Сигнал сбора - Форстчен Уильям Р. - Страница 98

Когда яма показалась ему достаточно глубокой, Винсент схватил первый бочонок и пробил сбоку дыру. Перевернув бочонок, он зажал его между колен и стал пригоршнями набирать порох, разбрасывая его по стенкам ямы. Взяв второй бочонок, он снова проделал отверстие и на этот раз отсыпал несколько горстей пороха в свою куртку. Потом он начал таскать камни, весом всего лишь вдвое меньше него самого, и складывать их вокруг бочонков.

Набирая порох из куртки, он насыпал от ямы дорожку длиной несколько футов. «Этого недостаточно, — внезапно понял он. — Будь я проклят, нужно было взять больше». Но теперь уже было поздно.

Потянувшись за курткой, он вынул из кармана коробок спичек.

Внезапно он услышал, как позади него катятся вниз по склону камни.

Резко повернувшись, Винсент увидел всего в десятке футов от себя тугарина, который пытался подкрасться сзади.

Готорн, уронив спички, полез за револьвером. тугарин не шевелился.

— Я знаю, чем ты сейчас занимался, — спокойно сказал старый воин.

— Тогда смотри, как я это сделаю! — крикнул Готорн. Повернувшись, он направил пистолет прямо в кучу пороха и выстрелил.

Порох вспыхнул и запылал. Тугарин с громким криком побежал в сторону огня, в то время как Готорн пополз прочь. Достигнув дорожки огня, Кубата бросился на нее всем телом, пытаясь сбить пламя. Спустя мгновение земля, казалось, встала на дыбы, отшвырнув старого воина, как сломанную куклу. Сбитый с ног ударной волной, Готорн свернулся клубком и накрыл руками голову, когда столб камней и грязи взметнулся на сотню футов в небо и затем осел. Оглушенный, он поднялся, шатаясь, на ноги.

Ничего, будь он проклят! Ничего не случилось!

С откоса послышался тихий стон. Неверной походкой, обожженный, весь в крови от острых осколков камней, юноша наполовину дошел, наполовину дополз до израненного тела врага и перевернул его.

— Я бы тебя не убил, — прошептал Кубата. — Когда-то я мог убивать, но больше не могу. Я только хотел остановить тебя, удержать, чтобы ты перестал убивать моих людей.

Ошеломленный Готорн тяжело опустился рядом со старым тугарином, глядя ему в глаза.

— Все это должно было происходить по-другому, совсем не так, — шептал Кубата. — Мы были не правы. Наверное, вместе мы могли бы все изменить. Прости меня, юноша, прости, что… — Голос стал еле слышным и затих совсем.

Раздался грохот, и земля содрогнулась.

Готорн взглянул наверх, туда, где в передней части дамбы был заложен заряд. Участок стены более тридцати футов шириной выпал. Наружу вырвался бурный поток воды.

Как в рваном куске прогнившей ткани, дыра увеличивалась с каждой секундой, она становилась все шире, и тысячи тонн воды хлестали сквозь преграду из грунта и камней, будто взрезая ее острым, как бритва, ножом. Книзу плотина тоже мгновенно размывалась, и в считанные секунды вода добралась до основной породы. Гигантский водяной вал под огромным напором ринулся вниз.

Борясь с водой, Готорн вскочил на ноги, чтобы оттащить тело тугарина.

Но поток подступал все ближе.

— Прости меня, — прошептал Готорн тупо и, повернувшись, побрел вдоль плотины к холму, высившемуся на севере, и в это время восточная стена рухнула позади него. Оказавшись наконец в безопасности на холме, он без сил рухнул на землю.

«Вода всегда приносит мне неприятности, — думал он, пытаясь отогнать все остальные мысли, но они не уходили. — Они могли стать такими, как я, а я под конец стал таким, как они», — думал Готорн, и эта мысль наполняла его мукой.

Набрав скорость на склоне, водяная стена, достигшая двухсот ярдов в ширину и более пятидесяти футов в высоту, взрываясь от ярости, гоня перед собой завывающий ветер, обогнула холм и понеслась вперед.

Поток наполнил свое привычное русло канала, повернул на запад и, разливаясь, двинулся прямо на нижний город.«Бог теперь никогда меня не простит, — апатично подумал Готорн. — Я только что своими руками убил десятки тысяч людей».

— У нас осталось всего по пять зарядов на человека, полковник!

Дав последний залп из «наполеонов», О’Дональд и его люди влились в отступающие ряды Тридцать пятого. Залпы стрел неслись на них, люди падали духом. С каждой секундой становилось все яснее, что скоро они будут полностью уничтожены. Тугары, наученные опытом, не атаковали орудия, а сомкнутыми рядами, по три-четыре лучника в глубину, занимали позиции в дальнем конце площади. Батарея, которая продержалась так долго, теперь молчала под смертоносным градом стрел.

Когда обстрел немного слабел, из строя взметнулся одинокий голос:

— Да, ребята, сплотимся у знамени,

Сплотимся еще раз у наших знамен,

И снова раздастся наш клич боевой,

Наша песня свободы…

Внезапно песню подхватил весь строй, голоса окрепли, полетели вызывающие крики в сторону врага, люди теснее сомкнулись вокруг знамени.

Холодная дрожь пробежала по телу Эндрю при первых звуках песни. Когда-то, под Фредриксбергом, он слышал, как бойцы пели во время боя, но с тех пор — ни разу.

Их голоса вызвали у него озноб, по спине побежали мурашки, глаза наполнились слезами, в этот последний для его полка час он чувствовал огромную гордость.

Никогда он не видел войска, которое держалось бы лучше, не сдавая ни пяди земли, медленно смыкая тающие ряды вокруг знамени. Они держались как скала, твердо решив умереть там, где сейчас стояли.

Эндрю посмотрел на пространство позади шеренг. Там уже не оставалось свободного места, жителям некуда было бежать. Стоя на коленях, они молились в ожидании конца.

Сбоку к Эндрю подошел Ганс.

— Больше мы почти ничего не можем сделать, — мрачно сказал он. Он полез в карман, достал кусочек жевательного табака, откусил половину и протянул Эндрю остальное. Эндрю взял его, и Ганс дружески улыбнулся.

— Помнишь Джошуа Чамберлена? — спросил Эндрю.

— Кто же в Мэне его не помнит?

— Я с ним учился в Боуден-колледже. Он как-то был в переделке вроде этой, под Геттисбергом, когда у них кончились боеприпасы. Кажется, я сейчас сделаю то же, что сделал он. Ничего худшего мне не приходит в голову.

Ганс, подняв вверх карабин, зарядил его, посмотрел на Эндрю и улыбнулся.

— Сынок, ты лучший офицер, с каким я когда-либо служил! — крикнул он.

Эндрю встал перед строем и протянул вперед саблю. Люди переглянулись, широко открыв глаза.

— Тридцать пятый Мэнский! В атаку, ребята, в атаку! Громкие, лихорадочные крики раздались над шеренгами, крики последней яростной решимости погибнуть в борьбе.

Юный знаменосец, бешено размахивая знаменем Мэна, вырвался из рядов и помчался к шеренгам тугар.

Стрела угодила ему в грудь и пригвоздила к земле. Увидев, что он упал, весь строй ринулся вперед, Уэбстер, бухгалтер в очках, подхватил знамя и высоко поднял его. Стоявшие позади Суздальцы, глядя на происходящее, возбужденно кричали, не зная, рвутся ли янки ко все еще желанной победе или мчатся навстречу смерти.

И через всю площадь, с песней, не обращая внимания на потери, покатилась атака Тридцать пятого Мэнского полка и Сорок четвертой Нью-Йоркской батареи. Тугары, так спокойно обстреливавшие их, приостановились, смущенные этим последним бунтом, и в этот момент откуда-то сзади послышался нарастающий гром.

Музта, который забрался на крышу здания в северной части площади, чтобы наблюдать за финальным сражением, стоял с широко открытым от ужаса ртом, не веря своим глазам. В двойном свете лун он увидел темный вал, перехлестывавший через наружные укрепления, которые под его натиском стали рушиться. Его драгоценные умены, которые за несколько мгновений до этого входили в город с победными криками, в панике разбегались во все стороны. Но им не под силу было состязаться с мощью и тяжестью воды, несущейся по всей ширине долины, и с криками ужаса их полчища исчезали с лица земли.

Как рука великана, водяной вал крушил город с таким грохотом, будто пришел конец света, а под тяжестью его шагов здания подпрыгивали и шатались.