Сигнал сбора - Форстчен Уильям Р. - Страница 50

— Но удастся ли ему их победить?

— Может быть, удастся, — ответил Калинка. — Им всего-то и нужно окружить Форт-Линкольн и взять янки измором. Или придумать еще какую-нибудь пакость. Но янки знают теперь всю правду, так что, возможно, они сядут на свои большой корабль и уплывут. В этом случае Ивор падет, и Раснар станет всемогущим. Вы понимаете, что тогда народ Суздаля отправится в ямы, а Новродцы получат заступничество, так как нашим боярином станет Михаил, который ненавидит всех нас.

Нахатким, опираясь на посох, медленно поднялся со стула.

— Я прожил семьдесят семь зим, — хрипло сказал старик. — Трижды видел я ямы. В первый раз девушку, которую я любил, отвели на их Праздник Луны, во второй забрали моих отца и мать, а в третий… — Голос старца задрожал и смолк, но через мгновение он продолжил:

— В третий раз я потерял хромого сына, мое единственное дитя, которого я любил больше жизни.

Нахатким обвел взглядом комнату, в глазах его стояли слезы.

— И мы позволяем это! — крикнул он. — Мы позволили, чтобы нас называли не людьми, а скотом. Они, безбожная Церковь, жирные бояре и знать, они пользуются этим, чтобы править нами, угнетать и грабить нас и, в конце концов, отобрать у нас право быть людьми. Я слушал этих янки. Они знают, что надо делать, они знают, что лучше умереть людьми, чем жить рабами. Лучше выйти на бой с высоко поднятой головой, даже если это станет последним днем в твоей жизни, чем растить детей, понимая в душе, что однажды их, плачущих от ужаса, отведут на убой. Что стало с нами, о Кесус, что мы перестали быть людьми?

Горько плача, старик тяжело сел на место. Калинка встал. Все кругом молчали и не сводили глаз с Нахаткима, многие открыто плакали вместе с ним.

— Мы будем драться, — недрогнувшим голосом сказал переводчик. — Нас в двадцать раз больше, чем знати. Сначала мы сразимся с ними, потом с тугарами, а затем у нас будет такая же Декларация, как та, о которой говорил Готорн.

В комнате, полной людей, повисло напряженное молчание. Калинка посмотрел в глаза каждому. Здесь были представители почти всех больших крестьянских хозяйств суздальской земли и городских улиц. Это были люди, которые смогут поднять народ. Калинка свободно читал в их сердцах, как и в сердцах сотен тысяч русских, которые с ужасом ожидали прихода страшных дней, в то время как знать развлекалась, а Церковь продавала индульгенции и считала серебро. Наступил переломный момент.

Он смотрел на них и чувствовал, что все они хотят поверить ему, но ни у кого не хватает смелости решиться на действие.

Вдруг из-за спин мужчин выбежала Таня. Она бросила взгляд на отца и выдавила из себя улыбку. — Внутри меня живое существо, — тихо произнесла она, поворачиваясь лицом к собравшимся и кладя руку на живот. — Пусть лучше я умру, чем позволю боярину или священнику забрать его у меня и бросить в яму. Если вы мужчины, вы будете сражаться вместе со мной!

Это признание прорвало плотину оцепенелого молчания, сковывавшего Суздальцев, они разразились воинственными криками, в которых выплескивалась ярость, копившаяся в них всю жизнь. Засверкали выхваченные из-за пояса кинжалы, и стол затрясся от могучих ударов.

— Мы будем сражаться!

Впав в неистовство, мужчины вопили и скакали по комнате.

Пока все выпускали пар, давая волю своему гневу, Калинка тряс Таню за плечи.

— Как это случилось? — орал он, пытаясь быть услышанным в этом гаме.

— Как всегда случается, — робко ответила девушка. — Я хотела тебе сказать, но…

— Готорн? — все еще не верил своим ушам Калинка. Таня кивнула, испуганно улыбаясь.

Ее отец весь кипел от негодования, но, посмотрев в глаза дочери, он вспомнил, что ее слова воодушевили крестьян больше, чем его пламенная речь, и вдруг успокоился.

Калинка нежно притянул к себе девушку:

— Когда я в следующий раз увижу этого молодца, ему предстоит очень долгий разговор.

Затем он выпустил дочь из рук, вскочил на стол и потребовал всеобщего внимания.

Снизу за ним следило множество глаз. Когда его возбуждение спало, он понял, сколькими бедами обернется их сегодняшнее решение. В глубине души Калинка боялся, что прежде, чем все закончится, все они, вместе или поодиночке, отправятся на дыбу или в убойную яму. Но сейчас это его не волновало.

— Я недоволен вами обоими, — прогремел оповещатель.

При других обстоятельствах Ивор насладился бы зрелищем перепуганного Раснара, но сейчас он сам не смог сдержать дрожи.

— Вина за поведение янки лежит на тебе, — палец тугарина указал на Ивора, — и тебе, — повернулся он к Раснару.

— Но мы не звали их сюда, — протестующе воскликнул Ивор.

— Вы позволили им жить здесь. Кто-нибудь может последовать их примеру, и жаль, если ваши города проникнутся духом непокорства и придется сровнять их с землей.

Левой рукой тугарин потер свою рану. Раньше с ним никогда не случалось ничего подобного. Он в самом деле был напуган, хотя ни за что не показал бы своего страха и даже не признался бы в нем.

Сказители пели о скоте, который появился пятнадцать или больше оборотов назад. У них были остроконечные бородки, а на головах они носили сверкающие шлемы. Прежде чем их уничтожили, своими дымилками они уложили сотню тугар.

Пусть лучше сейчас эту проблему решает местный скот, а если кто-нибудь из янки останется в живых, Кубата завершит дело. Не то чтобы он всерьез их боялся — оповещатель насчитал всего с полтысячи солдат. Но их непокорство — вот что беспокоило его. Война с ними будет самым подходящим занятием для русского скота. И ни в коем случае нельзя допустить, чтобы янки направились куда-нибудь еще, где они смогли бы пересидеть и поднакопить сил.

— Сейчас я покину вас, а вы сами справляйтесь со своими трудностями. Но хорошенько запомните: я хочу, чтобы, когда мы вернемся, мне показали их черепа и передали все их оружие. Пусть не уйдет ни один. Также я хочу, чтобы вы сохранили для меня живыми двух их вожаков, которые проявили неповиновение мне. Я им кое-что пообещал.

Направившись к двери, он вдруг остановился и одарил боярина с Патриархом тяжелым взглядом.

— Боярам и Церкви хорошо жилось под нашим владычеством, — проронил тугарин, — но все может измениться. Такое случалось в других странах с теми, кто не мог держать в узде простолюдинов.

Наклонив голову, чтобы не задеть притолоку, оповещатель вышел в зал собора. Бросив взгляд на алтарь, он расхохотался, увидев изображения слабых богов скота, которые на том свете, конечно, кормят своей плотью Булгатану, бога-отца Избранного Народа.

Ивор с Раснаром видели из окна, как оповещатель залезает на свой высокий помост. Послышался рев наргов и бой барабанов, и тугарская колонна двинулась через пустую площадь. Их провожала плачем только небольшая группа крестьян, которые пришли проститься со своими близкими. Пятьдесят Суздальцев, закованных в цепи, шли в конце процессии — корм для тугар, возвращающихся на запад.

— Теперь ты должен быть со мной, — обратился к Ивору Раснар.

Боярин тяжело опустился в кресло и, поправив очки, посмотрел на ненавистного врага.

— Если объединить всю Русь, — прошептал он, — крестьян, знать и Церковь, мы смогли бы противостоять им.

— Ты сошел с ума! — прошипел Раснар. — Они втопчут нас в грязь. Думаешь, мне нравится, что я вынужден им подчиняться? Вспомни, кто ты есть, Ивор. Ты правишь под ними.

— Мы могли бы править без них, — холодно ответил боярин.

— Безумец!

— Янки показали нам, что надо делать.

— Так вот на что ты все-таки надеялся? Вот почему ты до сих пор ничего не предпринимал и позволял им строить на твоей земле эти адские машины. Тебе захотелось бросить вызов и тугарам. Но они пришли слишком рано, чтобы ты успел подготовиться к их возвращению.

Ивор промолчал.

— Ты знаешь, что будут делать янки. Они сразятся и погибнут. За смерть одного тугарина ответит тысяча. Даже если каждый янки убьет всего одного врага, тугары в отместку уничтожат половину народа Руси, и можешь не сомневаться, что на этот раз они не будут щадить знать.