Большая книга перемен - Слаповский Алексей Иванович - Страница 26

Произошло это очень давно, в детстве. Родители Валеры позвали гостей, людей, как и они сами, интеллигентных. Сидели, выпивали, закусывали, скромно спели что-то – не из телевизора, а то, что распространялось на пластинках сделанных из рентгеновских снимков. Потом один из друзей начал что-то рассказывать. Валера в общих чертах помнит: про какого-то начальника. Тот рассказчику нахамил, а он ему смело ответил. Валера, свернувшийся в кресле, никем не замечаемый, слушал и вдруг понял, что этот человек врет. По интонации, по глазам понял. А потом увидел, что отец отворачивается и сдерживает улыбку, а мама слишком увлеклась раскладыванием салата, покраснев, она всегда краснела, когда другие делали что-то не то. Значит, и родители понимают, что рассказчик врет? Значит, сделал вывод Валера, я такой же умный, как и они?

Он – как очнулся. Начал слушать взрослых. Присматриваться к ним. И очень часто понимал, что видит их лукавство, уклончивость, часто прямое вранье, рассчитанное на то, что дети не понимают. И дети в большинстве своем действительно не понимали, а Валера – понимал. Именно тогда он повзрослел – навсегда. Сверстники играли, учились, фантазировали, Валера тоже занимался этим, но больше всего его увлекал процесс наблюдения над своим умом. Он наслаждался тем, насколько хорошо понимает других и себя, и не заметил, когда это стало почти болезнью.

– Как это? – спросила Даша. (Слушала, кстати, сначала рассеянно, а потом довольно внимательно.)

– Ну… Подотчетность такая самому себе. Самонаблюдение. Я сказал, я сделал, я подумал. Невозможность отцепиться от этого проклятого «я»! Я-болезнь, так это можно назвать.

Даша сказала:

– Наверно, этой болезнью все болеют.

– В разной степени. Многие, особенно так называемые простые люди, они даже совсем ее не замечают. Ну вот тут, – Сторожев кивнул на забор с закрытыми воротами, мимо которого они проезжали, там днем кипел и бурлил загородный автомобильный рынок. – Человек здесь работает, продает детали, машины. Он об этом думает. Побольше деталей и машин продать, побольше денег получить, семью накормить, дом построить. Я завидую людям, у которых постоянно какая-нибудь житейщина. Конкретные цели.

– Понимаю. Или большое дело.

– Согласен. Это тоже самозабвение. Наука, открытия какие-нибудь. Война. Творчество. Альпинизм. Или просто работа с утра до ночи. Люди спасаются от себя, кто как умеет. Я тоже много работаю, но не помогает. Были такие стихи: о тебе хочу думать – думаю о тебе, о тебе не хочу думать – думаю о тебе, о другой хочу думать – думаю о тебе, ни о ком не хочу думать – думаю о тебе!

– Красиво. Это чьи?

– Не помню[4]. Главное: если заменить «о тебе» на «о себе», получим мою клиническую картину. То есть – о чем ни думаю, думаю о себе. Странно, что я не запойный алкоголик. Многие мои клиенты, особенно из сильно образованных, пьют, именно чтобы отдохнуть от своего «я».

Сторожев понимал, что говорит лишнее, он ведь помнил первейшую заповедь: не раскрывайся перед женщиной, ибо каждое твое слово будет использовано против тебя. Но – поздно раскаиваться, дело сделано.

И вдруг Даша спросила:

– А лечиться чем?

– Тоже страдаем? – обрадовался Сторожев.

– Наверно. Не в тяжелой степени.

– Вообще-то средство есть, – сказал Валера голосом галантного кавалера из галантных романов, которые он видел на полках книжных магазинов, в ларьках вокзалов и аэропортов, но ни одного не прочел, легко представляя, о чем они. По обложке уже видно: элегантный мужчина со скульптурным торсом страстно, но деликатно обнимает красивую и тоже скульптурную, романтично полураздетую девушку.

– Какое?

– Только вы не смейтесь. Звучит очень уж пошло, но это действительно единственное средство. Чтобы забыть о себе, – сказал Валера так, будто диктовал, – надо помнить о другом. То есть средство – любовь.

– Довольно просто.

– Просто – когда это есть. Нарочно ведь не полюбишь.

Валера был очень доволен тем, как складывается разговор. Эх, еще бы час-другой в уютной обстановке, в ресторане у Сани Сегеля, бывшего одноклассника, а теперь хозяина нескольких кафе и ресторанов. Кстати, на следующем перекрестке как раз одно из его заведений.

– Даша, а не хотите…

– Здесь налево, – сказала Даша. – Извините, перебила.

– Да нет, так. Ерунда.

Даша вышла у старого пятиэтажного дома, поблагодарила Сторожева и, чуть помедлив, сказала:

– Вы интересно мыслите.

– Я знаю, – со смехом откликнулся Сторожев, он был сейчас почти счастлив.

Проводил Дашу глазами, отъехал, но почти сразу же затормозил. Долго смотрел перед собой, постукивая пальцами по рулю, а потом сказал негромко:

– Валера, а ты ведь пропал.

Таджики встретили Дашу приветственными восклицаниями, мальчик лет пяти подбежал, обнял ее, она погладила его по голове. Его мать взяла мальчика за руку, что-то сказав ему, улыбнулась Даше. Запахи и духота здесь были невыносимо густыми, но Дашу это не коробило: того, кто ухаживает за тяжело больным, не смутят никакие запахи.

Она постучала в дверь Володи, тот открыл, сказал:

– Опа! Сюрпрайс?

– Вроде того. Не помешала?

– Чему?

– Мало ли. Вдруг у тебя девушка?

– А, ну да. Сейчас, пойду в шкаф засуну.

Володя пошел в комнату – в одних шортах, высокий, загорелый, с тонкой талией, широкими плечами. Красивый. На столе ноутбук, как всегда. Постель не застелена, только накинуто покрывало.

– Я сейчас, – сказал Володя, заканчивая какую-то работу.

– Да не спеши.

Даша легла на постель, смотрела на спину Володи.

– А в самом деле, почему у тебя никого нет? – спросила она.

– У меня ты есть.

– А другие? Неужели тебе хватает? В твоем возрасте все бегают по девушкам.

– Ладно, буду бегать – рассеянно сказал Володя.

А Даша подумала, что, возможно, была бы рада, если бы у Володи завелась девушка на стороне, как говорят в таких случаях. Был бы повод поссориться и разбежаться.

Отравил-таки ее разговорчивый дяденька Сторожев. У нее, наверное, тоже «я-болезнь». Слишком много думает о том, как выглядит, как к ней относятся, хочет во всем быть заметной, первой. По-настоящему умный человек должен все это минусовать и думать о деле. Вот как Володя. То есть он умнее меня? – удивилась Даша. Или это по-другому называется? Мудрость? Можно подумать на досуге, не сейчас. А дяденька смешной. Рассказал о себе, следовательно, Даша ему нравится: дяденьки рассказывают о себе только тем девушкам, которые нравятся. Если не пьяные. Пьяные – всем. Любимое дело пьяного человека – рассказывать о себе. Национальное хобби у нас такое.

– Извини, – повернулся Володя. – Ничего не случилось?

– Нет, просто захотелось тебя увидеть.

И Даша почувствовала, как ей действительно захотелось – не только увидеть, но обнять, всего, почувствовать его кожу, его запах.

Нет, все-таки я его, наверно, люблю, подумала она. И сказала:

– Чего сидишь голышом, дразнишь девушку? Иди ко мне.

Ночь густела над Сарынском.

Коля убирал из-под Лили испачканные простыни.

– Хотя бы для этого… – говорила она с перерывами, тяжело дыша, – мог бы позвать сиделку…

– Звал, сама же прогоняешь.

– Ты нарочно… Ты хочешь окончательно… не видеть во мне женщину. Ты получаешь удовольствие… от своего отвращения. Так?

– Дура, – коротко и ласково ответил Коля.

– Не повезло… тебе. Ты дождался… когда я буду свободной… Женился… А я оказалась… больная. Не повезло.

– И опять дура.

– Если ты попробуешь с Дашей… я тебя прокляну…

– Помолчи.

– Они тоже… Понаехали… Увидели ее… Если хоть кто-то… Я всех прокляну… Где она?

– Уехала.

– И правильно. Ей тут нельзя жить. Ты страшный человек, Коля.

– Помочь можешь? Мне же трудно. Повернись чуть-чуть.

– Не надо ничего. Буду лежать в говне! Я хочу этого запаха! Запах говна. Обожаю. Он… не обманывает… Он точно говорит… кто я. Оставь меня в говне!