Филипп Бобков и пятое Управление КГБ. След в истории - Макаревич Эдуард Федорович - Страница 6

Фултонская речь У. Черчилля как первая политико-идеологическая доктрина холодной войны удачно встроилась в планы американского военного командования. К декабрю 1945 года у США уже было 196 атомных бомб, и, согласно военным циркулярам, им готовилось достойное применение. В директиве Объединенного комитета военного планирования № 432/д от 14 декабря 1945 года (то есть через семь месяцев после совместной с СССР победы над Гитлером) говорилось:

«На карте к приложению А [документ разведки]… указаны двадцать основных промышленных центров Советского Союза и трасса Транссибирской магистрали – главной советской линии коммуникаций. Карта также показывает базы, с которых сверхтяжелые бомбардировщики могут достичь семнадцати из двадцати указанных городов и Транссибирскую магистраль. Согласно нашей оценке, действуя с указанных баз и используя все 196 атомных бомб… Соединенные Штаты смогли бы нанести такой разрушительный удар по промышленным источникам военной силы СССР, что он в конечном счете может стать решающим» [3].

В середине 1948 года был составлен план «Чариотир» – по нему предполагалось сбросить 133 атомные бомбы на 70 советских городов. К 1 сентября 1948 года появился документ «Флитвуд» – своего рода методическое руководство к составлению оперативных планов. А уже 21 декабря 1948 года был готов разработанный по этой методике оперативный план бомбардировки СССР. В 1949 году родился еще один план – «Дропшот», по которому в первые дни войны на СССР планировалось сбросить более 300 атомных бомб, не считая обычных, способных уничтожить до 85 процентов советской промышленности [4].

В связи с разработкой таких планов активизировалась американская разведка. Чтобы планировать нанесение ударов по Советскому Союзу, необходимо было представлять оборонные возможности этой страны – инфраструктуру, жизненно важные промышленные предприятия, систему противовоздушной обороны, расположение военных аэродромов, типы боевых самолетов на них.

Генерал Кертис Лемей, глава стратегической авиации США, знал, что экипажи его бомбардировщиков после сброса ядерных бомб на советские города должны будут катапультироваться над территорией СССР, поскольку у самолетов не хватит топлива, чтобы вернуться на свои базы. Поэтому Лемей ставил перед ЦРУ задачу создания маршрутов эвакуации экипажей бомбардировщиков, требовал от ЦРУ быть готовыми организовать диверсии на взлетно-посадочных полосах советских военных аэродромов, чтобы нейтрализовать советскую авиацию, способную помешать американским бомбардировщикам выполнить свою боевую задачу. ЦРУ планировало тогда расположить своих агентов с радиостанциями близ советских аэродромов, которые находились между Берлином и Уралом.

Поэтому тогда резко увеличилось количество забрасываемых на территорию СССР разведывательно-диверсионных групп. Бобкову пришлось работать с такими группами. Контрразведывательная особенность такой работы была в том, что эти группы формировались из бывших советских граждан, – либо из тех, кто попал в немецкий плен в годы войны, либо из так называемых перемещенных лиц – людей, в свое время вывезенных немцами на работу в Германию и оставшихся там или попавших в Германию в поисках куска хлеба. Такая особенность этих групп диктовала и особые подходы к агентам, что действовали в их составе.

Вот что рассказывает Бобков:

«В начале 50-х годов в местечке Тагернзее, что в 50 километрах от Мюнхена, в большом двухэтажном особняке, стоявшем особняком, расположилась американская разведывательно-диверсионная школа. Преподавателями-наставниками в ней были американцы и русские. Настал момент, когда восемь выпускников школы с интервалами в несколько дней были попарно заброшены в разные районы СССР с целью разведки и организации диверсий на промышленных объектах. Их хорошо подготовили, все было предусмотрено, чтобы агенты не провалились. Организаторы операции не могли предусмотреть только одного. В школе работал наш человек, и отнюдь не в роли рядового курсанта. Так что нам заведомо стало известно, кто, где и когда будет к нам заброшен. Мы дали агентам возможность найти надежные тайники, спрятать свое снаряжение, а потом задержали. Семеро из них оказались солдатами, попавшими в годы войны в немецкий плен. В послевоенные годы всем им пришлось влачить жалкое существование в Западной Германии, но домой они боялись вернуться – были убеждены, что их немедленно, чуть ли не на границе расстреляют. После нескольких допросов мы убедились, что четверо из них не враги, а просто несчастные, измученные люди. Их выпустили на свободу, помогли устроиться на работу, получить жилье.

Один из этих заброшенных агентов – Петр Кудрин, по кличке Боб, привлек к себе особое внимание. Из родных мест он ушел еще мальчишкой, вслед за отступавшими немцами. На чужбине жизнь его была невыносимой: ни жилья, ни работы, лишь редкие случайные заработки. Вконец отчаявшийся, он попал в американскую разведывательно-диверсионную школу, после подготовки в которой он оказался на территории СССР. Мы поверили ему и предложили помогать нам. Он согласился.

По заданию своих хозяев он должен был обосноваться недалеко от Москвы. Поэтому устроили его на завод по производству термометров, что в Клину. Но самое важное – близ этого завода находился военный аэродром. А как предписывали его американские руководители, он должен был обосноваться рядом с этим аэродромом. Боб написал первое донесение и в условленный день и час вышел на связь с центром. Агент сообщил, что благополучно прибыл, нашел работу в Клину и о дальнейшем будет сообщать регулярно. Боб передал нам двадцать шесть условных сигналов, по которым в американском разведцентре могли определить, не работает ли он под контролем. Например, на вопрос: „Слушаете ли вы «Голос Америки?»“ – радист должен был ответить: „Слушаю голос кита“. Любой другой ответ означал бы, что передачу контролируют.

Мы верили, что Петр не обманывает, однако сомневались, полностью ли доверяют ему хозяева. А вдруг догадаются, что он ведет тонкую игру. Поэтому решили кое-чем пожертвовать.

На верхушке дерева оборудовали ему „рабочее место“, откуда хорошо просматривался аэродром. Несколько дней подряд Боб вел наблюдения, записывая все, что видел, и регулярно с этого „места“ выходил на связь. Благодаря этим сведениям его хозяева могли определить, что представляет собой аэродром, сколько там базируется самолетов, их типы.

Спустя некоторое время наш агент в Берлине передал американской разведке вместе с другими „секретными данными“ и сведения о военном аэродроме в Клину. Они почти полностью совпали с тем, что было ранее сообщено Бобом. Мы знали, что обе информации попадут в одни руки, значит, не останется сомнений в правдивости сообщений агента.

Полтора года Боб вел игру, и она принесла нам немалую пользу. По вопросам, которые разведцентр ставил перед Бобом, мы точно установили, что именно интересует американцев» [5].

А интересовало их то, что требовал генерал Лемей от ЦРУ, готовя свою стратегическую авиацию для ядерных ударов по СССР.

По большому счету успех этой контрразведывательной операции, как и других подобных, в которых принимал участие Бобков, зависел от того, насколько искусно контрразведчики могли работать с людьми, ставшими агентами вражеской разведки. Работать тонко и проникновенно, погружаясь в хитросплетения человеческих судеб.

В начале 50-х годов американцы отказались от планов нанесения ядерных ударов по Советскому Союзу. И не только благодаря растущей военной мощи СССР, у которого к концу 1949 года уже была своя атомная бомба, но и в силу «внутрисоветских» причин, главная из которых – отношения власти и народа. Американская разведка обратилась тогда к ученым Университета Гарварда, чтобы те выявили настроения советских людей, хотя бы из числа перемещенных лиц, что содержались в лагерях на территории Западной Германии. И неожиданным оказалось для американцев то, что далеко не все советские люди мыслили, как солженицынский Спиридон Данилович из романа «В круге первом»: «Если бы мне, Глеба, сказали сейчас: вот летит такой самолет, на ём бомба атомная. Хочешь, тебя тут как собаку похоронит под лестницей, и семью твою перекроет, и еще мильён людей, но с вами – отца Усатого и все заведение их с корнем, чтоб не было больше, чтоб не страдал народ по лагерям, по колхозам, по лесхозам?.. Я, Глеба, поверишь? нет больше терпежу! терпежу – не осталось! я бы сказал… А ну! ну! кидай! рушь!!».