Сиамский ангел - Трускиновская Далия Мейеровна - Страница 30

Марек отхлебнул кофе и покачнулся на высоком стуле. Ага, так. Хорошо. Вставило. Отхлебнул еще.

— Может, тебе бутерброд сообразить? — спросил бармен.

Тут только Марек подумал, что вроде знает этого мужичка. Но откуда — не понять.

— Давай.

— У меня тут с лососиной.

— Давай.

— Как Ленка? — спросил бармен, добывая из холодной витрины уже готовый бутерброд и выкладывая на тарелку.

— Какая Ленка?

— Твоя же.

— А что с ней сделается?

Марек был прав изначально — он не знал бармена, зато бармен знал старшего брата. Они не то чтобы на одно лицо, старший — выше ростом, дополнительное проявление его правильности, у старшего рот какой-то неподвижный и мускулы вокруг рта не такие отчетливые…

Молчать больше надо! Вот и будет тяжелое, приличное лицо!

Белый хлеб, хороший слой сливочного масла, жалкенький ломтик заветрившейся лососины, треугольник лимонной шкурки и два желтых волоконца с соком при нем. Бутерброд! Надо съесть, потому что, кажется, не ужинал. Ходил черт знает где и накачивался кофе.

Ел понемногу, потому что заставлял себя. И думал — есть ли некий скрытый смысл в торчании на круглом насесте и созерцании запертой двери ночного клуба? Является ли сие торчание той жертвой, кинутой на алтарь безмолвной любви, которая будет угодна там, наверху?

Может, там посмотрят на него и скажут: этот заслужил, чтобы женщина в мышиной кофточке поняла наконец, разглядела наконец… А кто скажет-то? А неизвестно. Если чисто формально — Христос и Богородица, пожалуй. Поскольку формально Марек, сам того не желая, с полутора лет был православным.

Бабушка-полячка имела сводную сестру, о которой Марек знал только то, что звали ее Лизой. Эта Лиза, лишившись мужа, с неожиданной отвагой уверовала и несколько раз, беря у родственников малых детишек как бы для прогулки в сквере, относила их в ближайший храм и тайно от молодых родителей-атеистов крестила. А крестики хранила у себя, и когда померла — они куда-то подевались, такая вот миссионерская деятельность…

Эту историю рассказал Мареку брат, а ему давным-давно — кто-то из родни. Марек сказал брату, что покойнице нужно было на старости лет уладить какие-то свои сложные отношения с Богом, но это вроде бы никого и ни к чему не обязывает. Брат согласился — такие мысли должны приходить в голову по случаю подведения итогов, а никак не раньше.

Марек задумался о поре подведения итогов, а за стеклянной дверью «Марокко» появился кто-то черный, огромный, нет — целых двое черных и еще что-то невнятное, ускользающего цвета. Дверь открылась, выскочило тонкое существо… она?

Следом вывалился расхлябанный дядька, тот самый, огромный, с которым пришла она. Сейчас дядька был как вставший на задние лапы медведь, и от него сквозь витрину кафешки потянуло острым сквознячком опасности.

Пока Марек, забеспокоившись, сползал со стула, перед дверью клуба произошел короткий, но энергичный разговор. Собеседники яростно вскидывали головы, беззвучная ругань клубилась между их ртами.

Огромный дядька почти без замаха дал женщине пощечину. Женщина отлетела, удержалась на ногах и, как кошка, кинулась на него — когтями в глаза.

Игроки в нарды уловили суету на улице, подняли от доски головы.

— А, эти…

— Совсем сдурели.

Марек застрял в дверях. Он понял, что здоровенный косолапый дядька может без всяких там словесных нежностей размазать его по стенке.

Дядька же отцепил от себя женщину и так отбросил, что она чуть не прошибла дверное стекло. А потом кинулась бежать.

Неловко, наверное, бегать на каблуках, подумал Марек, у нее еще неплохо получается.

Дядька стоял, ощупывая поцарапанную рожу.

— Сейчас догонять побежит, — сказал первый игрок в нарды.

— На сей раз французскими духами не отделается.

— Ага, точно.

Марек вдруг, с хорошим опозданием, понял — это не она. Она была в брючках и кофточке с длинными рукавами, эта — с голыми руками. Она — с короткими светлыми волосами, у этой волосы темнее и до плеч. И торчали.

За клубной дверью снова возникло движение.

На сей раз торопливо вышла она. Встала напротив громилы и стала ему что-то объяснять. Она была взволнованна и непривычно буйно жестикулировала. Он отлаивался коротко и, как вздумалось Мареку, хрипло. Потом она пошла прочь, не оборачиваясь, а он неожиданно поплелся следом. Это было уж совсем странно.

Интересная ночка, подумал Марек, и надо же было температурному страдальцу изгонять хворобу полуночной прогулкой! Вот ведь на какие чудеса можно напороться, если не куковать дома над горячим чаем с медом и водкой!

Раз так — платим за кофе с бутербродом и докапываемся наконец, какая такая у нее глубоко интимная жизнь с клубными дядьками…

— Ленке привет, — сказал бармен.

— Непременно.

Марек вышел на улицу, посмотрел вслед странной паре и прикинул расстояния. Квартал был неправильной формы, и, если обогнуть его с другой стороны, можно как бы случайно выйти им навстречу на проспект, к самому перекрестку. Если они, конечно, не свернут.

А зачем? Поздороваться? Пожелать спокойной ночи?

Надо, решил Марек, надо, чтобы завтра этак ненавязчиво у нее поинтересоваться, кто это был такой. Даже соврать — знакомое лицо, вроде бы на одного директора охранной фирмы смахивает.

Трюк этот и удался, и не удался одновременно. Оказалось, что расхлябанного мужика за углом ждала машина. И не простая, а кабриолет апельсинового цвета. Они сели туда вдвоем, и Марек узнал ее лицо, когда машина вывернула на проспект.

И они уехали.

А он остался.

Ноги несли сами, в голове колыхалась такая плоскость, как бывает в миске с жидкостью немногим тяжелее воды. Перелетит через край — и все. И точка.

Имело смысл вернуться в кафешку и взять еще чашку кофе. Каждый лечится, как умеет. Лечение можно сделать приятным. Сейчас кофеин предыдущей чашки уже ушел, рассосался, и стала ощутима температура, глаза попытались закрыться. Если добавить — вставит.

Возвращаемся.

На барьере, огородившем пустое уличное кафе, под самым фонарем сидела девчонка, схлопотавшая пощечину, и ногтями чистила ногти. Она выковыривает кровь, понял Марек, тьфу, прямо ком в горле встал от кровавой мыслишки. Тьфу, тьфу… ну, теперь не отплюешься…

Тем не менее он подошел чуть ближе и остановился, внимательно разглядывая девчонку. Ей было лет девятнадцать или двадцать, из той породы, которая рвется в модельный бизнес.

За спиной взревело. Марек резко обернулся. В створе улицы с визгом росли два ослепительных пятна.

Ему только показалось, что он узнал тот кабриолет, а девчонка сообразила сразу. Она кинулась в ближайшую подворотню. Марек понесся следом.

— Стой! — негромко крикнул он вслед. — Там, дальше, тупик!

Вот как раз эти места он знал неплохо. Тут жила бабушка-полячка, которая месяцами держала его у себя, когда он учился в школе — кажется, со второго по пятый класс. Родители ссорились и мирились, старший в силу своей правильности не обращал на их разборки внимания — у него уже был Спорт. Младший же почему-то решил, что это — из-за него, что старые люди сильно пожалели о рождении позднего ребенка, так осложнившего им жизнь.

И значит, он виноват.

Потом Марек узнал, что это — нормальная ошибка угодившего промеж жерновов ребенка, а еще позднее понял, что в чем-то он все же был прав. Мать затеялась его рожать, чтобы сделать семью совсем нерушимой. И, конечно, промахнулась. Отец продолжал бегать налево, хотя о разводе не помышлял. Потом отец начал болеть — вдруг сразу вылез полный букет хвороб, он прижал хвост, лишь огрызался, и тогда-то они в склоках — последних, арьергардных склоках, — изредка впопыхах поминали горьким словом свое решение обзавестись младшеньким. И маленький Марек, естественно, принял ту угасающую, почти автоматическую грызню всерьез.

У него хватило то ли ума, то ли глупости все рассказать бабке. Бабка же не ладила с матерью и была согласна месяцами держать дома странноватого мальчишку — лишь бы проучить невестку.