Первые люди на Луне(изд.1939) - Уэллс Герберт Джордж - Страница 21

Он запнулся. Ясно было, что из всего сказанного нельзя сделать никаких выводов.

— В конце концов они гораздо человечнее, чем мы имели право ожидать. Я полагаю…

Он опять замялся. Это раздражало меня ужасно.

— Ну?!

— Я полагаю, что на каждой планете, где встречаются разумные животные, они имеют руки и череп, прикрепленный к верхней половине тела, и ходят выпрямившись…

Тут его мысли приняли другое направление.

— Мы здорово удалились от поверхности, — сказал он. — Тысячи на две футов или даже больше.

— Почему вы так думаете?

— Здесь гораздо прохладнее. И голоса наши звучат громче. Чувство слабости совсем исчезло. Шум в ушах и жжение в горле — тоже.

До сих пор я этого не замечал, но теперь заметил.

— Воздух сгустился. Мы спустились километра на полтора. Мы внутри Луны.

— Мы никогда не предполагали, что целый мир находится внутри Луны.

— Нет.

— Да и как могли мы догадаться…

— Нет, могли. Но… так легко свыкаешься с ложными мнениями.

Он задумался.

— Теперь, — сказал он, — это кажется совершение очевидным… На Луне несметное множество пещер, она обладает внутренней атмосферой, и в самом центре пещер должно находиться море. Известно, что Луна имеет меньший удельный вес, чем Земля; известно, что на лунной поверхности мало воздуха и воды; известно также, что Луна — планета, родственная Земле, и не может отличаться от нее по своему составу. Итак, ясно, как день, что Луна должна быть полой внутри. Однако никто не подозревал до сих пор этого обстоятельства. Правда, Кеплер..

Голос его оживился, как у человека, натолкнувшегося на интересную цепь выводов.

— Да, Кеплер в своей фантастической повести[21], в конце концов, сказал правду.

— Как жаль, что вы не потрудились выяснить все это, прежде чем мы прилетели сюда, — огрызнулся я.

Он ничего не ответил и лишь начал тихонько жужжать, что всегда свидетельствовало у него о напряженной работе мысли.

Я почувствовал, что терпение мне изменяет.

— Как вы думаете, что случилось с нашим шаром?

— Затерялся, — проговорил он таким тоном, как будто это был совершенно неинтересный вопрос.

— Затерялся среди растений?

— Если только селениты не нашли его…

— И тогда?

— Почем я знаю!

— Кавор, — начал я с истерической раздражительностью, — перед задуманной мною акционерной компанией открываются самые блестящие перспективы…

Он опять ничего не ответил.

— Господи! — воскликнул я. — Подумать только, как мы усердно трудились и хлопотали, чтоб угодить в этот капкан. Чего ради мы сюда явились? Что нам нужно? Что такое Луна для нас или мы для Луны? Мы захотели слишком многого. Мы слишком сильно рисковали. Следовало начать с чего-нибудь поменьше. Это вы предложили лететь на Луну. Дались вам каворитовые свертывающиеся шторы! Я убежден, что можно было использовать их для земных целей… Совершенно убежден! Разве вы обдумали как следует то, что я вам предлагал? Стальной цилиндр…

— Чепуха! — сказал Кавор.

Мы прекратили нашу беседу.

Некоторое время Кавор продолжал несвязный монолог без всякого участия с моей стороны.

— Если селениты нашли шар, — начал он, — если они найдут его… Что они с ним сделают? Вот вопрос! Вот, быть может, самый важный вопрос. Конечно, они не поймут, что это за штука. Если бы они знали толк в таких вещах, они уже давно прилетели бы на Землю. Во всяком случае они прислали бы нам что-нибудь. Такую возможность они уж, наверное бы, использовали. Нет! Но теперь они пожелают обследовать шар. Совершенно очевидно, что они умны и любознательны. Он и станут рассматривать шар, заберутся внутрь, начнут играть кнопками. И тогда — трах!.. Это будет значить, что нам суждено окончить нашу жизнь на Луне… Странные существа, необычайный предмет для изучения.

— Что касается необычайных предметов изучения… — начал я, но от злости язык изменил мне.

— Послушайте, Бедфорд, — сказал Кавор, — вы отправились в экспедицию по доброй воле.

— Вы говорили мне: считайте это путешествием в неисследованную страну.

— При таких путешествиях риск неизбежен.

— Особенно, если вы отправляетесь в дорогу без оружия и не обдумав предварительно всех возможностей.

— Я был исключительно занят постройкой шара. Мы слишком увлеклись. Все это свалилось на нас совсем невзначай.

— Свалилось на меня, следовало бы сказать.

— И на меня тоже. Мог ли я думать, начав заниматься молекулярной физикой, что это приведет меня именно сюда… а не в какое-нибудь другое место.

— Во всем виновата ваша проклятая наука! — крикнул я. — Это настоящий дьявол. Средневековые инквизиторы и попы были правы, а люди нашего времени заблуждаются. Вы начинаете с мелочей, и вдруг наука сулит вам богатейшие дары. Но лишь только вы соглашаетесь принять эти дары, наука разрывает вас в клочья каким-нибудь совершенно непредвиденным способом. Людские страсти ничуть не меняются, а оружие становится все более смертоносным… Сегодня наука опрокидывает вверх дном вашу религию, завтра — все ваши понятия об обществе, повергает вас в отчаяние и в нищету.

— Бесполезно ссориться со мной именно теперь. Эти существа, селениты, — называйте их как хотите, — изловили нас и сковали по рукам и по ногам. Угодно вам запастись терпением или нет, все равно надо итти до конца… Предстоят испытания, во время которых нам потребуется все наше хладнокровие.

Он смолк, как бы ожидая, что я соглашусь с ним, но я продолжал капризничать.

— К чорту вашу науку! — пробормотал я.

— Теперь встает вопрос, каким способом можем мы объясниться с селенитами. Боюсь, что жесты у них и у нас совершенно различны. Из всех живых существ только люди и обезьяны указывают…

Мне было ясно, что он говорит вздор.

— Почти все животные, — крикнул я, — указывают глазами или носом!

Кавор задумался.

— Да, — сказал он наконец. — А мы так не делаем. Такая разница во всем… Такая огромная разница… Пожалуй, можно попробовать… Но разве я знаю… Существует речь… Селениты издают звуки, нечто вроде посвистывания или чирикания. Не думаю, чтобы нам удалось подражать им. Да и соответствуют ли у них эти звуки разговору? Быть может, их органы чувств совсем не похожи на наши, и они сообщают друг другу свои мысли иначе, чем мы. Конечно, у нас есть разум и у них есть разум. Должно найтись что-нибудь общее. Кто знает, как далеко можем мы зайти по дороге взаимного понимания.

— Ну нет, это нам не по плечу, — сказал я. — Они отличаются от нас больше, чем самые диковинные земные животные. Они созданы совсем из другого теста. Не стоит и толковать об этом.

— Я не согласен с вами. Там, где имеются умственные способности, они должны иметь нечто схожее, если даже развились на различных планетах. Конечно, если бы все сводилось к одному инстинкту, если бы мы или они были только животными…

— А разве они не животные? Они больше похожи на муравьев, ставших на задние лапки, чем на людей. А кому удалось объясниться с муравьями?

— Вспомните, однако, их машины и одежды. Нет, я не согласен с вами, Бедфорд, разница велика.

— Она непреодолима!

— Сходство должно перекинуть через все мост. Помню, я когда-то читал статью профессора Гальтона[22] о возможности сообщения между планетами. К несчастью, я в то время не предвидел, что этот вопрос когда-нибудь может приобрести для меня чисто практическое значение, и потому, боюсь, не отнесся к нему с должным вниманием. Однако погодите, дайте вспомнить…

— Идея Гальтона заключалась в том, что следует начинать с простейших истин, которые должны входить в состав всякого мышления. Таковы, прежде всего, великие принципы геометрии. Гальтон предлагал взять какую-либо из главных теорем Эвклида и дать понять посредством чертежа, что она нам известна. Например, доказать, что углы у основания равнобедренного треугольника равны, что если мы начертим равные стороны, то углы будут одинаковы. Или, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. Обнаружив наше знакомство с вещами такого рода, мы тем самым покажем, что одарены логически мыслящим разумом… Теперь, предположим, что я начерчу геометрическую фигуру мокрым пальцем или просто изображу ее в воздухе…