Матросская тишина (сборник) - Лазутин Иван Георгиевич - Страница 9

— Обязательно.

— Я прождала его полтора часа в приемной, досыта наслушалась телефонной болтовни секретарши о тряпках, о праздничных продуктовых заказах, и все впустую. Начальник главка меня не принял.

— Почему? — На лице Сергея Николаевича отражалось нескрываемое раздражение.

— Он про меня просто забыл. Забыла в своей болтовне и секретарша. После совещания он с толпой седых и лысых дядечек вывалился из своего кабинета, и тут же все они растеклись в коридоре. Следом за своим начальником вышла в коридор его секретарша. Я, как дура, еще минут десять сидела одна-одинешенька в приемной, потом не вытерпела и заглянула в кабинет. Кабинет был пустой. От обиды и злости я чуть не расплакалась. Сказала что-то дерзкое вошедшей в приемную секретарше и уехала, несолоно хлебавши.

— Ну и дура! — зло бросил Сергей Николаевич.

— Почему дура?

— Потому что не он к тебе пришел на прием, а ты к нему.

— Пусть я дура, такой уж у меня характер. Что ты теперь посоветуешь мне делать? Эта встреча необходима.

Сергей Николаевич, скрестив на груди свои сильные руки, прошелся по комнате.

— Пошли ему повестку.

— Посылала. Не реагирует. Даже ни секретарше своей, ни помощнику не поручил позвонить мне, чтобы извиниться и объяснить невозможность приехать в условленное время в отделение милиции.

— Очень просто, — облегченно проговорил Сергей Николаевич. — Есть мощный ход!

— Какой?

— Позвони в партком министерства, представься официально и объясни свою тревогу за сына начальника главка. Вырази свое возмущение бездействием этого номенклатурного папаши в судьбе оболтуса сына.

— Ты думаешь? — удрученно спросила Калерия.

— Только так!.. Если это не поможет — выходи на самого министра. Лучше всего — напиши ему. А копию — секретарю парткома. Уверен — после твоего письма его преподобие начальник главка закрутится как таракан на горячей сковороде. Эти большие начальники кажутся львами в окружении своих подчиненных, а когда дело доходит до того, что их приглашает к себе Фемида, — они становятся робкими, как зайчата, и послушными, как благовоспитанные дети.

— Сергей, ты молодец! Мне это уже приходило в голову, но я как-то не решалась: все-таки, как-никак, начальник главка, член коллегии.

— Вот и хорошо.

— Я так и сделаю.

— Чем выше ступенька, с которой на грешную землю падает человек, — тем ему больней. Это закон физики и человеческого общежития. Если у простого смертного сын воришка — это плохо, а если у знатного человека сын вор, то это уже омерзительно.

— Сережа, я так и сделаю: вначале еще раз позвоню, а уж если не придет — пошлю письмо секретарю парткома.

— И еще один совет. — Сергей Николаевич недобро улыбнулся, отчего рот его изогнулся скорбной подковой.

— Какой?

— Назначь ему прием, к примеру на одиннадцать ноль-ноль конкретного числа, и продержи его в своем коридоре ровно столько, сколько ты томилась в его приемной неделю назад.

— Что это — жалкая месть ефрейтора генералу?

— Нет, не жалкая месть!..

— А что же?

— Достойный и справедливый ответ на хамство. И он это почувствует. Родителей «трудных» тоже нужно воспитывать. Независимо от их ранга!.. Для тебя родители все равны: и дворники, и министры.

— Но у меня пока не планируется никаких совещаний.

— А ты запланируй это совещание!.. Пусть оно будет экстренным, непредвиденным в тот день, когда вы предварительно договоритесь с этим вельможным начальником о встрече.

— Но что это за совещание? Я же не начальник главка, а всего-навсего инспектор?

— Пусть не совещание, а встреча, простая встреча, на которой будут присутствовать два-три родителя твоих «трудных» и два-три школьных учителя. Неужели твой мозг так обеднел, что ты не находишь повода для этой деловой, вызванной необходимостью встречи? Ведь у тебя столько на учете тяжелых подростков.

— Ты колдун, Сережка!.. Ведь я планирую эту встречу, она мне просто необходима по Олегу Калягину. Одна я с ним уже не справлюсь. Мне нужна помощь. Он может докатиться до того, что сядет на скамью подсудимых.

— Ну и правильно… Пасьянс раскладывается четкий.

После некоторого раздумья Калерия встала, молча прошла на кухню, что-то там сделала и вернулась в гостиную.

— И все-таки это пасьянс мести.

— Повторяю тебе, глупышка, совсем не мести! — в сердцах, словно отчитывая школьницу, сказал Сергей Николаевич. — Это — пасьянс гордости и достоинства. В нашей служебной иерархии ты, инспектор милиции, и начальник главка союзного министерства да еще член коллегии соотноситесь по меркам седой старины как плебей и аристократ. Это по аналогии, применительно к древности. А хочешь знать, что сказал один великий мудрец о ситуации, которая складывается у нас с начальником главка?

— Что? — Калерия жадно смотрела на мужа, словно ожидая, что в следующую минуту он скажет такое, что будет самым решающим и самым верным ориентиром в ее дальнейшем поведении.

Сергей Николаевич с минуту помолчал, неторопливо прижигая сигарету и раскуривая ее, потом, глядя поверх головы жены, четко проговорил:

— Этот мудрый человек сказал: «При столкновении гордости плебея и аристократа побеждает гордость плебея». Мысль ясна?!..

— Ясна, — тихо ответила Калерия.

— Ну вот, так и держи себя. Человек, теряющий по крохам свое достоинство, разрушается как личность. А ты в моих глазах была всегда личностью!..

— Спасибо, милый. — Поднявшись на цыпочки, Калерия поцеловала мужа в щеку.

Глава третья

Первая половина июля в Подмосковье выдалась жаркая, солнечная. Дожди шли как по заказу: дня три-четыре палила жара, и вдруг небо заволакивало тучами. Изломы молнии в одно мгновение вспарывали огненными росчерками вспенившееся косматое небо, вслед за которыми над лесом и над притихшим дачным поселком прокатывался громовой рокот, как бы предвещая: «Люди, ваши заклинания и просьбы природа слышит…» И начинался дождь: крупный, теплый, благодатный. Он сочно лакировал зеленую листву дубов, тихо, убаюкивающе шелестел в задумчивой кроне берез, смешивался шумом своим с извечной дрожью осин.

Гордей Каллистратович любил раннюю пору лета, когда по ночам где-то совсем близко, в углу дачного участка, заросшего вековыми березами и дубами, разливал свои многоколенные рулады соловей. Много раз он собирался записать соловьиные трели на магнитофоне, но все как-то не доходили руки, откладывал на потом… А на это «потом» так и не находилось время. Гордей Каллистратович любил Абрамцево. Здесь двадцать лет назад им была написана докторская диссертация, здесь после защиты диссертации, сразу же с банкета в «Праге» он всю ночь провел с друзьями. Почти до рассвета полыхал костер, жарились шашлыки, провозглашались тосты, и в ночное небо, усеянное звездами, с выстрелами взвивались пробки пенистого шампанского.

Благо, что все дачные участки в поселке академиков были почти по гектару. Ходили слухи, что это был щедрый дар правительства ученым и боевым генералам сразу же после войны. Все дачи были построены так, что даже если захочешь увидеть, что творится на участке соседа, — не получится. Вдоль резного штакетника поднимал в небо свои копья вершин молоденький непролазный ельник, а дальше, ближе к центру участка, теснилось кольцо могучих дубов, елей, берез… И все это было вперемешку с рябиной, с бузиной, с разлапистым орешником, чем-то напоминающим своими контурами гигантские папоротники.

Здесь, в Абрамцеве, сделала свои первые шаги дочь Гордея Каллистратовича Оксана. Единственная дочь. Второго ребенка рожать врачи жене отсоветовали.

В мае Оксане исполнилось двадцать лет. Вчера она приехала на дачу и с рыданиями бросилась отцу на грудь:

— Папа, папа!.. Во всем виновата я… Умоляю. Только не расспрашивай ни о каких подробностях.

— Развели? — с трудом выговорил Гордей Каллистратович это непривычное для него слово.

— Развели, — захлебываясь в рыданиях, ответила Оксана.