Белая леди - Макбейн Эд - Страница 25

— И что в этой связи?

— Я сказал ему то, что говорил каждому, кто спрашивал меня об этом. А таких вопрошающих масса, поверьте мне. Я сказал ему — да, я был озадачен отсутствием записки. Но, опять же, не все самоубийцы оставляют записки; я уверен, что вы это знаете.

— Это верно, но…

— И не все самоубийцы-правши стреляют себе в правый висок. Я уверен, что среди них масса таких, кто стреляет себе прямо в лоб, как это сделала Уилла Торренс. Вы расследовали многие самоубийства, мистер Блум?

— Для меня достаточно.

— Тогда задумайтесь вот над чем: если кто-то намеревается покончить с собой, держит револьвер в своей правой руке — а револьвер был именно там, когда дочь нашла тело в пять тридцать пять утра, — и если этот кто-то, лежа на спине, рассуждает о том, что собирается совершить, и, наконец, окончательно и бесповоротно идет на это, то почему бы вам не поинтересоваться, почему выбрана такая неудобная поза?

— А что это была за поза, доктор Вурхис?

— Она лежала на правом боку.

— Правда?

— Как она должна была выгнуть свою кисть и принять столь неуклюжую позицию, чтобы выстрелить себе в лоб? Почему она просто не повернула голову и не выстрелила в правый висок? Она даже не повернулась всем телом, чтобы лечь на спину, чтобы было легче совершить акт самоубийства и, между прочим, больше соответствовать статистике самоубийств из револьвера для правшей: револьвер в правой руке, ранение в области правого виска. Вы улавливаете нить моих рассуждений?

— Да, вполне. Продолжайте, доктор. Я вас внимательно слушаю.

— Просто я рассуждал, почему она предпочла выгнуть свою руку в локте, вывернуть кисть под углом почти в девяносто градусов и пустить себе пулю в лоб из такой странной позы? Вы не находите, что это странно?

— Да, нахожу.

— Будильник меня тоже заботит.

— Будильник?

— Понимаете, она поставила будильник. Понимаете, при всем моем опыте, я простой сельский врач, мистер Блум, но, по-моему, некто, решившийся покончить самоубийством, обычно не решает совершить это в такое-то время следующего утра. Черт побери! Я принимаю решение убить себя завтра в пять пятнадцать, ставлю будильник на это время, встаю рано и стреляю себе в лоб, лежа на боку! Нет, мистер Блум, самоубийство обычно бывает результатом месяцев отчаяния, но окончательное решение приходит внезапно, после мрачного и долгого периода неопределенности и проволочек.

— Мой опыт таков же, доктор.

— Да. Но тем не менее будильник был установлен. Ее дочь поставила свой собственный будильник на четыре тридцать, и она засвидетельствовала на допросе, что ее мать все еще спала, когда она покинула трейлер в пять. А всего через десять минут после этого миссис Торренс уже достаточно бодрствовала для того, чтобы вывернуть свою руку в неудобную позицию, чтобы лежа на боку выстрелить себе в лоб. За пять минут до того, как зазвонил ее будильник. Для меня это не выглядит самоубийством, детектив Блум.

— Но медицинская экспертиза определила это как самоубийство.

— Мы втроем обследовали тело, мистер Блум. Мои коллеги пришли к заключению, что это самоубийство. Я написал свое особое мнение, но превалировало большинство.

— Что было сказано в вашем отчете?

— В нем говорилось, что я рассматриваю убийство как определенную возможность. Я рекомендовал дальнейшее полицейское расследование.

— А полиция когда-нибудь…

— Нет, было дознание коронера, а затем дело закрыли. На прошлой неделе я рассказал все это мистеру Хоупу. Вам следовало бы расспросить его. Это сэкономило бы деньги на междугородный разговор.

Новость о покушении на Мэттью была передана по радио вскоре после того, как это произошло ночью в прошлую пятницу. По телевидению сообщили о том, как это было, в субботу утром, а субботние газеты дали это под крупными заголовками в утренних и вечерних выпусках. Но потом шумиха затихла, и до следующих выходных об этом нигде ничего не появлялось до нынешнего утра, когда в «Трибюн» на первой полосе появилась статья под заголовком: «Юрист в коме»; написал ее редакционный репортер, который воображал, что он Джимми Бреслин или Пит Хэмилл.

Калуза не была захудалой, маленькой рыбачьей деревушкой, это был оживленный город с пятьюдесятью тысячами постоянных жителей, и не каждый в нем мог знать Мэттью Хоупа. Но эта заметка явно затронула какую-то чувствительную струнку многих; а потому сразу на больничном коммутаторе стали зажигаться лампочки звонков незнакомых людей, которые интересовались здоровьем юриста.

— Как его состояние? — спрашивали звонившие.

— Стабильное, но критическое.

— О, я очень сожалею, — сочувствовали они.

Никто из них не знал Мэттью, как жильца соседнего дома, но все они говорили что-нибудь хорошее.

Джону Рафферти было около сорока лет, должно быть, он был на два-три года старше Эндрю Варда. Это был дородный мужчина с каймой седеющих каштаново-рыжих волос вокруг лысины, его веснушчатое лицо свидетельствовало, что когда-то он был весь рыжий. Одет он был в свитер лимонного цвета поверх белой с раскрытым воротом рубашки и темно-зеленые свободные брюки. Белые легкие мокасины, без носков.

Они находились в гостиной его роскошного дома на Виспер-Ки. На огромном кофейном столике со стеклянной столешницей перед софой, накрытой белым вязаным покрывалом, были разложены синьки. Вращающаяся стеклянная дверь выходила на просторную лужайку с огромным плавательным бассейном, вдали виднелись воды Залива Калузы. Вард сказал, что этот дом стоит пять миллионов. Блум поверил в это.

— Вы с Эндрю тоже встречались? — спросил Рафферти.

— Эндрю?

— Вардом.

— А-а… Действительно, он приходил поговорить со мной.

— По его собственной воле?

— У него были дела поблизости, и он согласился зайти.

— Мило с его стороны, — сухо сказал Рафферти. — Я думал, что вы звонили ему. Ваш мистер Хоуп пришел сюда сразу после визита к нему, я надеялся, что вы последуете этому примеру. Ужасно, что такое произошло, не так ли?

— Да.

— Теперь всякие помешанные начнут вопить об усилении контроля за оружием. Они не понимают, что этот контроль не выбьет оружие из рук преступников, он выбьет оружие из рук людей, подобных Мэттью Хоупу.

Блум ничего не ответил. Он размышлял, владеет ли Джон Рафферти оружием.

Более конкретно, он размышлял, владеет ли Джон Рафферти револьвером «Ивер Джонсон Трэйлмен Снаб», двадцать второго калибра, шестьдесят шестой модели.

— О чем вы говорили, — спросил он, — когда мистер Хоуп был здесь на прошлой неделе?

— Его клиент хочет купить землю, которой я владею. Он пришел сюда с предложением.

— Вы его приняли?

— Нет, сэр, не принял.

— Это было разумное предложение?

— Это всего лишь любопытство, мистер Блум? Я чертовски хорошо знаю, что не должен отвечать на вопросы подобного рода.

— Вы не обязаны отвечать на вопросы любого рода, мистер Рафферти. Это всего лишь дружеский визит.

— …который не означает, что я должен раскрывать какие-либо из моих личных деловых сделок.

— Конечно, не должны, — Блум любезно улыбнулся. — Но я уже знаю, что за эту собственность вам было предложено три миллиона долларов.

Рафферти прищурился.

— Я также знаю, что вы вовлечены в судебный процесс из-за безнадежного долга, — продолжил Блум.

— Ну, это решать судье.

— Нет, безнадежный долг — это факт. Дело судьи — вынести вердикт о запрещении выкупа закладной против вас. Если он это сделает, он в ту же минуту подхватит предложение Мэттью Хоупа.

— Но пока что он не имеет этого решения.

— «Пока что» — это верно, — сказал Блум. — И как мистер Хоуп отреагировал на ваш отказ?

— Он юрист. Работа юриста убедить вас, что его клиент прав. Хоуп пытался убедить меня, что три миллиона это хорошее предложение. Как будто я не знаю, сколько стоит эта земля.

— Это верно. Вы уже отвергли предложение в четыре миллиона, не так ли?