Мои друзья святые. Рассказы о святых и верующих - Горбачева Наталья Борисовна - Страница 23

– Машину поищи, я никого тут не знаю, – повторила я свою просьбу.

– Ноги не идут, мне плохо, – мать держалась за сердце.

– Наталья, открывай гараж, сам поеду, – решительно заявил отец.

– Куда ты поедешь! Весь в крови… – раздраженно и в то же время жалеючи произнесла мать.

Я открыла гараж, поменяла отцу полотенце, потому что мать на кровь реагировала, как институтка. Отец сел за руль и вывел машину на улицу, маневрируя одной рукой. Мать не разрешила поехать с ним, села на переднее сиденье сама. Мне было велено остаться и сторожить дачу. Они уехали. Бедный отец, что он должен был выслушать от любимой жены за свою оплошность! Терпеливый он был, это не отнимешь…

Развязку истории узнала я через день, когда родители вернулись на дачу. В травмпункте соседнего городка им сказали, что такие операции – чтобы палец оставить дееспособным – у них не делают; зажимами пережали как-то кровь и отправили в областной город – это еще два часа пути. И отец, страдая от кровопотери, довез себя и супругу на своей «второй жене», 21-й «Волге», как говаривала первая, до большого нашего областного города. Только вечером ему сделали операцию – сшивали сухожилия, венки, была задета и кость фаланги. Не знаю, была ли та операция удачной, но указательный палец на всю оставшуюся жизнь так и остался указательным – не гнущимся, как указка. Швы он снимал сам.

В шестьдесят лет, сразу после празднования юбилея, отец сказал: «Теперь я свободен, буду жить для себя» и, к недоумению многих, написал заявление об уходе. Об этой свободе он мечтал с первого инфаркта: ни повышение, ни московская карьера его совершенно не интересовали. Эх, если бы тогда он сказал иначе: «Теперь я свободен и буду жить для Бога». Но его поколение Бога не знало и, по-видимому, знать не желало. Отец со своим институтским приятелем, тоже купившим дачу в Березове, часто собирались по субботам за рюмочкой – вспомнить свои «молодые годы», погордиться заслугами перед молодежью, порассказать нам, уже взрослым детям, как надо жить. Добились они высоких должностей, на своих плечах, можно сказать, подняли химическую промышленность страны… Это была правда. Но та же их химическая промышленность погубила столько лесов, полей и рек… Но об этом много не думали, а говорить об этом вообще не считали нужным. Они жили в понимании значимости своей деятельности для страны, как в песне поется:

Человек-хозяин без оглядки на истинного Хозяина Вселенной все-таки плохой хозяин, чего-нибудь да намудрит так, что потом сам удивляется, как смог так сильно напортачить. Мои попытки обратить на это внимание кончались всегда неудачей и даже обидой – смотря сколько выпили. Но вообще с этими двумя друзьями было всем очень весело!

Долго отца не пускали одного на нашу дачу в Березове, опасаясь за здоровье. Мать на его поползновения отъехать отвечала обычно: «Я инфаркт с тобой получу». Я к тому времени стала активно воцерковляться и где только могла заказывала за него заздравные сорокоусты и годовые поминания – в монастырях, церквах, в лаврах – в Загорске, Киеве, в Печорах. Если я вдруг проговаривалась об этом отцу, он красноречиво крутил своим негнущимся указательным пальцем у виска, мол, деньги на ветер…

На пенсии отец все-таки завоевал право ездить на дачу одному. Ездил он и зимой, и весной, где только мог применял свои богатые инженерные навыки к дачным надобностям. Достаточно сказать, что совместно с местными мужиками он навел через глубокую канаву большой железный автомост, сваренный из шпал, потом они нашли место рядом с нашим домом и вырыли неглубокий колодец, в котором никогда в отличие от других не переводилась вода. Лето и большую часть осени родители стали проводить в Березове.

Отец редко когда отказывал на своей «Волге» отвезти детей, беременных и старых дачников на станцию: машин тогда в деревне было раз, два и обчелся. Надо сказать, что несколько этих километров проселочной дороги были так раздолбаны, что лишний раз по ней проехаться никому и в голову не приходило…

Однажды в конце зимы отец поехал на дачу что-то там проверить. Пройдя от станции километров пять, он услышал, что в придорожном заснеженном кювете вроде кто-то стонет. В подтаявшем снегу лежал наш березовский уркаган Толик, один из постоянных деревенских жильцов, водивший дружбу с местными уголовниками. Эти уголовники, несомненно, досаждали жителям, но с ними особенно не связывались, боялись. Тщедушный Толик, видимо, был сильно пьян, подняться не мог, замерзал. В общем, о том, что отец чуть не на руках три километра тащил его до дома, спасая от лютой смерти, Толик сам всем рассказывал. В Березове это событие вспоминали долго. Многие неодобрительно: лучше бы Толик замерз. Но отец никак не реагировал на подобные обсуждения, и я была горда им: не человеку решать судьбу другого, но помочь другому он по мере сил должен. Это была именно христианская заповедь. А поскольку поступок был христианский, то по-христиански после доброго дела последовало и искушение[24]. Той же зимой Толик с «друганами» залез в наш дом и упер 40-килограммовый генератор – сдать в цветмет. Воров видели, но опять же – боялись препятствовать, чтобы «не прогневить» Толика с подельниками.

Летом после кражи шли мы с отцом на реку – мимо покосившегося дома Толика. Сам он, пьяный, стоял у калитки, и, увидев отца, радостно закивал:

– Иваныч! Ёк макарёк! Давно не виделись! С зимы… Я тут вмочил в рога, выпил маненько. Помню, Иваныч, из аута ты меня достал. Ты теперь друг мне.

– Тамбовский волк тебе друг, – спокойно ответил отец.

– Не понял, Иваныч, – обиделся Толик. – Чё-чё-чё?

– Брус ты шпановый…

– Я? – взревел Толик.

– Ты, – ответил отец и не спеша пошел дальше.

– За бруса ответишь! – вдруг взвился Толик. – Эй ты, в шляпе!

Отойдя на некоторое расстояние, я поинтересовалась у отца:

– Это про какого бруса ты ему сказал?

– По фене ботаешь? – засмеялся он.

– По фене? – я прыснула в кулачок. – Не, не ботаю. Переведи, что ли, а то мучиться ведь буду.

– «Начинающий вор, подающий надежды» переводится.

– Зачем ты поперек ему, – расстроилась я. – Осенью они весь наш дом разнесут.

– Не разнесут, – уверил отец. – Он меня понял.

В дом наш больше не лазили. Правда, может, потому, что спустя, наверное, месяц Толику с перепоя стало в очередной раз невмоготу жить. Он выскочил во двор и заорал:

– Мру… Мру… Люди!

После этого упал, стал задыхаться, дрыгая руками и ногами. Соседка тетя Рита вышла как раз на крыльцо, увидела, что Толик действительно собирается концы отдать, подбежала к нему, а он синими губами шепчет:

– В больницу свезите.

Тетя Рита побежала по дачникам, но все, конечно, отказывались везти. Только отец согласился, хотя ему тетя Рита и мигнула:

– Да пусть подохнет!

В общем, откачали тогда Толика. Недоумевала я, зачем продлил Бог дни его никчемной жизни? Не ради ли того, чтобы отец смог сделать побольше добрых дел, за которые Господь мог помиловать его на Страшном суде…

Толик прожил еще лет пять, и все же настигла его поносная смерть: сгорел в собственном доме. Вслед за ним люто погибли другие наши уркаганы – кто утонул, кто отравился денатуратом, двоих зарезали. Видно, время пришло. Постепенно наше Березово очистилось от всех антисоциальных личностей. Несомненно, помогли тому и «крестные ходы», которые затеяли мы с Ольгой Ивановной. На них, чтобы вымолить дождь или вёдро, постепенно собиралось все больше жителей поселка, испрашивая дождя. Когда человек делает навстречу Богу один шаг, Он делает к человеку сто шагов… Милостей у Бога много, Он и освободил нас от бывших уголовников.

Вопреки пророчествам врачей, отец за своим шестидесятилетним юбилеем справил и семидесятилетний. И тогда только стал Господь готовить его к отшествию в мир иной. Как это, спросит неверующий. А вот так, если по-христиански рассуждать…