Невеста из ниоткуда - Посняков Андрей - Страница 29

– Здоровые молодые девки, – тихо протянула Летякина. – Что-то не верится мне, что их можно вот так вот запросто, словно овец, увести! Без их-то согласия – да ни за что! Сговорились они с похитителями своими, вот что. Сговорились! А вот где? Без присмотра куда ходили?

– Вряд ли, моя госпожа.

– Это тебе кажется, что вряд ли. А пописать? А искупаться? Что – и за этим следили? Ну, за купающимися-то девчонками многие б подглядеть не отказались, но за писающими – это извращенцы только могли.

Княжна хмыкнула, потянулась к стоявшему на столе кувшину, налила по кружкам:

– Видать, не усмотрел бригадир-то!

– Кто не усмотрел… г-госпожа?

– Ну, старшой тамошний.

– Плетягою его кличут.

– А почему так?

– Говорят, с плетью управляется ловко. У боярина своего он заместо палача-ката бывает, потому-то боярин не шибко-то его и наказал за недогляд. Так, малость постегали. А про реку… про то ты, госпожа, верно сказала. Купались ведь девы-то – жара стоит, а потные все – не могли не купаться. И не с мужиками вместе – мыслю, за тем уж Плетяга по боярскому слову следил. Господину-то зачем рабыни беременные? Работать когда еще смогут? А дети их – рабы – пока вырастут, пока хоть в какую-то силу да разум войдут… Морока. А дело это, с пропавшими девами, важное. Самое важное, и я, госпожа, во всем тебе помогу, не хуже, чем Всерад-огнищанин. Он, конечно, поопытней, но не особо умен.

Женька не слушала. Думала. Понимала, что подстава – и это-то ее и раззадоривало. А ну-ка, удастся девок сыскать, живых или… Нет, уж лучше, конечно, живых. А этот Велесий… На Майкла похож, да. Очень! Одно лицо. Только этот помладше. И приятненький, симпатичный – в глазки карие взглянешь – про хромоту забудешь враз.

Ольга вызвала невестку почти сразу с утра, княжна едва встала, умывалась над кадкой, приводя в недоумение всю свою челядь. Женька давно заметила, что о гигиене здесь не заботились вовсе – не умывались, руки после туалета не мыли, хорошо хоть еще парились раз в месяц в банях – и то хлеб.

В сумрачной душной горнице, освещенной дрожащим светом золоченых ромейских светильников, сидевшая в высоком резном кресле великая княгиня, желчно поджав тонкие губы, слушала, хмурила брови, время от времени властно прерывая Женькины слова взмахом руки.

– Ты все ли слыхала, дщерь, что я тебе говорила?

– Голова болит. – Княжна прикрыла озорные глаза пушистыми загнутыми ресницами.

– То не мудрено, дщерь!

– Целую ночь с Перуновой горы каким-то смрадом тянуло – верно, жгли что-то в храме, приносили жертвы. Правда, может, и показалось.

– А может, и не показалось, – усмехнулась Ольга. – В капище-то языческом все что хочешь станется. Ладно, иди. К Раскоряку-боярину, прошу, относись с уважением, муж он в Киеве не последний!

Ага, вот откуда ветер дует! Кто-то уже про боярина-то наплел. Челядь? Или – чего далеко ходить – сам Велесий? А что? Тут каждый друг на друга стучит – не княгине, так Святославу, не Святославу, так Свенельду. Жаль, варяжский дядюшка вместе с князем ушел к вятичам, не у кого защиты просить, приходится самой крутиться. Значит, Раскоряку не трогать… интересно, как тогда дознанье по пропавшим девам вести? Может, и в самом деле, довел он их до ручки. Или – не довел, сами свалили – опять же, надо во всем разбираться.

– Матушка княгиня, могу я по Киеву походить-поездить? – уловив едва заметную благостность, вдруг проскользнувшую на хмуром лице Ольги, словно лучик солнца в смурной пасмурный день, Женька осмелела. – Не токмо здесь, в детинце, но и на посаде. Красив град-то, а я так и не видала его толком.

Ольга махнула рукой:

– Поглядишь. Свиту я дам.

Поклонившись, юная княжна с удовольствием покинула душные покои старой княгини. А ведь нашла слабое место, кажется. И закон Ольгин нашла – христианство. Вообще-то, могла б и раньше додуматься… коли б не столь необузданный секс, такой, что и дух перевести некогда. Ах, Святослав, блин…

Некогда было и переговорить с Велесием, княгиня-мать обещанья свои в долгий ящик не откладывала, свиту прислала сразу, так что ничего не поделаешь, пришлось уж одеваться, как пристало приличной замужней даме, княжне – поверх платья ромейскую столу, да на нее – плащ, да волосы скрыть под паволоками. Жарко, блин, душно, неудобно – а приходилось терпеть.

Выехали на Подол с помпой – впереди да позади гриди и прочая свита, в середине – сама княжна верхом на смирной белой кобыле – научил Святослав держаться в седле, хотя бы пока так, самую малость. Ничего особенно интересного на посаде не было, большей частью одни убогие домишки – хижины, средь которых, впрочем, попадались и вполне себе приличные усадьбы, а ближе к реке во множестве дымились кузницы. Кроме всего этого – плетни, плетни, плетни, а за ними – деревья, сады-огороды-пашни, а дальше – заливные луга, стерни да пастбища.

– Тут гончары живут, – показывал хитромудрый Волока-тиун. – Тут – кузнецы, а эвон там – кожемяки.

Попадались и языческие капища, грозные, за частоколами, с прикрепленными над воротами коровьими, выбеленными дождями и ветром черепами.

Тиун благоговейно махал рукою:

– Даждь-бога храм… а тот – Стрибога, а дальше, на горе – Сварожьи чертоги. Ну а Перун, как ты сама, госпожа, видала – в детинце.

– А христианские храмы где?

– Так на детинце же! Святого Николы храм. Да у самых ворот, мы ж мимо только что проезжали.

– Н-да? Что-то не заметила.

И впрямь, мудрено было заметить, слишком уж странной оказалась церковь Святого Николая, деревянная, вся какая-то приземистая, без всяких маковок, она больше напоминала какой-нибудь римский Пантеон, правда, крест все же имелся – золоченый. И как молодая княжна раньше-то его не заметила? Верно, не туда смотрела.

Запомнила Женька церковь и дорогу к ней запомнила. В детинце все рядом – тем лучше. Сразу после обеда вместо сна туда и пошла – а чего время-то зря терять? Со двора, не особо таясь, вышла, главу платком расписным прикрыла. Не оглядываясь, знала – следят за ней накрепко и Ольге уж обо всем доложат. И пусть!

Да и не только ради Ольги все – и самой помолиться хотелось. По-настоящему, в церкви, а не просто так. В хоромах-то и икон не имелось! Ну, еще бы, муж-то родной – язычник, прости, Господи.

С ранних лет, с детства, Евгения, как и большинство русских людей, ничтоже сумняшеся полагала себя православной. Крещена была – да крестик, правда, в Выди-реке утоп во время приснопамятных печальных событий. Окромя же крестика ничем особенно Женькино православие не проявлялось. Ну, на Пасху яйца красила – как все, по большим праздникам, – коль было на то настроение – заглядывала и в церковь, молилась, свечки ставила… опять же, как все. Как и все, молитв толком не знала, даже и «Символ веры» не смогла б наизусть прочесть, разве что самое начало, и это не говоря уже о соблюдении постов, об исповеди. Тем не менее, кто спроси – так Женька твердо считала себя православной… как все.

Ну, это там, дома, было – «как все», а тут вдруг застеснялась девчонка. Как-то погано на душе сделалось, когда вдруг подумала – что же она, Господа Бога для целей своих использует, а о том, чтоб с молитвой ко Христу прийти, помощи попросить – не догадалась? Ой, нехорошо это, нехорошо. Чем она, Женька Летякина, от здешних язычников отличается? Тем, что те жертвы своим богам приносят, а она – яйца крашеные? Как все.

Войдя в полутемный храм, юная княжна перекрестилась на большую, написанную темными красками – или, скорей, потемневшую от времени – икону, потом повернулась к распятию, снова перекрестилась.

– Помоги, Господи Иисусе…

Потом вдруг подумала – а в тот ли храм зашла? Может, он католический, а и вовсе не православный, вон и распятие… однако – и иконы тоже.

– Вижу сомненье в очах твоих, дева, – выскользнул неизвестно откуда бородач в длинной черной рясе и с большим золотым крестом на груди.