконструировал машины, которые помогли победить врагов, и, черт побери, сделает это снова. Но ему хотелось делать больше, он не мог сдержать пьянящей радости от осознания своих возможностей. Билл Уэбстер создал финансовую систему и заложил основы капитализма, Гейтс издавал газету и книги, Флетчер стал ответственным за продовольствие, а Майна руководил ими всеми, составляя планы и обеспечивая всем необходимым, но машины создал он.

— Настанет день, и железная дорога пройдет по всему миру, — сказал Чак, оглядываясь на машиниста.

— Я слышал, эти горы на востоке такие высокие, что доходят до звезд, — отозвался новродец.

— Ты их увидишь собственными глазами. Думаю, сквозь них можно будет проложить туннель.

— Туннель?

Чак рассмеялся, покачал головой и хлопнул машиниста по плечу.

Туннель — это такая дыра под землей. Не надо будет перебираться через горы, можно проехать под ними! Машинист уставился на него округлившимися от удивления глазами.

— Поверь мне, — сказал Чак. — Когда-нибудь ты поведешь поезд на восток, а через пару месяцев снова окажешься в Суздале. Мы опояшем весь мир железными рельсами и станем его хозяевами.

— Если победим мерков, — тихо добавил машинист. — Мы с ними справимся, — заверил молчавший до этого Винсент.

Кочегар прошел мимо него, открыл чугунную топку и сунул в нее несколько поленьев.

Перестук колес снова изменился — мост остался позади, они опять ехали по твердой земле. Машинист дал три коротких свистка — сигнал тормозному кондуктору приготовиться к остановке. Потом мелодично зазвонил колокольчиками — все русские почему-то очень любили колокольный звон. И конечно, даже в тесной кабине машиниста нашлось место для творчества: ручка на дросселе была выполнена в виде медвежьей головы, на стенах виднелась замысловатая резьба, колокола звучали так, словно их настраивали по камертону.

Машинист нажал на ручку и дал знак кочегару тормозить. Выглянув из кабины, Чак увидел, что они подъезжают к станции Испания, — впереди высились стены древнего города, сложенные из известняка и обожженного кирпича. Вокруг них в прошлом году появился новый город. Его строительство началось с хижин для железнодорожных рабочих. Потом стали строить ангары для машин, запасные пути, склады и паровозное депо. Все эти строения защищала земляная стена форта, возникшего во время короткой римской кампании. Потом форт укрепили, а железнодорожная ветка пролегла дальше на север, мимо серебряных рудников, в глубину лесов, где теперь находились завод по производству пороха и мастерская Чака, спрятанные от глаз мерков.