Невеста из ниоткуда - Посняков Андрей - Страница 27

Рев мотоцикла неожиданно раздался совсем рядом. И столь же неожиданно затих.

– Случилось что? Подвезти?

Мотоциклист – в черной косухе с заклепками, в кожаных джинсах, – подъехав и заглушив двигатель, зачем-то снял шлем. Женька прищурилась, окидывая парня взглядом. Темные локоны, разгоряченное загорелое лицо, карие глаза…

– Так подвезти? Или… Тебя ведь Женей звать? – не отставал рокер.

– Ну, Женей… – удивленно протянула девушка.

– Так садись же! Смотрю, уже замерзла вся.

Утробно зарокотал двигатель. Обняв мотоциклиста за талию, Женька прижалась к нему всем телом – так было теплей.

Мотоциклист обернулся:

– Куда едем-то?

Женька назвала адрес. Парень кивнул. Поехали. Помчались в сиреневом воздухе наступающей ночи! Наверное, этот вечер был теплым. Только Женьке сейчас так не казалось. Ей хотелось одного – добраться до дому, вскипятить в чайнике водички, наскоро помыться в тазу, нырнуть под одеяло – и спать!

Доехали, кстати, быстро, минут за семь, беглянка и замерзнуть не успела. Так только, знобило чуть-чуть.

– Спасибо.

– Пожалуйста. Значит, ты, Женя, меня совсем не помнишь… Я ж Михаил, Миша…

Вот тут до девчонки наконец дошло! Ну, конечно!

– Вспомнила! Тебя Одноногим Майклом все кличут, так?

Парень неожиданно обозлился, видать, обиделся:

– Да еще пока на двух хожу. Правда, хромаю – инвалид… Ладно, пора мне…

Парень дал газу и вскоре исчез из виду за поворотом. Не слышал, как Женька что-то крикнула вслед. Хотела в гости позвать…

Вот, как говорится, и познакомились, пообщались. Жаль, что так. Жаль… Вообще-то Одноногий Майкл – Михаил Веретенников по паспорту – когда-то учился на два класса постарше Женьки, и ей, что греха таить, нравился. Да многие девчонки тогда по Мишке сохли – красавец и умница, техникой увлекался и еще, говорят, писал стихи. А потом – армия, какая-то горячая точка, инвалидность… Хорошо хоть, врачам удалось ногу спасти. Вернулся, устроился куда-то, купил «Урал», переделал, как нужно, ездил… и хромал. На левую ногу хромал – за что и получил в рокерских кругах свое прозвище – Одноногий Майкл. Хорошо хоть, не Рупь-Двадцать, как в старом советском фильме!

Ах, Мишка, Мишка… Майкл… И что с того, что хромает? Вовсе не так уж и сильно. Зато руки откуда надо растут, и человек неплохой… и… красив, как какой-то известный актер. Какой вот только?

Одноногий Майкл… Как вот этот… вылитый! Но значительно моложе, да. Как Майкл классе в десятом… или даже в восьмом. Ну, одно лицо же!

Перед крыльцом, на княжьем дворе, почтительно толпись люди – истцы и ответчики, – ближе всех держался какой-то пузан в широких штанах и лисьем – несмотря на жару – полушубке, распахнутом как раз на пузе и одетом, как и Женькино ромейское платье, для пущей солидности, чтоб видели все – не голь-шмоль какая-нибудь, а боярин! Или богатый купец… или дружинник княжий – из старшей дружины «муж»… впрочем, это и есть боярин.

Да, так оно и было – Святослав его сразу узнал, кивнул милостиво:

– Что у тебя, Раскоряк? Зачем пожаловал?

– Девок у меня увели, княже, – пригладив вислые, как и у самого князя, усы, с поклоном прогундосил толстяк. – Полдюжины красивых молодых рабынь. Полдюжины!!!

«Портсигар отечественный… три!» – про себя ухмыльнулась Летякина.

– За каждую, княже, по десять златых монет ромейких отдал. – Скривившись, толстяк продолжил жаловаться, вытирая широким рукавом выступивший на большом, с залысинами, лбу пот. Шапку боярин, как и все в княжеском присутствии, держал в правой руке и поминутно кланялся. – У купца ладожского всех купил, господине, у Рогвольда.

– У Рогвольда? – подавшись вперед, хмыкнул князь. – Ведаю такого. Купец знатный, худой товар не продаст.

– Так вот и я о том же толкую! – Жалобщик приободрился, словно только что похвалили вовсе не ладожского торговца, а его самого. – Добрый товар, на шесть десятков золотых солидов убытку!

– Шесть десятков солидов, – с поклоном подойдя к Святославу, тихо прокомментировал один из огнищан. – Десять таких за пять гривен идут, а шесть десятков – тридцать.

– Но, но, ты меня счету-то еще поучи! – обиженно нахмурился князь. – Знаю, что тридцать. Так ты, Раскоряче, на кого думаешь? Кто девок-то твоих свел?

– А ни на кого не думаю, княже! – Еще раз поклонившись, боярин развел руками. – Не ведаю, на кого и думати. У тя помочи прошу, у суда твово, господине!

– Ах, вон оно что… – Князь обернулся на огнищан. – Ужо завтра выслушаете все да разберетесь. Потом мне доложите.

Огнищане молча поклонились, то же самое сделал и хромоногий служка, после чего живенько спустился с крыльца да, подойдя к боярину, принялся что-то шептать, наверное, разъяснял, куда именно для дачи показаний явиться.

Остальные дела пошли куда проще – не надо было никого искать, все уже были на месте – и истцы, и ответчик, и свидетели, и тут уж Святослав судил сам, не прибегая ни к чьей помощи, а лишь выслушивая «видоков» да «послухов», а в случае сомнений, когда уж совсем было не разобраться, кто прав, кто виноват, прибегал к «суду богов». Одну пару – дружинников – заставил биться промеж собой на мечах – кто победил, тот и выиграл дело. С простолюдинами же князь поступал еще проще – одного обвиненного в краже коня смерда велел бросить с кручи в Днепр – выплывет или не выплывет (выплыл, о чем потом доложил огнищанин, стало быть, невиновен), другого же – обвиненного в злом колдовстве – заставил сунуть руку в котелок с кипящей водой – рука покраснела, на глазах пошла волдырями… значит, не колдун, понятно.

Просидев часа два, Святослав прочую мелочь оставил на огнищан и хромого служку – передал, так сказать, по подследственности – да, поднявшись с кресла, махнул рукой жене – пошли, мол, хватит тут рассиживать.

– Ну… – Скинув в горнице корону и мантию, княжна потянулась. – В принципе не так уж и скучно. Забавно даже. Только этого, с обожженной рукой, жалко.

– Жалко было б, коли его смерти предали облыжно, – усаживаясь на лавку, резонно заметил князь. – Рука-то заживет, а вот глава срубленная не прирастет обратно.

Женька хмыкнула:

– Да уж, да уж – ты прям у нас философ.

– Любомудрие ромейское ведаю, – кивнул Святослав к большому удивлению супруги. – Аристотель, Сократ, Пифагор, Фалес из Милета. Вижу, и тебе сие не чуждо. Неужто мудрость греческая уже и до ваших лесов докатилась?

– А что же мы, хуже других? – вспыхнула юная красавица. – Теорему Пифагора я и сейчас помню. А вот насчет Фалеса… Фалеса – забыла.

– Ох, люба моя. – Князь обнял жену за талию. – Каждый раз все больше и больше в тебе открываю! Правы философы ромейские: человек – то мир целый!

– Знал бы ты… – с грустным вздохом прошептала про себя княжна.

На следующий день, прямо с утра, Святослав со своей дружиной после торжественного молебна Перуну и прочим богам отправился в далекий поход – в земли вятичей. Лесной народец этот следовало поскорее «примучить», а потом вплотную заняться хазарами, имевшими наглость владеть богатыми городами, тучными стадами и развитой торговлишкой.

Прощаясь с мужем, Женька испытывала самые противоречивые чувства: с одной стороны, уж теперь-то можно было вплотную заняться подготовкой побега, а с другой – в отсутствие князя девушка становилась полностью беззащитной перед невзлюбившей ее свекровью. Да и, честно говоря, привыкла уже Летякина-Малинда к своему супругу, любовь, правда, еще, верно, не вспыхнула… хотя – кто его знает? Все ж таки грустно было при расставаньи, юная княжна всплакнула даже, причем вполне искренне.

А ведь и то хорошо, что в походе далеком супруг будет: с глаз долой – из сердца вон, так в народе говорили.

Тем не менее в расстроенных чувствах своих Женька копаться не хотела, пыталась отвлечься, в чем ей невольно помогла ненавистная княгиня-мать. Едва только кольчужная рать Святослава скрылась из виду, Ольга вызвала невестку к себе «на беседу». Глянула, словно солдат на вошь, ухмыльнулась: