Я дрался на Т-34. Третья книга - Драбкин Артем Владимирович - Страница 16

Немцы как раз ужинать собирались, когда гранату к ним закинули. За столом их там 12 человек всего было. Раненые, кто сопит, кто храпит… добили… Человека три на печку взлезли, прижались там. Ну их и… Схватили этого здорового, под два метра, обер-ефрейтора, который оказался из дивизии «Адольф Гитлер», и давай, как говорится, руки в ноги – и к своим.

Привел в разведотдел корпуса. Сдал. А у немцев такая замашка – руки за спину, ноги шире плеч и стоит. Когда вошли в комнату, где начальник разведотдела сидел, как его начали спрашивать – он пошел говорить все. Так что, когда смерть заглянет в глаза, язык сам развязывается.

Вспомнил про пистолет, думаю, что ж он не стрелял?! Посмотрел, а у него «вальтер» бельгийский. И на оси поворачивается флажковый предохранитель. Он первые три выстрела сделал, затвор не полностью отскочил назад. Предохранитель с легким ходом, видимо, он пальцем его задел, и он заскочил и перекосил затвор. Он жмет на крючок, а выстрела-то нет. На этом крючке повисла жизнь моя… Если бы не это, он бы мне башку снес. Потом я как реликвию носил этот пистолет с собой до конца войны.

– Ведя огонь по танку, нужно ли обязательно поджечь его?

Задача вывести танк из строя. Еще постараться и экипаж ликвидировать. В этом заключается вся тактика боя. Надо уничтожить противника! Надо сказать, что руководствовались мы простыми истинами: «Зачем вы к нам пришли? Мы вас сюда не звали, ребята. И если вам приходится туго, то мы тут ни при чем».

Конечно, все направлено на то, чтобы убить немца. И плакаты нас призывали, и Родина-мать тоже – «убей немца». Но в бою очень трудно разобраться, кто убил. Потому что стреляют-то многие: кто попал, от чьего снаряда танк загорелся немецкий?

Когда я раздавлю пушку танком, это понятно, что мой танк раздавил. Или немцы под гусеницами хрустят, покамест не пройдешь, – это же видно. Другой раз местность не позволяет определить – убил я кого или нет. В лесу ничего не видно. Бывает, спрашивают: «А сколько ты танков уничтожил? Сколько человек?»

Я сам про себя думаю: «Ну, наверное, человек 100 я отправил на тот свет». Но танков сколько – я сказать не могу.

Вот, например, такой эпизод был под Шепетовкой. Корпус еще стоит на месте на исходных позициях, а мы уже движемся вперед как разведывательный дозор. Подходим под прямым углом к дороге, мощенной булыжником. По-моему, Шепетовка – Тернополь. И только мы вышли к этой дороге, как замечаем, что слева стоят три брошенных БТР, забыл, как называются, у них сзади на гусеницах колеса, а спереди на резине… А по грунтовой дороге «Пантера» уматывает от нас – увидели, наверное. Конечно, сразу же команда: «Огонь!» Шарах ему по заднице! Он и фыкнул. Немцы повыскакивали. Их перестреляли. Все очень просто. Все очень быстро. Все разом стрельнули. Кто подбил? Так что не задавался я целью считать.

Если бы немцы победили, то, я уверен на 100 %, сейчас здесь ни единого русского слова бы не услышали.

– ДШК стоял у вас на танке?

Да, на «исах» стоял зенитный пулемет, но не припомню, чтоб пользовались.

– Вам с особистами приходилось сталкиваться?

Каждый из нас знал, что в полку обязательно есть человек из особого отдела, у которого есть сеть осведомителей. Он с каждым из них работает, задачи ставит: «Вот ты там прислушивайся, а нет ли таких, которые болтают, чего не следует?» Но, откровенно говоря, каждый старался как можно подальше держаться от таких товарищей, которые нам совершенно не товарищи.

Нет, я, конечно, слышал, что существовали заградотряды, особенно когда отступала армия. Бежали ведь люди… Бежали почему? Потому что руководство, командование упускало из рук управление. И бежали, не зная, кто рядом с тобою бежит – может, командир полка или батальона, роты. Многие срывали с себя знаки отличия. Кому хочется умирать? И конечно, заградотряды задерживали таких, останавливали – а ну-ка давай в сторонку. И потом эти особисты их проверяли: кто, чего, откуда, из какой части. Связывались немедленно, у них своя, как говорится, картотека имелась. Но главным образом, такое было в начале войны – 41-й, 42-й, да еще и прихвачен 43-й год.

Ты, например, в полку представитель особого отдела. Твоя задача какая? Тебе выявлять нужно, что за человек, которому дают в руки оружие, а тем более – танк. Черт его знает, что от него можно ждать? Он перебьет экипаж ночью, порежет, пока спят, потом заведет и пошел на штаб. Как его остановить? За такое этого товарища к стенке поставят. А кому охота?

– Лично вы 227-й приказ «Ни шагу назад!» как восприняли?

Я лично никак не воспринял. Я ж на танке.

– На ваш взгляд, у «тридцатьчетверки» какие были сильные и слабые стороны?

Сильной стороной было то, что он не был перегружен электрикой. У него все было механизировано, рассчитано на человека. Если это наводчик, то у него под левой рукой механизм поворота башни, под правой рукой – механизм вертикальной наводки. Чем это хорошо? Это хорошо тем, что даже если в танк попал снаряд, то еще не значит, что выведена из строя вся система. «Тридцатьчетверка» была исключительно хороша. Тем более когда на нее поставили 85-миллиметровую пушку. Двигатель мощный, как спичечную коробку таскал танк. Коробка передач – ее «выбросить» – отвернуть несколько болтов. «Выбросил», на ее место поставил живую, и пожалуйста – танк опять пошел.

– Опытный механик-водитель продлевал жизнь танку?

Очень даже правильно говоришь. Заряжающий, он ничего не видит. Командир взвода – роты смотрит, как его танки выдерживают направление, ведут бой, то есть он на другом сосредоточен. Наводчик, он в поле зрения прицела ищет, нет ли какой цели, которая не выявила себя до боя. А механик видит, куда танк идет, он должен выбирать местность такую, чтобы способствовать эффективной стрельбе наводчика и чтобы не подставиться под огонь противника. Если механик дурной, он вылезет на пупок или по гребню, по водоразделу пойдет: ясно, что он – мишень. Он своей жизнью и жизнью экипажа расплачивается.

– На «семидесятке» прицел вас устраивал?

На Т-70 можно было пройти с этим. А уже начиная с «тридцатьчетверки» можно было бы и получше. У немцев были цейсовские оптические прицелы. Мощные, с большой кратностью – не в пример нашим. У нас прицелы сначала были ни к черту.

– У вас в экипаже была взаимозаменяемость?

Я, командир танка, должен уметь и стрелять, и заряжать, и водить танк. То же самое должны делать и остальные члены экипажа, но беда была в том, что очень часто люди выходили из строя, экипажи менялись. Приходит молодой парень – его заново надо учить.

– Как кормили танкистов?

Было чего пожевать, но иной раз ничего и не было.

– Как местное население в Европе встречало?

А что им нас встречать? Мы когда Вену прошли и рванули туда, по Австрии, на Запад, так люди выходили, стояли по обочинам у дороги. Вот такие вот глаза! Немцы же говорили, что все – никакой Красной Армии уже нет, мы уже победили. Немцы же врали им все время. А тут идут такие громилы! Огромное количество машин и войск много. Ну как им еще воспринимать? Они языка не знают, мы его тоже не знаем! По сути дела, мы с ними не общались. Если какая-то тыловая часть где-то остановилась – это они там живут в населенном пункте несколько дней, может, недель, – там и с бабами, и все что хочешь можно было. Люди-то все живые. Например, в Румынии мы общались побольше, потому что Румыния вышла из войны раньше всех. Там поспокойнее было. Мы в Бухарест когда вошли, так город вообще жил мирной жизнью. На тротуарах столики, пивные бары открытые. За столиками местные сидят, пивко глушат. Ну а где идут бои сильные – как мы можем общаться с населением, когда население, попрятавшись, где-то в подвалах сидит, дрожит. Как они могут к нам относиться? Ясно, что боятся, как бы жизнь не оборвалась.