Москва купеческая - Бурышкин П. А. - Страница 66

Все это оказалось не таким страшным, так как во главе каждого отдела стояли старые, испытанные руководители, с большинством коих я был и ранее хорошо знаком. Делопроизводство в московской городской управе было организовано с большим техническим совершенством, и московская общественность им, по справедливости, гордилась. Это было подлинное общественное служение, с весьма своеобразной иерархией и с огромным накопленным деловым и техническим опытом.

Москва, конечно, не была единственным исключением в цепи русских земских и городских управлений, но она, несомненно, стояла среди них на первом месте. И если в Союзе городов приятно было работать, так как приходилось организовывать новую деятельность и новое учреждение, то работа в московской городской управе была поистине приобщением к старой общественной традиции местных самоуправлений.

Другой сюрприз был еще более неприятным. Московские городские финансы складывались тогда из двух источников: во-первых, действовал обычный городской бюджет с обычными источниками дохода:

налогами и сборами, доходами городских предприятий и т. д.; во-вторых, по красно-крестной работе — в Москве она была целиком в ведении городской управы — получались ассигновки от правительства, через Особое совещание по обороне; суммы поступали огромные, но приходили с запозданием. Так как был проведен принцип «единства кассы», то всегда был так называемый «кассовый дефицит», — недостаток оборотных средств, достигавший весьма больших размеров. Чтобы его покрыть, производился, в московских банках, учет финансовых векселей на крупную сумму — несколько десятков миллионов. Учет векселей свершался с правительственной гарантией, предоставлявшейся главным управлением по делам местного хозяйства, по соглашению с департаментом Государственного казначейства.

В первые же дни после моего вступления в должность нужно было совершить очередной переучет городских векселей. Эта операция, как и все городские операции, были быстро проведены по трансферту, и векселя отправлены в отделение Волжско-Камского банка. Вскоре, однако, мне сообщили, что управляющий отделением просит меня лично приехать в Банк. Я был акционером Волжско-Камского банка и состоял в учетном комитете московского отделения. Управляющим был К. Ф. Корженецкий, по прозванию «генерал», так как он имел чин действительного статского советника (У него в числе служащих был специальный курьер, главной обязанностью коего было входить в кабинет управляющего, когда тот беседовал с клиентами и называть Корженецкого «Ваше Превосходительство». Корженский уверял, что это сильно помогает ему при деловых переговорах.).

У меня с ним были самые приятельские отношения и потому, с весьма смущенным видом, он заявил мне, что не может произвести переучета без санкции банковского комитета и что сам он тут не при чем. Меня это возмутило, но делать было нечего, и я отправился к А. Д. Шлезингеру, председательствовавшему в московском банковском комитете.

В Купеческом банке я также был пайщиком и недавно перед этим присутствовал на общем собрании. Шлезингер очень вежливо и все время извиняясь, сказал мне, что он тоже тут не виноват, что это от него не зависит и что вопрос слишком важный, чтобы решать его в Москве. По его словам, я должен заручиться согласием Центрального банковского комитета, заседавшего в Петербурге и, если я таковую санкцию получу, то с его стороны препятствий не будет.

Когда по возвращении в управу, я доложил это дело Н. И. Астрову, то он, что называется, «скис». Видимо он сразу решил, что чаяния и его, и его друзей, что я окажусь связующим звеном между городом и банковскими кругами, не оправдались и что, очевидно, зря меня выбрали. Я сказал Астрову, что нужно ехать в Петербург и что я выеду в тот же вечер. При этом я его предупредил, что, может быть, возникнут некоторые вопросы, касающиеся дальнейшего хода городского хозяйства, и тогда придется звонить из Петербурга по телефону. Мы условились о времени вызова и о том, что он ответит.

В Петербурге, на другое утро, я прежде всего отправился к H. H. Авинову, назначенному князем Львовым начальником главного управления по делам местного хозяйства. Перед этим Авинов был членом московской городской управы и ведал именно тем первым отделением, где было городское казначейство. С ним я постоянно работал вместе по делам о помощи семьям призванных. У нас с Авиновым были самые лучшие отношения, и я вспоминаю о нем, как об одном из самых сведущих, авторитетных и приятных в обхождении городских общественных деятелей, с которыми мне когда либо приходилось встречаться.

К моему удивлению, он оказался в курсе дела и посоветовал мне сначала попробовать действовать самому в Банковском комитете, а если не выйдет, то начать хлопотать через министра финансов, коим тогда был еще Терещенко. Я так и поступил, и немедленно отправился к председателю Банковского комитета, А. М. Вышнеградскому. Мы были знакомы, но очень мало. Он тоже знал, о чем я приехал говорить и предложил мне собрать Банковский комитет в тот же день, после завтрака, что я счел, конечно, большой любезностью.

Собрание оказалось довольно многолюдным, но я мало кого знал. Помню, что В. А. Каминка всячески старался меня ободрить, хотя и не скрывал, что существует сильное течение против новых «социалистических городских дум». По отношению к Москве это было совершенно не верно, так как в составе гласных, кроме А. А. Титова и Д. В. Филатова, никаких социалистов не было.

Я в первый раз в жизни был в собрании Банковского комитета, хотя имел для этого ценз, так как состоял членом совета Московского Торгового банка. Впоследствии, и в Москве, и на Юге России, и в Сибири, — я неоднократно бывал на таких собраниях.

Меня посадили напротив председателя, а рядом со мною поместился Каминка. Вышнеградский открыл собрание, сразу предоставил мне слово, а сам, вынув из кармана газету, стал демонстративно ее просматривать, очевидно желая показать, что вопрос его не интересует. Скоро, однако, он газету отложил и стал слушать.

Студенческие сходки научили меня говорить в недоброжелательной аудитории, которая постоянно прерывает оратора. Здесь никто не прерывал, но известное недоброжелательство чувствовалось. Я заранее хорошо продумал, что нужно сказать, и выполнил это с достаточной точностью.

Я начал с того, что указал, что жизнь города, несмотря на происшедшие политические перемены, продолжается, и что она нужна для всех, живущих в нем; что я лично принадлежу к той же общественной группе, как и те, перед кем я говорю. Поэтому, одно из двух: либо они докажут мне ненужность, даже вред того, о чем я прошу, либо, если они этого открыто сделать не могут, или не хотят, то я должен их убедить в том, что они обязаны дать мне удовлетворение. Закончил я тем, что напомнил, что при правительственной гарантии переучет городских векселей не представляет риска, операция теряет финансовый характер, а противодействие ей приобретает характер политической демонстрации, банкам же нет основания заниматься политикой.

Свое выступление в Банковском комитете по вопросу об учете городских векселей я считаю самым крупным за всю мою жизнь ораторским и общественным успехом. Говорил я довольно долго и к концу речи ясно чувствовал, что мое дело выиграно.

Вышнеградский стал меня слушать с несколько изумленным вниманием, Каминка одобрительно покачивал головой и я начал понимать, что ломлюсь в уже открытую дверь. После моего выступления Вышнеградский почему-то запросил мнение представителя Кооперативного банка, тот явно не знал, что сказать, а Каминка заявил, что вопрос ясен и что не надо и голосовать, так как все согласны.

По возвращении в Москву Астров очень сердечно меня приветствовал, и видно было, что он передумал и решил, что меня выбрали «не зря». Больше того, — он решил меня не отпускать и препятствовать моему уходу.

Наш последующий разговор с ним был гораздо менее приятен, или, вернее сказать, не был облечен в рамки внешней и поверхностной вежливости. В двадцатых числах мая первый министр торговли и промышленности Временного Правительства А. И. Коновалов вышел в отставку. Князь Г. Е. Львов предложил мне заступить его место.