Невеста из ниоткуда - Посняков Андрей - Страница 10

К вкопанному в землю столбу была привязана обнаженная девчонка. Совсем еще юная, младше Женьки, она обнимала столб руками, связанными грубой веревкою, бледное лицо ее искривилось от нестерпимой боли, голая спина была вся покрыта кровью. Рядом – переговариваясь и смеясь! – кругом стояли зеваки, старики, женщины, дети, время от времени давая советы звероватому, по пояс голому мужику, культуристу с большим окровавленным кнутовищем в правой руке.

– Эй, Лютоня! Раньше времени не забей.

– Поучи жену щи варить, – незлобиво прищурившись, культурист поднял кнут… и с протяжным свистом опустил – ожег!!! – на спину несчастной.

Брызнули по сторонам кровавые брызги… девушка дернулась, закричала. Притвориться так было бы невозможно…

– Это что… это взаправду, что ли? – захлопала ресницами Женя.

– Воровка, раба, – обернувшись, как ни в чем не бывало пояснил Стемид. – Хозяева за татьбу на правежь выдали. Теперь насмерть забьют.

– Как – насмерть?

– А вот так! Воровать-то – последнее дело.

Глава 3. Май – июнь. Ладога – Новгород. Второе потрясение Женьки

До глубины души потрясенная увиденным, Женька и не заметила, как вся процессия вышла на окраину города и, миновав поспешно отворенные стражей ворота, оказалась за крепостной стеной, в предградье. Там уже не было прямых улиц – строились как хотели, закоулками, россыпью самых убогих хижин. Кругом была несусветная грязь, лужи, даже на лошади не проехать, пробраться можно было только пешком, осторожно ступая по брошенным в грязищу камням и плашкам.

Большую, крытую соломою хижину, к которой свернул Стемид, окружал высокий плетень, удерживающие ворота колья были увенчаны скалящимися человеческими черепами, такие же мертвые головы украшали и концы поддерживающих крышу лаг, так называемые «курицы». Вся эта мертвечина неожиданно вызвала у Женьки улыбку – больно уж похоже на избушку Бабы-яги из старых детских фильмов. Носильщик же и сопровождавшие процессию воины, наоборот, взирали вокруг с явным страхом и что-то про себя шептали – видно, молились. Правда, почему-то не крестились, нет… ах, ну да – они же язычников изображают, не христиан.

– Урмана! – потоптавшись у невысокого крыльца, негромко позвал Стемид. – Я привел.

Изнутри что-то пробормотали, Летякина точно не разобрала – что: то ли входи, то ли вводи.

– Вылазь, – обернувшись к носилкам, варяг махнул рукой. – Приехали. В дом заходи да не забудь поклониться хозяйке.

Висевшая на ременных петлях узкая дверь отворилась беззвучно, изнутри пахнуло каким-то пряным запахом, настолько резким, что Женька невольно закашлялась. И хорошо, что закашлялась – не расхохоталась, смех-то распирал девчонку уже с первых минут.

Баба-яга! Ну, точно! Худющая седая старуха со сморщенным желтым лицом и большим – крючком – носом словно сошла с картинок, коими ушлые художники иллюстрируют книжки ужасов для малышей, типа «Ивана Царевича», «Жихарки» и прочих, памятных Летякиной еще с раннего детства. Именно в таком вот карикатурном виде ужасную Бабу-ягу и изображали: худая, крючконосая, с темными, глубоко посаженными глазами и костлявыми руками-лапами, только что без когтей.

– Ну, заходи, дева, – прищурившись, проскрипела старуха. – Ты же, Стемиде, со людищи своим подожди здесь, во дворе.

– Мы можем и в другом месте подождать. – Стемид поспешно отошел к воинам. – Где-нибудь рядом, на бережку.

– Ваше дело, – равнодушно бросила «Баба-яга». – Даже лучше – мешать не будете. Как все сделаю – кликну.

Сказав так, она перевела взгляд на Женьку и, осклабившись, поманила девчонку пальцами:

– Иди ж!

– Темновато тут, – едва не ударившись лбом о низкую притолочину, Тяка невольно поклонилась и, не выдержав, засмеялась. – Здравствуй, бабушка Яга! Не ешь меня, я тебе пригожуся.

– С чего ты взяла, что я тебя есть буду? – удивленно прошипела хозяйка избы. – И не пригодишься ты мне ничем, девка, – увезут, уедешь. На сундук, вон, присядь.

Посреди горницы, напротив узенького оконца, стоял большой сундук, окованный узкими железными полосками; по бокам тянулись лавки, а все стены были увешаны коровьими черепами, какими-то костяшками и пучками сушеных трав. В углу жарко пылал очаг, над которым в большом котле булькало какое-то варево – от варева-то и пахло…

– Одежку мужеску сыми!

– Ну уж нет! – Женька резко дернулась. – С чего тут я голой-то сидеть буду? Иль и впрямь есть меня собралась, бабушка Яга? Так я невкусная.

– Да не буду я тебя есть, сколько раз говорить-то?! – «Баба-яга» обиженно поджала тонкие пересохшие губы и недобро прищурилась. – Смотрю, девка, нет в тебе ни уваженья, ни страха. Непонятно сие.

– А чего мне тебя бояться-то? – усмехнулась пленница. – Ты что, бабушка, страшная? Так не страшней Фредди Крюгера, особо-то себе не льсти. Черепа эти дурацкие, травки… как в мультике все. Ну, что смотришь-то? Говори, чего от меня надобно?

Образ выставленной «на правеж» девушки колоритная ведьма перебила почти напрочь, правда, неприятный осадок от увиденного на рынке у Женьки все же оставался. И над этим она еще толком не думала.

– Ой, не спеши, дева. – Старуха махнула рукой. – Узнаешь все, узнаешь. Одежку, сказала, сыми! Аль мне слуг кликнуть?

– Да ладно, сниму, коли просишь.

Тяка покусала губы. Старая вполне могла кого-то позвать, да хоть того же Стемида со своими придурками. Так уж лучше самой, чтоб дураков не тешить. Что там в карманах-то? Зажигалка… сигареты… пригодятся, пусть тут, на сундуке, полежат.

– Ну? – Скинув кеды, свитер и джинсы, девушка протянула их бабке. – Куда положить-то?

– Сюда давай.

Старуха взяла двумя пальцами джинсы, скорчив при этом такую гримасу, будто бы схватила змею. Взяла, повернулась к очагу…

– Эй, эй! – дернулась Женька. – Ты что творишь-то, эй!

Поздно! Баба-яга резко швырнула джинсы в огонь, что-то про себя приговаривая… туда же полетели свитер и кеды…

– Ну, ты даешь, старая! – всерьез рассердилась пленница. – И что мне теперь, голой ходить, что ли?

– Сядь! – обернувшись, старуха злобно сверкнула глазами и махнула рукой…

От этого жеста Женьку отбросило на сундук… прямо швырнуло! Д-а-а… если каждый раз так – вся попа в синяках будет.

– Ох, дщерь, – склонившись над девушкой, ведьма сухо поджала губы. – Снова молвлю: не вижу в тебе ни страха, ни уважения… одно глумство! Верно, я сразу все про тебя поняла…

– И что же ты поняла, интересно?

– Чужая ты! – сверкнула глазами старуха. – Совсем чужая. Не изгой – хуже. Из далекого далека явилась. Нет у тебя здесь никого. Пришла ниоткуда, уйдешь в никуда.

– Ой, ой, как интересно!

– Не глумись! – Баба-яга стукнула Женьку по лбу, вроде бы и не сильно, но голова загудела, будто котел, а руки и язык вдруг сделались ватными. – И слушай меня, коли еще хоть маленько пожить хочешь. В глаза мне посмотри… так… теперь на-ко, выпей…

Повернувшись к очагу, ведьма зачерпнула варево большим корцом и поднесла к Женькиному рту.

Девчонка дернулась:

– Горячо же!

– Пей, говорю!

И снова ожгла взглядом, и Женька покорно сделала долгий глоток… Не таким уж и гнусным оказалось варево, даже, скорее, приятным – по вкусу чем-то напоминало глинтвейн.

– Все-то не пей, эй! – поспешно отбирая корец, спохватилась старуха. – Смотрю, жадна ты, девка. Ладно… слушай теперь…

Неожиданно подскочив, едва не ударившись головой о потолочную балку, «Баба-яга» сплюнула на три стороны и густым пропитым басом запела, точнее, заговорила речитативом, как в рэпе:

– Не огонь горит, не смола кипит, а горит-кипит ретиво сердце… Конь-огонь, норны песни пой, клад зверей морей, злей и злей… Дева сердце раскинь, отвори… Отвори!!!

От этих дурацких слов – а скорей, от выпитого «глинтвейна» – у Женьки в голове замутилось, захорошело, как бывает уж ближе к концу хорошей пьянки, когда уже не хочется болтать о чем ни попадя, а хочется – петь… ну, или закрутить хорошо с парнями.