Таинственные истории, случившиеся с обычными людьми - Хаецкая Елена Владимировна - Страница 23

Роботов это тоже не слишком занимало.

Они находились на космическом шаттле, который потерпел крушение над Ленинградской областью в начале шестидесятых. Некоторое время роботы, повинуясь приказанию Господина, оставались на корабле. Им было велено: ждать и не предпринимать самостоятельных действий. Будет найден способ починки. Требовалось в это верить.

– Верить и ждать! – гласила Первая Директива в чужой земле.

И они верили.

Однако шло время, кое-что начинало ржаветь и требовать незамедлительного вмешательства. Роботы зашевелились. Они не имели никакого права погибнуть в сыром болоте. Они обязаны были выбираться отсюда и искать самостоятельных путей ко спасению. И, пребывая в спасенном состоянии, – верить и ждать. По-прежнему. Господин будет только рад, когда обнаружит их исправными.

Поэтому они объединились в пятерки и вышли на шоссейную дорогу. Несколько их были сбиты машинами и отправлены затем в металлолом. Еще один, подобранный шушарским умельцем, был переоснащен и превращен в автомат для разлива газированной воды. Этого робота очень полюбили дети, и он окончил свои дни на излете семидесятых. Все имеет износ, даже любимые автоматы для газировки. Но он ни о чем не жалел. Он считал, что прожил хорошую жизнь.

Оставались еще пятеро. Они по-прежнему скитались и скрывались от людей, они тщательно сберегали свою целостность и все так же верили и ждали.

По прошествии почти трех десятков лет они неожиданно оказались в лапах предпринимателя и были обращены им в манекены. До поры их это устраивало. «Неплохое место для того, чтобы пересидеть опасность, – рассуждал Лопес. – Все-таки мы преступно затеряны в земле чужой».

Они общались телепатически, с помощью незаметных для человека электромагнитных импульсов.

Иньига была полностью согласна с Лопесом. В первые дни пребывания в новом качестве она пришла в восхищение от предстоящей работы. Ей вообще ничего не требовалось делать, только притворяться неживой. На нее натягивали различные одежды, то одевали ее, то раздевали – вообще, возились с ней, как с куклой.

Будучи порядочным роботом-женщиной, в глубине души Иньига, конечно, мечтала быть куклой. И неважно, что одевал и раздевал ее хмурый молодой мужчина с неопределенной наружностью – из тех прилизанных молодчиков, что не нравятся ни другим мужчинам, ни тем более женщинам. И старикам они тоже не нравятся, что до детей – те таких просто не замечают… Возможно, он нравится своей кошке. Если у него имеется кошка.

Иньига кошек не любила – как за манеру драть когти о новые чулки, натянутые на безупречные манекеновые ноги, так и за особые отношения кошек с электричеством. Любая кошка моментально выгибалась и ставила шерсть дыбом, стоило ей соприкоснуться с кем-либо из роботов. Это могло бы разрушить их строгую конспирацию.

По счастью, в магазине никогда не водилось ничего съестного. Здесь не было для кошек ничего привлекательного.

Иньига была тайно влюблена в Лопеса. Она поняла это со всей определенностью на второй десяток лет их совместных странствий. Ее мозг посылал ему импульсы нежности. Она выбирала для этого такие моменты, когда прочие роботы проходили мысленную профилактику и не могли улавливать ее сигналов. Иньиге это причиняло странную, сладковатую боль, в груди у нее все щекотало.

Пятый член их сообщества, угрюмый робот по имени Монкада, переживал собственную трагедию. Его модернизировали сильнее остальных. Мало того, что сняли голову – об этом можно было бы и не печалиться, поскольку мозг и все остальные важные функции помещались у него в другом месте, а голова выполняла чисто декоративную функцию, – у него были отрезаны по локоть руки. Для чего сделал это новый дизайнер магазина, осталось загадкой. Просто взял и снял руки.

Робот Ласьенга была единственным, кто утешал Монкаду. Она стояла рядом, тоже без головы, в красном кружевном белье. Иньига уверяла, что подобный вид – просто позор для порядочной женщины. Ласьенга втайне была с ней совершенно согласна, но из принципа спорила. По магазину так и летали электромагнитные импульсы.

– Ты выглядишь, как дешевая шлюха! – шипела Иньига. – Ты позоришь экипаж! Посмотри на эти резинки… Сейчас такое белье носят только продажные женщины.

– Можно подумать, я сама выбирала себе белье, – с достоинством жертвы отвечала Ласьенга. – Этот урод, который меня одевал, следовал указаниям.

Обе на миг замолчали. Продавцы ставили их в тупик. Ласьенга с ее никелированными, тщательно отполированными и вывернутыми руками, с ее ногами идеальной формы, расставленными почти непристойно, должна была (по идее) вызывать у людей эротические реакции. Но она не вызывала у них ничего, кроме мимолетного ужаса. И продавец, подбиравший для нее белье, тоже ничего не испытывал. Его оставила бы равнодушным любая женщина, не только металлическая.

– В шестидесятые люди были помешаны на сексе, – сказала Ласьенга наконец. – В мире было теплее.

– Дуры! – пустые глаза Суареца еле заметно моргнули. – Какое вам дело до секса? У нас отсутствуют половые функции.

– Господин создавал нас, учитывая половую дифференциацию, – возразила Иньига. На сей раз она решила поддержать Ласьенгу. – Он утверждал, что секс не обязательно находит свое крайнее выражение в функции размножения. Можно любить и платонически!

– Сейчас никто никого не любит, – сказала Ласьенга. – Даже платонически.

Монкада угрюмо молчал. Он не считал для себя возможным вмешиваться в разговоры. После того, как у него отняли руки, он считал себя абсолютно неполноценным.

«Робот может существовать без головы – при условии, что основные матрицы у него сохранены. Но какой смысл в роботе без рук? Чем я буду работать? Ногами?» – эта мысль буквально сводила его с ума.

Но Иньига, совершенно лишенная сострадания – как и полагается красивой кукле – то и дело пыталась втянуть его в пустопорожние разговоры.

– А ты, Монкада, что скажешь?

– О чем? – донесся еле слышный отклик Монкады.

– О сексе!

Монкада молчал.

– Оставь его, у него депрессия, – вмешалась Ласьенга.

Иньига много бы отдала за возможность увидеть себя в зеркале. Она догадывалась о том, что выглядит чрезвычайно эффектно. Ей шел принятый в этом магазинчике «футуристический» стиль: ультракороткие юбки, грубые чулки, жуткие ботинки, пригодные для хождения по почвам чужих планет, даже по раскаленным, и тончайшие, прозрачные блузки с завышенной талией и прорезями на плечах. Иньига старалась изогнуться так, чтобы одна прорезь выглядела больше другой – и вообще чтобы придать себе побольше ассиметричности.

Суарец не одобрял этих экспериментов. Он был консерватором.

– Не забывайте, у меня единственного есть возможность воспринимать происходящее не только электромагнитно, но и визуально, – строго напоминал он. – Я могу зафиксировать ваше поведение. Господин, возможно, не одобрит.

– А возможно – что и одобрит! – возражала Иньига. – И вообще! Суа-арец! Не будьте говном – сделайте мою карточку!

– Шестидесятые кончились, детка, – сказал Суарец, но, судя по тому, как моргнул его импульс, было очевидно: Иньига сумела его развеселить.

– А еще я страдаю от тишины, – сказал вдруг Монкада. И снова замолчал.

Действительно, в магазинчике не было ни радио, ни магнитофона. Здесь царила мертвенная тишина. Продавцы-надсмотрщики молча пялились на манекены, словно ни мгновения не доверяли им и были готовы предотвратить любую попытку бунта. Потом один продавец уволился. По слухам, его увезли в сумасшедший дом.

– Ерунда! – говорил Лопес.

Иньига была с ним согласна.

– У него не было сердца, – утверждала она. – Как же он мог утратить рассудок? Черствый человек не мог сойти с ума!

Ласьенга в своем развратном белье покрывалась от холода испариной и в разговоре не участвовала. Ей было невыразимо грустно. Только искалеченный Монкада умел понимать ее. Но Монкада молчал, его депрессия усиливалась с каждым днем.

Однажды Ласьенга решилась на беспрецедентную выходку. Ночью, когда никто не видел, она отстегнула одну из резинок, а на плечи набросила платье. Черное, с языками «пламени», сделанными из фальшивого, очень яркого золота.