Ярость жертвы - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 11

В квартире мы с Катей, не мешкая и как-то не сговариваясь, очутились в постели, торопливо помогая друг другу раздеться. Время, как вчера, вытянулось в звенящую струну. Никогда в жизни мне не было так хорошо. Я словно парил в поднебесье.

Телефонный звонок грохнул меня на суровую землю. Я знал, что это Сергей Сергеевич, и вместо «алло» сказал:

— Вы где?

— Возле метро, у булочной… Как вы догадались, что это я?

— По походке, — объяснил я.

— Прямо удивительно!

Среди вечерней суеты пожилой порученец, как ему и положено, выделялся своей неприметностью. Маскировочные очки, сутуловатость, — если бы не добротный костюм, вполне сошел бы за побирушку.

— Давайте деньги, — потребовал я.

— Значит, согласны?

— Куда денешься.

Сергей Сергеевич, покосившись по сторонам, достал из внутреннего кармана пиджака довольно пухлый конверт.

— Можете пересчитать. Ровно полторы тысячи.

— Передайте хозяевам, — сказал я, — поражен их благородством. Могли тюкнуть по темечку — и дело с концом. А вместо этого — компенсация. Ничего не скажешь, западный стиль.

— Солидные люди, — подтвердил порученец. — Только не надо с ними шутить.

— Я себе не враг. Деньги пусть пока у тебя побудут. Только не потеряй.

Я первым протянул ему руку и, похоже, удивил его этим жестом. Ладонь у него была вялая и жирная.

…Домой я сразу не попал, хотя очень туда стремился: перехватил в скверике возбужденный дворник:

— Яшку в ментовку замели!

— За что?

— Так кто знает… они же теперь… Саша, выручай! Покалечат дурака.

Бедный старик трясся, точно с угара, и это было чудно. По его долгой мытарской жизни уж ему ли бояться лишнего тумака.

Пришлось идти в отделение, оно было рядом, через пять домов. Дядя Ваня со мной не пошел, спрятался поодаль за деревьями.

У дежурного капитана, сидевшего за перегородкой, я выяснил, за что забрали Яшу. Он возле магазина пел срамные частушки и оскорбил милиционера, который сделал ему вежливое замечание.

— Нельзя ли его отпустить? — спросил я.

— Он ваш друг? Родственник? — У капитана было мужественное, честное лицо рязанского хлебопека.

— Сосед.

— Зачем же он хулиганит, ваш сосед? Мешает людям отдыхать.

— Здесь какое-то недоразумение. Яков Терентьевич известный, заслуженный артист, деликатнейший человек…

— Раз артист, тем более должен подавать пример. Ничего, посидит месячишко, одумается. По пьяной лавочке мы все артисты.

— Товарищ капитан, позвольте за него поручиться?

Капитан поднял голову от стола, уставился на меня прямым непререкаемым взглядом:

— Вы как с луны свалились, гражданин. Порядков разве не знаете?

— А-а, — спохватился я и полез в карман. — Разумеется! Вот, пожалуйста, залог, примите великодушно, — и опустил перед ним на стол две десятидолларовые купюры. — Извините, больше нету.

Капитан укоризненно покачал головой, смахнул деньги в открытый ящик, гаркнул в полный голос:

— Эй, Кузьмич! Слышишь меня?

— Чего?! — глухо отозвалось из глубины коридора.

— Давай приведи этого певца.

Я уже полагал дело решенным, но тут случился еще один досадный инцидент. В отделение на рысях влетели два дюжих омоновца в бронежилетах и с автоматами. Я как-то не успел сразу посторониться, и один из омоновцев, пьяненький и заводной, с ходу пребольно двинул мне локтем под ребра. Отброшенный к стене, я лишь ошалело хлопал глазами, видя перед собой два юных, перекошенных ненавистью лица.

— Кто такой? — прохрипел омоновец, надвигаясь. — Чего тут толчешься?

По его молодецкой ухватке я догадался, что следующий удар он нанесет прикладом и скорее всего в голову.

— Не надо, эй! — Капитан поднялся за стойкой. — Слышь, Сережа, не трогай… это так человек, ничего… Пускай…

С сожалением омоновец опустил автомат, а его приятель, яростно отмахнув воздух ребром ладони, свирепо процедил:

— Гляди, гад, второй раз не попадайся!

Тут же они исчезли, словно их вымело порывом ветра.

— Отчаянные ребятки, — с непонятным выражением заметил капитан. — Никакого укороту нет.

— Надежда наша, — согласился я, потирая бок. — Защитники демократии.

— Ну, про это лучше не надо…

Высокий, крупный сержант привел Якова Терентьевича, которого я с первого взгляда и не признал Морда у него была сбита набок, набрякла сизыми подглазьями, и сам он сделался пониже ростом. Утром был совсем не такой.

— Что это с ним? — спросил я у капитана. Но за него ответил сержант.

— Оказывал сопротивление, — заметил веско. — Вот и пострадал маленько.

За руку я вывел Яшу на улицу, в прохладный ночной мрак, но заговорил он только в виду родного подъезда. Вырвался из наших с дядей Ваней дружеских рук и грозно объявил:

— Уеду! Завтра же уеду из этой проклятой страны!

— Вот оно как! — удивился дворник. — И куда же направишься, Яша?

— С тобой я вообще не разговариваю, старый дурак. А тебе, Саня, скажу. Днями получу ангажемент, мне твердо обещали, уеду в Европу, оттуда пришлю приглашение. Ты меня вырвал из рук палачей, и этого я тебе не забуду.

— В чем же я-то виноват, — поинтересовался дворник. — Я тебя ждал, ждал…

— Ты сколько денег дал, ты считал?

— Как сколько? Ровно на бутылку, еще с прикидом.

— И с прикидом?! Представляешь, Сань, две тыщи затырил, жлобина, понадеялся, так отпустят по знакомству. Из-за этого я там и заторчал.

— Ну ладно, — сказал я, — вы разбирайтесь, а я пошел. У меня гости.

Дверь я не стал отпирать, позвонил. Катя спросила: «Кто там?» — и тут же отперла, не дожидаясь ответа. Кинулась мне на грудь. На ней ничего не было, кроме моей пижамной куртки.

— Сашенька, я, наверное, сделала большую глупость! Ты простишь меня?

— Весь коньяк выпила?

Оказывается, пока меня не было, телефон названивал не переставая. Катя не выдержала и сняла трубку. Думала, может, что-то срочное и важное. Вышло и то и другое. Женщина, которая не назвалась, долго ее допрашивала, а потом велела немедленно убираться из квартиры, иначе она приедет с какими-то двумя мальчиками и те вырвут ей обе ноги, вышибут мозги и сделают еще что-то такое страшное, о чем и говорить нельзя. Эти мальчики, по словам женщины, специально обучены, чтобы учить уму-разуму молодых потаскух.

— А ты что ответила?

— Ой, Саша, я так перепугалась! Сказала, что я твоя соседка и ты пригласил меня, чтобы прибраться. Но она не поверила.

— Почему, думаешь, не поверила?

— Она сказала, что за такое подлое вранье проткнет мне сердце раскаленной спицей. Ой, Саша, она такая выдумщица!

— Ты хоть ужин приготовила?

— Конечно, все давно на столе.

Сели есть солянку, заправленную подсолнечным маслом, очень вкусную, с яйцами и ветчиной. Запивали темным «Останкинским» пивом. После всех дневных потрясений меня вдруг охватил сентиментальный порыв.

— Как-то я привык к тебе, Кать, — пробормотал я, заколдованный ее темно-блестящим взглядом. — Даже странно, как быстро.

— И я тоже.

— Если ты лгунья, то самая искусная из всех, кого я знал.

— Нет, я не лгунья.

— Может, поживешь у меня, чем бегать туда-сюда?

— Конечно, поживу, если хочешь. Это я на скорую руку стряпала, а вот посмотришь, как готовлю, пальчики оближешь. Саш?

— Чего?

— А если та женщина вдруг придет, что ты ей скажешь?

— Наденька? Нет, она не придет. Грозится только.

Катя опустила глаза в чашку. Я спросил:

— Хочешь, чтобы я про нее рассказал?

— Наверное, это меня не касается?

— Давай знаешь как договоримся?

— Как?

— Ни в чем не оправдываться. Я же не спрашиваю, кто у тебя был вчера. И ты не спрашивай. Это так скучно. Пока нам хорошо, будем вместе. Надоест — расстанемся. Может, завтра, а может, через месяц. Оба свободные.

— Я не хочу с тобой расставаться!

В таинственный мрак ее глаз я погружался все глубже, всеми жилками к ней тянулся, и вряд ли такое бывало со мной прежде.