Разящий меч - Форстчен Уильям Р. - Страница 10

Он помнил их голоса, песни во время марша, смех, который то и дело раздавался на привале. Он помнил их радостный клич, когда они одерживали победу, отдаленный рокот барабанов, осторожные шаги часовых и сигнал побудки на рассвете. Где они сейчас? И где мы?

Он привычно взглянул на небо. Каждый раз, когда он думал о прошлом, его взор обращался к звездам, словно в их скоплениях он пытался отыскать потерянную Землю. Куда вынес их тот ужасный шторм -неизвестно. Как дела в его старой стране? Все ли в порядке? Сейчас, должно быть, последний год президентства Линкольна. В памяти тотчас же возникла печальная улыбка человека, которым он восхищался. Уже во второй раз он стал президентом, и жаль, что нельзя переизбрать его и на третий срок. Наверняка он добился, чтобы южные штаты тоже вошли в Союз.

Эндрю думал о потерянной родине как о «старой стране» — так же, как Ганс говорил о Пруссии, Пэт — об Ирландии, а Эмил — о Венгрии. Конечно, была и разница. Он воссоздал кусочек Америки здесь — Соединенные Штаты Руси, как теперь называли эту страну в память о доме. По крайней мере в лесах под Суздалем он чувствовал себя почти как в Мэне, особенно зимой, когда землю укрывал толстый слой снега, а деревья стояли закутанные в белоснежные искрящиеся одеяния. В те редкие моменты, когда он один уезжал на север, в леса, Эндрю забывал обо всем на свете. Все вокруг напоминало край, где он родился и вырос, — высокие сосны, ледяной, обжигающий щеки ветер, тишина.

«Господи, как же я скучаю по Мэну!» — подумал он. Когда-то он, всего лишь профессор истории в Боуден-колледже, читал лекции, сидел в библиотеке, гулял по каменистым пляжам и о чем-то мечтал. Какое мирное было время! Как ему нравился его предмет! Он любил представлять разные исторические события, думая о том, как бы он вел себя в аналогичной ситуации. А потом разразилась война, и он поспешил навстречу грандиозному историческому событию, не думая о том, что оставляет позади. Получив мечту, он потерял возможность мечтать о ней.

«Разумеется, тогда мне и в голову не приходило, что со мной случится что-нибудь подобное», — усмехнулся он. Жуткое плавание на «Оганките» во время шторма и пробуждение в мире, где бродят ожившие ночные кошмары. Забавно, но иногда он думает обо всем так, словно вот-вот можно повернуть время вспять, словно вот-вот он придет в себя после долгого сна и обнаружит, что нужно спешить на лекцию. «Но тогда, — подумал он, — я потеряю все: Кэтлин, ребенка, Эмила, Пэта, Ганса, Калина и ту странную способность, которую дал мне этот мир, — способность изменять судьбы целых народов. И только здесь я по-настоящему понял, что значит мирная жизнь».

«Мирная жизнь». Он повторил эти слова, осознавая их заново. Два года войны против мятежников и почти четыре года здесь. Война оставила свой след: хотя ему не было еще сорока, волосы уже поседели, а на лице пролегли глубокие морщины. Он вспомнил себя перед тем первым сражением под Антьетамом. Сущий младенец! Ветераны называли так всех рекрутов до их первой битвы. Неужели он и вправду был таким?!

Антьетам, Фредриксберг, Геттисберг, — перебирал он в памяти названия, — Колд-Харбор, Питерсберг, восстание крестьян, Первая Тугарская война, Римская кампания, морская битва под Суздалем, жуткое зимнее сражение у холмов Шенандоа. А теперь новая война, и как бы потом ее ни назвали, он нутром чуял — она близко.

Эндрю повернулся спиной к ветру и посмотрел на юг, в открытую степь, хотя в такую погоду, да еще на рассвете вряд ли что-нибудь можно было увидеть. Но он знал, как выглядит это огромное пространство, которое почему-то вызывало в его душе тревогу. То ли потому, что бескрайняя пустыня с округлыми холмами совершенно не была похожа на привычные его сердцу пейзажи Новой Англии, то ли потому, что он ожидал нападения, как только погода изменится… и пробьется первая трава… Точно он знал одно — они придут, и это неотвратимо, как восход солнца. Недаром Гамилькар, который почти сошел с ума от боли и горечи, старался вывезти своих людей из Карфагена. Он понимал, что не сможет спасти всех, но пытался помочь хотя бы некоторым. Беженцы, возвратившиеся с ним, рассказывали о подготовке врагов, о том, что они делают все новые и новые пушки. Говорили, что где-то за холмами Шенандоа построены большие ангары, в которых находятся летательные машины. Орда провела эту зиму в Карфагене, и в ямах погибло около семисот пятидесяти тысяч человек. Мерки укрепили свои силы, они могли испытывать новое оружие, и им не приходилось сражаться с бантагами, которые, по слухам, продвигались на восток.

Беглецы говорили и о пирах, для которых сотни и тысячи пленников отправлялись в ямы, а потом оказывались на обеденном столе. Старое правило об умерщвлении двух из десяти для стола хозяев больше не действовало. Мерки решили уничтожить всех людей на своем пути.

Он понимал, что враги придут, и на сей раз это будет война не на жизнь, а на смерть, война до полного уничтожения одного из противников.

— Знаешь, если бы Эмил увидел тебя сейчас, его бы кондрашка хватил.

Эндрю повернулся и увидел стоящего у него за спиной Ганса Шудера, который с упреком смотрел на него.

Эндрю ничего не ответил и снова отвернулся.

— Как твоя лихорадка? — спросил Ганс, подойдя почти вплотную.

— Нормально.

Упоминание о болезни заставило его вспомнить, что он действительно еще слаб. Несмотря на все меры по искоренению тифа, предпринимаемые доктором Вайсом (надо сказать, что в Суздале он почти сумел справиться с этой болезнью) в военных лагерях, заболевали очень многие. Эндрю поежился, пытаясь скрыть озноб.

— Сынок, почему бы тебе не пойти в дом? Поезд уже скоро придет, а тебе надо отдохнуть.

Эндрю усмехнулся и взглянул на своего старого учителя. Темные глаза Ганса Шудера окружала сетка морщин, еще более глубокие морщины пролегли от крыльев носа к уголкам рта; борода была пегой от седины. Ганс встал поудобнее, постаравшись перенести тяжесть на левую ногу, — правую ему прострелил снайпер мятежников под Колд-Харбором. У всех имелись такие сувениры — шрамы, неизвлеченные пули, воспоминания, и Эндрю на минуту почудилось, что он сжимает пальцы левой руки. «Рука-призрак», как называли это старые солдаты. Хотя рука была отнята почти до локтя, иногда он чувствовал ее, как будто она была на месте. Он рассеянно дотронулся до пустого рукава, почти ожидая, что рука, потерянная под Геттисбергом, каким-то образом возродилась в новом мире.

Он почувствовал боль, но постарался отвлечься от нее, не осознавая, что, когда он глубоко задумывается о чем-то, его правая рука автоматически начинает поглаживать обрубок левой.

Посмотрев на Ганса, он слабо улыбнулся.

Хотя Ганс теперь командовал всей суздальской армией, как и сам Эндрю, он по-прежнему носил синюю форму с сержантскими нашивками. Сейчас, правда, ее скрывал старый потрепанный плащ. Ганс не расставался с Эндрю с самого начала, оберегая его, обучая искусству командовать и убивать, а потом отступил в сторону, позволив ему формировать новую нацию, дать ей надежду на освобождение от владычества орд.

— Мне просто надо было глотнуть свежего воздуха, Ганс, — наконец произнес Эндрю. — Я вернусь через пару минут.

Ганс несколько раз, как собака, втянул носом воздух, словно пытаясь уловить какой-то запах.

— Скоро пойдет дождь, к концу дня потеплеет.

— Думаю, это последний снег в этом году, — безучастно ответил Эндрю.

Накануне внезапно началась буря, которая всех застала врасплох. Первые робкие ростки зелени были мгновенно завалены толстым слоем снега, небо закрыли тяжелые тучи. Он тогда подумал, что было бы совсем неплохо, если бы снова вернулась зима, и по глубокому снегу не смог бы пробраться ни человек, ни тем более лошадь. Еще один день даст им дополнительное время для подготовки. Но Эндрю тут же вспомнил, что такая погода была обычной для середины апреля в Мэне — потепление, а потом внезапные снегопады. Скорее всего, больше снега не будет и за месяц вся степь покроется густой травой. Наверняка в пятидесяти милях южнее, на той стороне холмов, где начинаются владения мерков, все уже зазеленело.