Лучшее от McSweeney's, том 1 - Смит Зэди - Страница 26

— Давно ждала, когда ты объявишься, — сказала Джули. — Твой отец сказал, что ты приехал.

— Мне он сказал, что ты вышла замуж.

— Так и есть.

— Ну и?

Джули пожала плечами.

— Приходи как-нибудь на ужин. Карл будет рад.

Она потянулась за бутылкой со стеклоочистителем. В миг, когда ее рука оказалась впереди, голова откинулась назад, а воротник блузки отстал от шеи, Джули стала поразительно похожа на девушку в телескопе. У нее были глубже посажены глаза, волосы она зачесывала наверх, однако во всем остальном эти две женщины были словно два кадра одного фильма, разделенные всего лишь временем.

— Джули, — мягко сказал я, — ты потрясающе выглядишь.

— Скажешь тоже!

— Нет, — сказал я, — действительно потрясающе.

Она схватила меня за руку и затащила в пустой проход, где были сложены ручки и бумага.

— Отец за тебя волнуется, — пробормотала Джули.

— С чего бы это?

— Он думает, тебе нужно больше разговаривать с людьми. Тогда ты почувствуешь себя лучше.

— Он может думать все что угодно.

— Так говорят все ненормальные.

— Я вполне нормален.

— Я слышала про твою подругу. Сочувствую.

Подошел какой-то мальчик спросить, не знаем ли мы, где тут у них блокноты с замочками.

— Все здесь, мой хороший, — сказала Джули. Затем мне: — Хотя я слышала, это не такая уж большая потеря.

Мальчик смотрел на нас.

— Давай-ка приходи прямо сегодня, — предложила Джули.

— Хорошо.

Она продиктовала мне адрес: на той стороне озера.

Я вывалился из супермаркета в мир, вдруг потерявший свою прозрачность. Снег налип на деревьях, машинах и моих бровях. Я шел по улице с полузакрытыми глазами и открытым ртом. Я искал разницу во вкусе снежинок, силясь понять каждую по отдельности, выяснить, во что они складываются все вместе.

В четырнадцать лет мы с Джули Эйсенман искали в озере Коммонсток сокровища. Мы старались нырнуть как можно глубже и запустить руки в тягучие водоросли. Мы добывали оттуда ракушки, ботинки и пивные бутылки, которые ребята постарше бросали в воду. Однажды, выбравшись из озера, я отдал Джули найденный там белый камень. Она поцеловала меня в губы и обняла так, что я почувствовал своим животом ее голый живот.

— Пошли ко мне, — предложила она.

— Потом, — ответил я, опасаясь, что от меня потребуется что-то красивое и страшное.

— Приходи вечером, — она помахала мне с крыльца рукой, и я заметил, как в такт дыханию втягиваются и выпирают ее ребра. Я шел домой по обочине дороги, специально наступая на острые края камней, чтобы поранить ноги. Вечером я никуда не пошел — боялся незаметно выбираться из дому, боялся пробираться в темноте вокруг озера, боялся того, что произойдет, если я к ней приду.

Белизну за окном назвали по радио снежной бурей. Школьников распустили по домам, по радио прозвучало штормовое предупреждение. Я приготовил отцу чай и сказал, что поеду в город к Джули Эйсенман. Я попробовал рассказать ему о своем открытии.

— В телескоп можно увидеть то, что было много лет назад, — сказал я. — Как будто все когда-то происходившее происходит сейчас где-то очень далеко. То есть, конечно, не сейчас, ведь на самом деле мы видим в небе все очень старое. — Я принес ему статью из «Азимута», самого литературного из всех журналов для небесных энтузиастов. Статья называлась «Телескоп: Окно в затерянный мир?». Автор объяснял, что если на достаточно большом расстоянии от земли поднять в космос достаточно мощный объектив, то взгляду станут доступны предполагаемые события, и прямо сейчас можно будет увидеть нашу планету в далеком прошлом. — В такой телескоп можно было бы наблюдать за Платоном и Сократом, Микеланджело и Ван Гогом и, наверное, узнать о них больше, чем мы знаем сейчас.

— Зачем инопланетянам смотреть на Платона?

— Не в этом дело. А в том, что телескоп всегда смотрит в прошлое.

Отец одарил меня взглядом, который я помнил еще по летним дням моего детства. Каждый август он по несколько недель проводил в специальном лагере для учителей, откуда возвращался обожженный солнцем, искусанный комарами и с далеким рассеянным взглядом человека, взобравшегося на настоящую гору и заглянувшего за воображаемый горизонт. В мое пятнадцатое лето, пока он был в своем лагере, мать уехала в Огайо. После этого отцовский взгляд становился все пристальнее, ближе, и можно было даже подумать, что он доберется и до меня, но этого не произошло. Просто мир далеких вещей вокруг моего отца вдруг сделался ближе, сместив все, что до сих пор было от него скрыто.

— Это как-то связано с гравитационными волнами. Гравитационные волны изгибают свет и направляют его обратно к Земле.

— Когда ты был маленьким, мы ни в чем тебе не отказывали, — сказал отец. — Мы тебя очень любили.

— Ты мне не веришь? Приходи, сам увидишь.

— Мы очень сильно тебя любили, — сказал он, глядя мимо меня в окно на обсерваторию. Заваленная снегом, она напоминала эскимосскую хижину. Отец смотрел на нее так, будто не мог понять, с какой стати эта эскимосская хижина, этот бункер, эта непроницаемая штука оказалась у него во дворе, между ним и его обожаемым озером, которое, впрочем, все равно было не разглядеть из-за снега.

Джули с мужем жили в старом фермерском доме, переделанном изнутри так, что он стал похож на галерею, демонстрирующую быт Новой Англии. Разнокалиберные лампы, керамическая супница, островок кухни, где Карл шинковал овощи. Маленький и чисто выбритый, он подозрительно напоминал тех внешне жизнерадостных людей, которые, когда их никто не видит, любят давить руками мелкие предметы. Джули, наоборот, была воплощением красоты и спокойствия. Она распустила волосы и, вопреки погоде, надела летнее цветастое платье. Мы что-то пили в тесной комнатке и говорили о буране, как теперь называло этот снегопад радио. Выяснилось, что таких сильных и ранних снегопадов не было с 1915 года.

— Мифическая погода, — пошутил Карл. — Значит, скоро конец.

— Конец чего?

— Это еще ерунда по сравнению с весенним ураганом в Нью-Йорке.

— Именно это я и хотел сказать. Великаны вырвались из Йотунхейма, [19]— сказал Карл.

— Из Йотунхейма?

— Карл, ты говоришь загадками.

— Тот ураган в Нью-Йорке тоже был ужасный.

— У тебя там вода не кипит?

Карл ушел проверять кастрюлю. Мы с Джули остались на диване, я подвинулся поближе и как бы невзначай коснулся ее руки.

— Я без тебя скучал, — сказал я. Секунду она смотрела на меня с нежностью, затем отодвинулась на другой край дивана и так там и просидела, пока мы не пошли ужинать.

Карлу захотелось узнать, тяжело ли было строить обсерваторию.

— Не очень, — сказал я. — Нужны всего-то элементарные навыки.

— Готов спорить, этого мало.

— Мне немного помогли с фундаментом. Но все остальное я сделал сам.

— И она не рухнет? — спросила Джули.

— А почему она должна рухнуть?

— Никто в тебе не сомневается, — пояснила Джули. Карл заверил меня, что он сам никогда бы ничего подобного не сделал.

— Что значит, не сделали бы? Вы считаете обсерваторию глупой затеей?

— Карл просто хотел сказать, что ты посвятил ей много времени.

— Очень многие люди строят собственные обсерватории. Обычные люди, из Пенсильвании и других штатов.

— Ну да, конечно.

— Вы считаете их всех ненормальными?

— Успокойся, никто ничего подобного не говорит.

Я задал Карлу несколько вопросов о ветеринарной хирургии. Он словно бы растерялся и ответил, что вообще-то в этом не разбирается — его работа придумывать названия новым сортам растений, которые выводят в лаборатории Миссури.

Не помню, о чем там дальше шел разговор.

После ужина Карл ушел на кухню мыть посуду, а Джули ущипнула меня за руку.

— Скотина, — прошипела она, — как ты мог?

Я не понял, что я сказал обидного. По-моему, лечение больных животных — одна из самых благородных профессий, которые только можно себе представить, благороднее даже, чем лечить больных людей, поскольку с животными трудно рассчитывать на благодарность.