Игра с огнем - Пуйманова Мария - Страница 12

Так вот оно как в империи страха! Она приняла Гамзу за провокатора. Он высказал эту мысль и тем несколько успокоил ее. Пусть она хоть прочитает письмо, Гамза его тотчас снова заберет.

— Да уж, попрошу! — резко сказала Торглер.

Она быстро пробежала глазами по строчкам, так, как делают артистки на сцене, от волнения едва улавливая смысл, и тут же вернула письмо. Кенен рекомендовал Гамзу как надежного товарища и хорошего юриста. Но какой в этом прок, если она враждебно относится к Кенену? Гамза зашел с другого конца.

— Доктор Зак, адвокат вашего мужа, — национал-социалист, не так ли?

— Никто другой из берлинских адвокатов не хотел защищать моего мужа, — жестко ответила женщина. — Все до одного отказались. Они готовы защищать любого взломщика или убийцу, а тут отказались. Это был мой крестный путь! Доктора Зака мне рекомендовал верховный суд.

— Я не знаю доктора Зака лично, — подчеркнул Гамза, — я еще с ним не разговаривал. Но как национал-социалист он вряд ли будет в достаточной мере заинтересован в том, чтобы доказать, как промахнулось правительство Геринга, обвинив в поджоге людей, которые подожгли рейхстаг примерно так же, как вы или я.

— Да, — вырвалось у Торглер с горечью. — Да, — повторила она, устремив взор в одну точку, как делают все убитые горем люди. — Вот что получил Эрнст за все. За то, что он жертвовал собой ради других, за то, что никогда не думал о себе. Но я это знала. Я всегда говорила. Проклятая политика! Как мы могли быть счастливы… Мой Эрнст!.. — Она разразилась плачем. — Он невинен, как ребенок, — говорила она в слезах. — Как только я себе все это представлю… Я до сих пор не понимаю…

— Зато мы, за границей, ясно видим все, — сказал Гамза. — Здесь, в империи, вам рассказывают сказки, как малым детям. Вам приходится делать вид, что вы им верите, я знаю. Фюрер смотрит со стены и следит внимательно…

Торглер обернулась одновременно с гостем и снова густо покраснела.

— Я была вынуждена купить этот портрет, — злобно произнесла она. — Этот человек мог меня выдать. Что ж вы, хотите, чтоб еще арестовали меня и ребенка? Сына мне удалось переправить через границу, а дочь…

Гамза принялся ее успокаивать. Он вовсе не хотел ее задеть. Он знает, как тяжело ей живется. А Торглеру — тем более. Не согласна ли фрау Торглер с тем, что ее мужа должен защищать человек, ни от кого не зависящий, такой, кому важно одно — доказать невиновность Торглера?

Женщина сразу насторожилась. Смерила Гамзу глазами, уже сухими.

— Вы хотите защищать моего мужа? — спросила она с нажимом, и в голосе ее прозвучала легкая угроза.

Гамза подтвердил. Конечно — для этого он и приехал к ней. Он хочет предложить ей свою помощь.

Торглер посмотрела на него сверху вниз.

— Нет, нет, — язвительно бросила она. — Из этого ничего не выйдет. У меня нет денег, дорогой господин доктор. Ни гроша. Я больше не буду такой дурой, какой была прежде.

«Из провокатора я уже стал мошенником», — подумал Гамза.

— Что ж, верно, нашлись такие мерзавцы, которые отняли у вас даже способность доверять людям, — сказал он вслух. — Жаль. Я рад был бы помочь, как умею. К счастью, я не один. За дело вашего мужа и болгарских товарищей берутся более известные юристы, чем я: например, Моро-Джаффери, или Брэнтинг, или Притт… Да что это я вам рассказываю, вы ведь и сами знаете. Видели вы Коричневую книгу?[15]

Торглер побелела как полотно.

— Тише!

Ей показалось, будто кто-то остановился под окнами. Беспокойство охватило ее, она встала и пошла посмотреть. Она открыла даже дверь, выглянула в коридор и снова осторожно притворила ее.

— Сразу видно, вы не здесь живете, — проговорила она со слабой улыбкой облегчения, возвращаясь к плюшевому креслу. — Легко вам говорить! Легко вам говорить… Не знаю… чем больше людей будет вмешиваться в это дело, тем более это раздражит их. Я их знаю! Как бы это еще сильнее не повредило Эрнсту… — Она подняла на юриста уже кроткие глаза. Ее недоверие заметно таяло.

— Он должен знать, что мы его не отдадим! — горячо сказал Гамза. — Господи, должен же он иметь хоть какую-нибудь надежду! Вы имеете право навещать его?

— Один раз меня к нему пустили по поводу денег, оставшихся от дедушки. С этим они скорее всего считаются. Если бы вы его видели! Кости да кожа…

— Выдумайте опять какой-нибудь денежный предлог, — перебил ее Гамза и встал. — Вам что-нибудь да придет в голову. Вы такая умная женщина. Я знаю, вы мужественный человек. Третий Интернационал — большая сила, и он стоит за четырьмя обвиняемыми. На стороне вашего мужа вся мировая общественность, все справедливые люди, а это — не пустяк. Видите, как нацисты испугались этого. Уже то, что нам удалось добиться процесса, — успех.

— Я не знаю, — безнадежно ответила она.

— Постарайтесь к нему попасть. Как можно скорее. Для чего существует доктор Зак? Пусть добьется для вас свидания. И когда вы будете подавать вашему мужу руку — вам ведь разрешат, — передайте ему это.

Он пожал правую руку женщине в знак прощанья, и в ее ладони очутилась бумажка. Огонек любопытства промелькнул в ее глазах. Она быстро развернула записку.

Там было написано карандашом: «Когда иностранные юристы предложат свои услуги, дайте им все четверо полномочия. Настаивайте на том, чтобы они вас защищали. Дело в верных руках».

Торглер задумалась, колеблясь между врожденной склонностью женщин к секретам и страхом перед незаконным поступком.

— А это не будет опасно для Эрнста?

— Не будет, если вы сделаете это ловко. А это уж вы сумеете сделать, если вы его любите. А здесь вот — от Антифашистской помощи, — добавил он, — если будет необходимость где-нибудь подмазать…

Он оставил на столе банковый билет и, невыносимо стыдясь, вышел из комнаты через темные сени на яркий дневной свет.

Девочка в саду явно ждала, когда появится гость. (Гамза совершенно забыл о ней.) Но девчушка, увидев его, тотчас оставила свою фасоль, схватила скакалку и принялась прыгать с отчаянным усердием, делая вид, что полностью занята своим делом.

Мать с ключом вышла вслед за Гамзой.

— Соседским детям запрещают с ней играть, — с болью заметила она.

Девочка, покачивая головой и шевеля губами, — она, видно, считала свои прыжки, — подскакивала так, что ее косичка взлетала все быстрей и быстрей, подгоняемая смущением и желанием похвалиться. Фартучек ее развевался, крепкие загорелые ноги с непостижимой быстротой, как у балерины, мелькали над полукругом скакалки.

— Эрнст боится за нее, — таинственно шепнула женщина. — Говорит — следи за ней хорошенько. Понятно, он не мог сказать всего при надзирателях. Но я его поняла. Сколько уж было случаев, когда они похищали детей.

— Сто! — победно воскликнула девочка и остановилась.

— А ты здорово умеешь прыгать, — похвалил ее Гамза.

Она подбежала, щеки ее горели, жаркие губы улыбались счастливой усталостью, худенькая детская грудь поднималась и опускалась и снова поднималась, вдыхая свежий воздух. Каждый цветочек на фартуке этой дочери заключенного дышал радостью движения под просторным небом.

— Попрощайся же, — сказала ей мать.

Гамза взял вспотевшую детскую руку.

— Я ведь твой дядя, правда? — сказал он.

Она посмотрела на него с веселой смелостью:

— Да!

УЛЫБКА

У Неллы был пузатый кофейник, доставшийся ей по наследству от прабабки — жены мясника. Посудина напоминала дамочку в пышных юбках, с узкими плечами и розочкой на шляпе (за эту розочку открывают крышку). Да, кофейник как две капли воды походил на буржуазку тех времен, когда он был еще новым и украшал собой стол. Но, несмотря на все усилия, серебро темнеет, кое-где на кофейнике впадины и неровные выпуклости — всесильная рука времени помяла его. Он стоит на трех ножках, прихрамывая на одну из них. Я согласна с Гамзой — это неуклюжая вещь, незачем ее ставить на стол. Гамза каждый раз проливает кофе и злится, что у кофейника слишком высоко приделан носик. Если б он умел с ним обращаться! Почему не подождет Неллу? Мужчины пьют много черного кофе, а прабабкин кофейник объемист. Потому-то и ставят на стол это яблоко раздора.