Невеста из ниоткуда - Посняков Андрей - Страница 32

– Госпожа! Мы колесу не…

– Ой, рот свой закрой, зануда! – Женька со смехом закрыла уши руками, потом вскочила, взъерошила парню волосы. – Ты что такой грязный-то, Велик? Чтоб сегодня же в баню сходил или, на крайняк, выкупался. Голову помой, расчеши тщательно. На вот тебе гребень!

На следующий день Женька приказала вызывать к себе видоков – всех четверых, что хоть что-то могли поведать о пропавших девах, точнее говоря, об обстоятельствах их пропажи. Пусть смутно говорили, бестолково, но что-то настораживало Летякину в их показаниях, а что именно – пока было не осознать. Вот и хотелось послушать свидетелей самой, лично, а не с чьих-то слов.

Все были вызваны на разное время – Карась с Линевым – с утра, Пугаев Рвань – после обеда, а старшой, Косима Ржавов по прозвищу Плетяга, – уже ближе к вечеру. Все вроде бы говорили практически одно и то же, за исключением племенной принадлежности послышавшихся им голосов… но как-то по-своему, явно путаясь в мелочах. Даже относительно того, где они сами были в тот момент, когда увидали лодку, и что это была за лодка.

– Мы с Линем в кусточках крючки проверяли, да…

– Я да Карась, дружок мой, на уду рыбу в заводи лавливали…

Интересно получается – то крючки, то на уду. Не так-то уж и много времени прошло, чтобы в этом путаться.

– А лодка какая была?

– Обычная однодревка, долбленка…

Это – Карась с Линевым. А вот Рвань Пугаев совсем иное пел:

– Хорошая такая лодка, большая – насад!

– Точно насад? А никаких других лодок в это время на речке не было?

– Не, госпожа моя! Говорю же – одна.

– А чужаков в ней?

– Четверо. Точно – четверо. Да об этом тебе, владетельная княгиня наша, все, кто с нами был, скажут. Четверо здоровенных парняг! Одеты? Да… как-то не рассмотрел, далековато было, да и солнышко садилось – слепило глаза.

Первые двое – с утра – тоже на солнышко жаловались, дескать, не рассмотрели парней. А вот речь их слышали!

– Варяги, варяги – Перуном клянусь!

– Словене с Ильменья, забери меня Макошь! Почти как мы говорят, только цокают – поЦэму, заЦэм.

– Ромеи! Тут и думать нечего!

Не нравились все эти показания Женьке. О том она, вечерком уже, и сказала Велесию:

– Складно врут! В главном сговорились, а в деталях, по мелочи, путаются. Одни лодку однодревкой называют, другому насад чудится, а рыжий этот вообще челнок тот не разглядел, зато точно знает, что в нем было четверо. А чего конкретного – одежда, приметы людей – якобы смутно все, да и не присматривались. Зато голоса хорошо услышали, речь разобрали! Жаль, Раскоряка-боярина нельзя трогать! Княгиня строго-настрого запретила.

– То-то и оно, госпожа…

– Ты тоже еще тут… подпевала! Вот что… – Встав с лавки, княжна подошла к парню, положила ему руки на плечи и зашептала: – Завтра с утра отправишься ко двору Раскорячьему. Тайком пойдешь, и не на двор, так походи, рядом, простолюдинов поспрошай. И не только про девок пропавших, но и про людишек боярских, видоков наших. Интересно мне, как их боярин за пропажу дев наказал? Ведь они ж виноваты – не углядели. Тем более главный их бригадир – Плетяга. Понял все? Тогда ступай.

Оставшись одна, Женька разделась, улеглась на пустое широкое ложе и снова задумалась – с чего б она вообще так заинтересовалась всем этим делом? Просто от безделья? Или – убоявшись Ольги, княгини? Да нет… скорее уж – первое. И еще – это ведь муж ей все поручил, так как же она могла не оправдать оказанное доверие? На мальчиков заглядываться – это одно, а дело порученное загубить – совсем другое. Ах, Святослав, Славик, муж законный, киевский князь с забавным чубом и вислыми усами…

Вспомнив супруга, княжна долго ворочалась, все никак было не уснуть, сон не шел, зараза, да еще, как назло, во дворе гулко лаяли псы, а на крепостных башнях перекликалась неусыпная стража. Вот и попробуй поспи тут!

Уснула лишь под утро да раскрыла глаза уже ближе к полудню, по здешним меркам – невообразимо поздно, тут ведь все поднимались в самую рань, с солнышком. Вошли служанки, причесали, одели, а за порогом терпеливо дожидался Велесий. С докладом.

Слуг своих Раскоряк-боярин, оказывается, никак не наказал. Не орал на них даже, хоть обычно гневлив бывает.

– Ага! – Княжна всплеснула руками. – Что я говорила? Значит, боярин сам при делах – никто у него девок не крал! Он просто перед людьми обставился, о краже заявил, а сам… сам куда-то их сбагрил, это ясно… Другое непонятно – к чему такие сложности-то? Девки-то и так – его. А, Велик? Как мыслишь? Ого… ты что такой довольный-то? Вижу-вижу – сияешь – как голый зад при луне – так моя бабушка, бывало, говаривала. Праздник у тебя какой? Или что-то еще надыбал? Нашел?

– Да уж нашел, – ухмыльнувшись, Велесий вытащил из-за пазухи медную, согнутую в круг, проволочину. – У храма Перунова на кустах, на веточке, болталось.

– И что за хрень-то?

– Височное кольцо, моя госпожа! У кривичей девы такие носят.

Про височные кольца Женька раньше как-то не особо слыхала, только здесь вот потом тот же Велесий и пояснил – мол, у каждого народа словенского своего вида кольца: у радимичей – с тремя лепестками, изящные, у северян – в виде загогулины, у славян ильменских пятиугольником, у вятичей – с семью лопастями, ну а самые простые, проволочным неказистым кругом – у кривичей.

По всему выходило – не ошиблась княжна насчет жертвы. Видать, Раскоряк-боярин что-то у Перуна сильно попросить хочет.

– Так и попросил бы, открыто бы дев привел! – Велесий пожал плечами. – Они ж его рабыни.

– Ха, привел! – рассмеялась княжна. – Он же – христианин! И вдруг – языческим богам жертвует. Ольга узнает – мало не покажется!

И что же такое хотел боярин от старых богов? Что-то очень важное, для чего наложниц своих – юных красивых – не пожалел… и, верно, раз уж христианином прозывается, мог и в церковь зайти, помолиться и священнику о просьбе своей рассказать.

В церковь. Кстати, вот туда и зайти бы! Узнать…

Как раз и праздник великий вскорости намечался – день летнего солнцеворота, Иван Купала, у христиан же – Рождество Предтечи и Крестителя Господня Иоанна. Про последнего Женька, как и почти все россияне, христианка, что уж и говорить, весьма нерадивая, толком мало чего слыхала, а вот про Ивана-то Купалу – наоборот. Знала, что в ивановскую ночь девки на суженого гадают, венки плетут да голыми в росных травах купаются. А потом прыгают с парнями через костер и ищут цветок папоротника, которому, говорят, все клады подчинены – отыщешь цветок, вот богатство-то на тебя и посыплется, не унести!

Целый день юная княжна ходила в задумчивости, а вечером велела служанкам позвать Велесия, коему приказала ждать ее вечером у дальних ворот.

Выпроводив парня, Женька набросила на плечи скромный – какой уж нашелся в сундуках – плат да отправилась в хоромы старой княгини, напроситься в церковь на вечернюю службу.

Ольга отнеслась к просьбе невестки милостиво – ну а как же? – разрешила пойти с процессией христиан, покивала:

– Вот-вот, помолись, чадо. Кротости у Господа попроси, инда гордыни в тебе много. Муж-то, сыне мой, арапником еще не учил? По очам хитрым да дерзким вижу – нет. Ничего, вернется из вятичей, ужо поучит.

Женька поспешно поклонилась, пряча ехидную ухмылку, да, опустив очи долу, спросила с кротостью:

– Княгиня-матушка, так мне когда собираться-то?

– А посейчас и прийди, – махнула рукой Ольга. – Вскорости в Николаевскую церковь и отправимся, чего тянуть-то? Отче уж заждался, поди. Ой, чадушко! Всех нынче увидишь. Да, – перекрестившись на висевшую в углу икону, княгиня вдруг вскинула глаза. – С Раскоряком-боярином как? Сыскала пропажу?

Княжна недовольно скривилась – ишь, сука старая, вспомнила ведь, не забыла, – однако сразу же натянула на лицо улыбку да, разведя руками, ответила этак неопределенно: