Вспять: Хроника перевернувшегося времени - Слаповский Алексей Иванович - Страница 15

Петр Сергеевич дал по телефону указания Иванченко, объяснил, как открыть сейф, взять чемоданчик, ничего больше не трогая и, упаси боже, даже краем глаза не читая бумаг, которые там хранятся, выразил убежденность, что Иванченко не подведет.

Иванченко не стал говорить жене, что опять срывается в Москву, сказал, что просто идет на службу.

Забегая вперед, скажем, что чемоданчик он взял, помчался в Придонск, улетел в Москву, доставил чемоданчик вечером Милозвереву, Милозверев удостоил Перевощикова покровительственным звонком: «Ну вот, можете, когда захотите!», — а в среду обнаружил, что чемоданчика опять нет. Перевощиков надеялся, что Гедимин Львович успокоится — ничуть не бывало. Позвонил, серчал, читал нотации. Перевощиков пытался объяснить, что он может опять послать курьера, но в этом нет смысла, если все повторится, — наступит вторник, и чемоданчик опять исчезнет!

— А может, не наступит? Может, все обратно пойдет? — спросил Милозверев. — И я, получается, ни с чем останусь?

Перевощиков понял, что объяснять что-либо Милозвереву бессмысленно: Гедимин Львович, разъяренный самоуправством времени, пошел на него лоб в лоб, не желая с ним считаться.

И с этого момента каждый день несчастный Иванченко вынужден был летать в Москву, вручать Милозвереву чемоданчик, который назавтра исчезал, Иванченко опять летел, опять вручал… до той поры, пока в сейфе Перевощикова этого чемоданчика не оказалось, потому что он еще не был наполнен.

Но это отдельная история.

Анастасия и Анатолий стали еще дальше от свадьбы, чем были накануне. Но Анатолий заявил:

— Плевать! Свадьба была? Была. В церкви венчались? Венчались. Брачная ночь с пятницы на субботу была? Была. Мы муж и жена, будем жить вместе.

Ольга Егоровна присутствовала при разговоре.

Она возразила:

— Вы извините. Анатолий, но мы Настю воспитали в обычаях традиционных и даже отчасти религиозных, она у нас крещеная, между прочим!

Анастасия слушала с удивлением: она впервые слышала, что ее воспитывали в обычаях традиционных и даже отчасти религиозных. Но решила пока помолчать, дослушать.

— И поэтому, — продолжила Ольга Егоровна, — мы гражданского брака не признаём, особенно такого, который не зарегистрирован.

Анатолий предвидел такой поворот и был готов к нему.

— Не беспокойтесь. Ольга Егоровна! — сказал он. — Я уже всё продумал. Больше того, я договорился и в загсе, и в церкви. С утра регистрируемся и быстро венчаемся — и живем нормально, как муж и жена. Без всяких свадеб, правда, не каждый же день свадьбы устраивать! Зато законно. К вечеру все истекает, если предположить, что время будет и дальше идти назад, но мы повторим процедуру.

Немного хлопотно, конечно, но…

— Но вы не учли, — перебила Ольга Егоровна, — что не к вечеру все истекает, а в полночь! Значит, вы ляжете в постель, извините за выражение, как супруги, а после двенадцати начнутся уже внебрачные отношения?

Анастасия хотела сказать, что внебрачные отношения у них уже давно, но почему-то опять промолчала.

— Хорошо, тогда регистрируемся и венчаемся сразу после полуночи. Броня на сутки, — пошутил Анатолий.

— Но вы же, Анатолий, через полгода вернетесь обратно в Москву, — напомнила Ольга Егоровна. — Зачем же травмировать Настю? Она будет об этом постоянно помнить.

— За полгода, Ольга Егоровна, многое может случиться.

— Вот пусть сначала и пройдет полгода, — довольно сухо сказала Ольга Егоровна, ободренная молчанием дочери: она решила, что Анастасия на ее стороне.

И это было почти так. Вернее. Анастасия была на своей стороне — она думала о том, к чему действительно приведет странный брак, обращенный не в будущее, а в прошлое. Детей не будет, это уже понятно. Дом, окончательно отделанный только месяц назад, через месяц начнет как бы разрушаться, то есть не строиться, а, если можно так сказать, расстраиваться: крыша исчезнет, потом стены — и как жить в таких условиях? Это будет выглядеть смешно, а Настя не любила и не хотела быть смешной.

Анатолий не собирался сдаваться. Видя препятствие в теще, как он ее мысленно называл. Анатолий, однако, решил с ней не спорить, обратился к Анастасии:

— Ты-то как думаешь?

— Глупо как-то получится, — пожала плечами Настя. — Ночью в загс тащиться, потом в церковь…

— Я могу договориться с работницей загса и отцом Власием — на дом к нам придут.

— Вы еще церковь домашнюю тут постройте! — хмыкнула Ольга Егоровна.

— И построю! — ухватился за идею Анатолий.

— А ее на следующий день уже не будет!

Анастасия даже рассмеялась, представив это, — но смех был, конечно, не веселым, а скорее нервным.

Анатолий оскорбился.

— Я вижу, то, что происходит, кому-то даже нравится! — сказал он, глядя на Анастасию прямым взглядом свободного в своих поступках и словах человека. Так его учили в американской высшей школе: что бы ни говорил, смотри в глаза. Это обезоруживает.

Но рядом с Анатолием на лекции Анастасия не сидела и не знала этого коммуникационного закона, поэтому обезоружить ее оказалось непросто.

— Ты меня в чем-то обвиняешь? — холодно спросила она.

Ольга Егоровна отвернулась к окну, чтобы посмотреть, как там погода. Моросило, мокрые листья болтались на дереве, они даже на вид казались холодными, Ольга Егоровна невольно поежилась, и это помогло скрыть довольство, которое она испытала от слов дочери и ее правильно взятого тона.

— Тебя, — подчеркнул Анатолий, — я ни в чем не обвиняю.

И это опять же был верный ход, каким он описывался в американских лекциях: никогда не осуждай впрямую человека. К примеру, нельзя плохому работнику говорить: «Ты плохой работник!» Нужно мягко укорить: «Ты не очень хорошо справился с этим делом!» Анатолий, помнится, спросил, почему бы без всяких разговоров не уволить плохого работника к чертовой матери? Профессор горячо возразил: ни в коем случае, это дискриминация, нужно сначала несколько раз указать работнику на те задания, которые он выполнил не очень хорошо, а после этого, пожалуй, и уволить, но обязательно с корректной формулировкой. Допустим, с такой: «Ты хороший работник, но мы сейчас оптимизируем производство, поэтому большое количество хороших работников нам невыгодно, извини!» И дать ему при увольнении приличную аттестацию, чтобы человек смог устроиться на другую работу, не чувствуя себя ущемленным в своих демократических правах.

Но Анастасия и в этом случае поняла все по-своему:

— А кого ты обвиняешь? Мою маму?

Анатолий удивился: при чем тут мама? То есть вообще-то он, конечно, именно ее имел в виду, но надеялся, что это прозвучит как намек на широкие обстоятельства, на местную ментальность, на фокусы времени — и т. п.

— Я вообще никого не обвиняю, — возразил он.

— А в чем же дело?

Теперь не понял Анатолий. Он так и сказал:

— Я не понял.

— А если не понял, как я тогда тебе объясню? — спросила Анастасия.

О, эти загадочные русские вопросы, особенно вопросы женские! Отвык от них Анатолий, отвык от их двойного и тройного дна!

— Что объяснишь? — напрягся он.

— То, что ты не хочешь понимать.

— А что я не хочу понимать?

— Ты меня спрашиваешь? — поразилась Анастасия. И обиженно поджала губы.

Анатолий стоял, слегка выпучив глаза, абсолютно растерянный. Давненько с ним такого не бывало.

Но опять американские лекции пришли на помощь. Вспомнилось: «Если ты чувствуешь, что потерял инициативу или нить беседы, вернись к той цели, которая перед тобой стоит».

«А какая цель стоит передо мной?» — задался вопросом Анатолий.

Ответ был очевиден: перед ним стояла Анастасия. Она и была его целью. Он слишком уже привык наслаждаться ее красотой, ее телом, ее темпераментом. В сущности, все равно, женой она будет или нет, главное, чтобы подольше была с ним.

И тут Анатолия озарило: если время необратимо пошло вспять (не хочется верить, но — допустим), то завтра будет среда, третье! А в среду третьего они были в Придонске: приехали туда во вторник и переночевали в лучшей придонской гостинице. Следовательно, без всяких разговоров завтра Анастасия окажется в его руках — горячая, счастливая, любящая. Значит, надо не тратить время на пустые разговоры, а спокойно дождаться полуночи.