Солдаты - Форстчен Уильям Р. - Страница 22

— Ты думаешь, я не знаю этого? — горячо рявкнул Эндрю.

Ганс откинулся на стуле с выражением упрека и расстройства и ничего не ответил.

— Они проголосуют за перемирие? — спросил Эндрю.

— Нет, пока нет, но настоящая цель, это разрушение Республики. Восстановление независимого государства Русь, отсоединение Рима, и вывод армии.

— А потом, после того, как бантаги сокрушат Рим, они будут у наших ворот.

— Вы знали это, я знал это, — ответил Готорн, — но для большинства здесь, любое предложение мира, даже хотя бы на шесть месяцев или год, с возвращением парней обратно домой, и ослаблением изнурительной работы на фабриках… вот это кажется правильным им. Бугарин, уже носится вокруг плана построить укрепленную линию в Кеве, утверждая, что, даже если бантаги действительно предадут соглашение, не имея необходимости волноваться о Риме или удерживать Тир, у нас было бы более чем достаточно сил, чтобы остановить их.

— Они дураки, — вскричал Ганс, он готов был взорваться от гнева, так он впился взглядом в Винсента.

— Да, но помните, что я застрял здесь с прошлого года, будучи вашей связью, так что не обвиняйте меня в дурных вестях.

Эндрю видел, что быть вырванным из боевых действий все еще раздражало Винсента, но с другой стороны его погружение во всю административную работу в качестве начальника штаба закалила Готорна, обучила его, и наступит день, когда, если они выживут, он примет мантию руководителя.

— Вам нужно побывать на фабриках, — сказал Винсент. — Я там бываю теперь почти каждый чертов день, пытаясь поддержать увеличение производства. Эти старики, женщины и дети, которым всего восемь, работающие двенадцатичасовую смену, шесть дней в неделю, просто создания ада. Эмил негодует по поводу таких условий. Туберкулез свирепствует, и много женщин, работающих на фабрике, производящей капсюли, приобрели эту странную болезнь; Эмил говорит, что это имеет какое-то отношение к ртути — то же самое, как и со старателями. Во всем ощущается нехватка, тем более, что мы кормим почти миллион беженцев римлян, которые потеряли свою землю. Многие люди перебиваются на каше, и жидком супе с привкусом мяса, которое разок окунули в него. Процветание, которое мы видели здесь два года назад, полностью прекратилось. Несколько человек, главным образом старых бояр и торговцев, добывают грязное богатство на военной промышленности, но положение обычных рабочих ухудшается.

— Так приведи Вебстера, сделай, чтобы им начислили какой-нибудь новый вид налога. Проклятье, он же финансовый волшебник, который понимает это лучше всех, — сказал Эндрю, всегда теряясь, когда дело касалось финансовой стороны идущей войны.

— Он пытается, Эндрю, но это те же самые люди, у которых есть большинство Конгресса и они блокируют любые изменения в налогах. Мы вместе вымостили военно-промышленное общество. Соединенные штаты смогли принять их там дома; у нас было два поколения, живших в измененных условиях, чтобы привыкнуть к этому. Конфедерация не сделала, и помните, как она развалилась. И здесь тоже самое. Мы производим товары, но едва держимся, соскальзывая с рельсов. Восстановление железных дорог после последней зимней кампании, и подготовка к последнему наступлению означают, что слишком много других вещей не делалось. Вебстер сказал, что это походит на заливку всего топлива, которое есть у нас, но только половине машин. Ну, а другая половина, инженерное оборудование, боевой дух, политическая поддержка, все они заклинивают и разваливаются.

Эндрю не знал, как реагировать. В течение ранней весны, после его восстановления от ранения, он просто попытался понять, каким сложным это все стало, посещая совещания с Вебстером, которые продолжались по полночи. Он требовал больше броневиков, локомотивов, большего количества оружия, заряжающегося с казенника, воздушных судов, и снаряжения, всегда больше снаряжения, а Вебстер повторял без конца, что это означало урезывание в чем-то еще настолько же важном, если они будут вынуждены продолжать поддерживать военную машину.

— Вы хотите понять разочарование этой войной, зайдите на фабрики в два часа утром, и вы все поймете. Даже были слухи о забастовках, чтобы протестовать против войны и условий.

— Или так, или убойная яма, — проворчал Ганс, отрезая еще один кусок фрукта, на этот раз, бросая его Винсенту.

— Так уж есть, что, более шести лет прошли с тех пор как этот город был линией фронта, — устало сказал Эндрю.

— У нас уже есть значительно больше сотни тысяч жертв в этой войне. Я могу понять людей здесь, хватающихся за любую соломинку, которую им предлагают.

— Фактически даже хорошие новости с западного фронта, кажется, причиняют нам боль, — сказал Винсент.

— Это какие?

— Извиняюсь, я не предполагал, что вы не слышали. Мы получили надежные разведданные, что Тамуку выгнали те, кто оставались в меркской орде, следующей с ним.

— Этот ублюдок, — прорычал Ганс. — Я надеюсь, что они сделали его евнухом или еще лучше замочили подонка.

Было редко, чтобы Эндрю слышал действительно кровожадный тон в голосе Ганса, но теперь это стало чаще. Тамука был первым, кто держал Ганса в плену. Он видел своего друга, фактически дрожащего со скрытым гневом от простого упоминания имени.

— Что случилось? — спросил Эндрю.

— Вы знаете, что перестрелки на западной границе прекратились. Настолько, что я рекомендую освободить дивизию, размещенную там и переместить ее полностью на восточный фронт. Несколько недель назад, малочисленная группа людей пришла к нашим оборонительным линиям, беженцев тех, кто, очевидно, является людьми, произошедшими от Византийских греков, живущих на юго-западе. Они сказали, что умен мерков прибыл в их город, убил большинство из них, но оставшиеся в живых засвидетельствовали большую ссору, ублюдки убивали друг друга и однорукий мерк, который был их лидером, был изгнан из банды.

— Так и должно быть с ним, — сердито заворчал Ганс. — Даже его собственные дети ненавидят его. И у него нет никакого мужества, умереть с каплей чести, а не бежать.

— Остальная часть их убралась, поскакав на запад; однорукий, с возможно десятком последователей, поехал на восток.

— Интересно куда? — размышлял вслух Эндрю.

— Я надеюсь, что прямиком в ад, — вставил Ганс.

— Известие добралось досюда, и Бугарин сказал, что это показывает, что у нас теперь будет более чем достаточно войск, чтобы защитить себя.

Наступило длинное затишье, и в который раз он был обеспокоен всеми изменениями, которые он и его парни создали здесь. Индустриализация была единственной надеждой для выживания в этих войнах с ордами, опережать их в технологии и использовать это, чтобы компенсировать их умение и численность. Но с тех пор, как появились Гаарк и Джурак, их надежда на это преимущество исчезла, и в любом случае было ясно, что фронт у Капуа потерян. Хотя в его старом мире, Америка воспользовалась технологиями и тем, что могла обеспечить индустриализация, он знал, что у этого была и темная сторона, битком набитые зловонные гадюшники вокруг фабрик, дети, трудящиеся в дымном мраке, отупляющая скука жизни рабочих. Он мог лить бальзам на свою совесть, ведь какова была бы альтернатива, но для большинства крестьян, что произошло в их жизнях? Десять лет назад они в страхе ожидали прибытия тугар, но подчинились той судьбе, зная, что, лишь каждый десятый отправится к забойщику, а затем орда отправлялась дальше, и цикл жизни, в страхе возвращения, продолжался двадцать лет — целую жизнь. Хотя он искренне не мог уразуметь это, он на самом деле мог представить себе ситуацию, при которой некоторые могли бы сказать, что старые способы были предпочтительны перед теми, что у них есть сейчас.

Через высокое окно, он услышал волнение на улице, отдаленный крик, и на мгновение похолодел, задумавшись, а что если там, на улице, уже начался бунт из-за поражения под Капуа. Он, вглядывался прочь, не уверенный в том, что делать дальше.

— Эндрю, мы должны закончить эту войну, — заявил Винсент.