Когда нам семнадцать… - Александровский Виктор Николаевич - Страница 11

— Любопытная штучка! — сказал Максим Петрович, подойдя вплотную к пушке. — Из таких в гражданскую войну по белякам палили.

— Я же говорила! — воскликнула Тоня. — А можно про пушку точно узнать, кто ее сделал и какой части она была?

— Вероятно, — ответил Максим Петрович, с беспокойством поглядывая на подошедшего Ковборина. — В архиве, должно быть, сохранились документы, воспоминания.

— Очень может быть, — холодно откликнулся Ковборин. — Только школьникам это ни к чему.

Он стоял позади ребят и точно окаменел, глядя на пушку. Я незаметно придвинулся к нему. Впервые в жизни так близко и не через стекла пенсне я увидел его глаза. Округленные, немигающие, они смотрели безжизненно, дико — мне даже стало страшно. Что с ним?

— Владимир Александрович, — обратился к директору школы улыбающийся Грачев, — не кажется ли вам, что эта пушка может дать выстрел?

— Что… что вы сказали? — очнулся Ковборин. — Что вы имеете в виду?

— Многое… Начиная с поисков в архивах, — все так же улыбался наш классный руководитель.

Ковборин, видимо, пришел в себя, поправил пенсне.

— Вам мало недавних дурацких споров, лыжных дуэлей и попыток бежать на Чукотку? Простите, но я не понимаю вас… Учащийся должен учиться! Завхоз! — крикнул он в сторону школьного гаража. — Немедленно очистить двор от этого хлама!

— Как — хлама? — вспыхнула Тоня. — Это же пушка… Партизанская пушка!

— Партизанская? Откуда вам известно? — сказал Ковборин точно в пустоту. — А может, белогвардейская, а?

Сколько яда было в этих словах!

Тоня, вся пунцовая от волнения, замолчала. А я готов был броситься на него с кулаками.

— Убрать на свалку! — негромко, но жестко повторил директор свой приказ.

Я посмотрел на изменившееся лицо Тони, и мне стало жаль ее…

Что же делать? Как перехитрить Ковборина?

Не знаю, как мне пришла в голову эта счастливая мысль.

— Поручите мне вывезти пушку, — лихо, почти весело сказал я.

Ребята переглянулись. Филя вытащил свой гребешок. У Тони вытянулось лицо.

— Вам? — недоверчиво спросил Ковборин, и я вдруг подумал: «Сейчас латынью обзовет!» — Ну что же, юноша, — усмехнулся Ковборин, — пожалуй, это вам по силам. — Он круто повернулся и пошел к школе.

Что-то обидное скрывалось за последними словами Ковборина, но мне в ту минуту было не до обид.

— Ребята, приходите вечером, поможете! — громко обратился я к товарищам.

— Что ты задумал? — спросила Тоня, когда мы гурьбой пошли в класс.

— Увидишь.

— Улыбнулась пушечка-то! — подмигнул Маклаков.

Никто не отозвался на эти слова.

В большую перемену я побежал на завод к Павлу.

Ровно в девять часов вечера за дощатым забором школьного двора раздался протяжный и сиплый гудок грузовика. Филя и Тоня открыли ворота. Сверкнули фары, шум мотора стал яснее и громче. Но сидел ли кто в кабине рядом с шофером?

— Сюда, сюда подкатывай! — крикнула Милочка.

Грузовик подошел вплотную к яблоне, где стояла наша пушка. Щелкнула дверца кабины, и из нее выпрыгнул… Василий Лазарев. На сердце у меня отлегло. Все идет так, как задумано.

— Откуда вы? — осведомился у Лазарева Ковборин. Он вышел на шум из своей квартиры при школе.

— С завода. Тут у вас металлолом, говорят, есть.

— Есть, есть, молодой человек!

Вежливо и деловито попросив у Ковборина веревку и доски, Лазарев стал командовать погрузкой. Мы с трудом затащили пушку на площадку грузовика.

— Вася, — приставал к Лазареву-старшему Лазарев-младший, — верно, на переплавку?

— Отстань! — шепотом отозвался Василий. — Тут, паря, ход конем!

Пушка наконец была погружена. Филя, я и Вовка прыгнули в кузов. Василий, усевшись рядом с шофером, свистнул, и грузовик, обдав ребят бензинным перегаром, рванулся к воротам.

— Налево, налево сворачивай! — начальнически крикнул Маклаков.

— Можно и налево, — высунулось из кабины хитроватое лицо Василия.

Грузовик быстро помчался, петляя по темным улочкам города.

Шли дни. Уже давно над городом пролетели караваны уток, отгремели далекие охотничьи залпы, и моя длинностволая бердана снова покоилась за шкафом. В раскрытые настежь окна вползала густая летняя теплынь. Кружа голову, она тянула в поле, на реку…

— Ты, парень, поменьше бы в окошко заглядывал, — покрикивала на меня Зина. — Испытания ведь… За девятый класс.

— Знаю, не маленький! — склонялся я над учебниками. А сам не в силах был отогнать назойливые думы.

К хорошо известному чувству тревоги — как-то пройдут экзамены! — примешивалось какое-то смутное, безотчетное беспокойство. Наконец я понял, из-за чего. Пушка! Да, пушка! Спрятав ее, мы как бы бросили негласный вызов тому, кто приклеил ей ярлык «белогвардейская»… А что мы сами знали о нашей пушке? Вдруг из нее и вправду стрелял бандит-каратель?

По ночам, когда небо тревожилось заревом лесных пожаров и в окно влетал тягучий запах гари, воображение рисовало самые невероятные картины. Вот о нашей проделке узнает Ковборин. Возьмет да и сообщит, скажем, в уголовный розыск. «Зачем спрятали пушку?» — спросят. «Не увозить же ее было на свалку». — «Да, но можно было на завод, в вагранку». — «Правильно. Мы так и хотели». — «Директор вам ясно сказал, что она принадлежала карателям. Это доказано, вот свидетели…»

Однажды, когда я чуть не в десятый раз представил себе эту картину, я громко захлопнул учебник, чтобы улечься спать. Павел как бы невзначай спросил меня:

— Слышал я, будто ваш Маклаков в гараж ходил.

— В какой гараж?

— Да в наш, заводской. Искал того шофера, что пушку вашу отвозил… К чему бы это?

Вот, вот, начинается…

Чего добивался Маклаков, сказать трудно. Последнее время он неожиданно подобрел и даже разговаривал с Вовкой. Разнюхал? Разузнал про нашу тайну? Может быть, пушки в том месте уже не было?

Всю ночь я не мог заснуть. Как только пропели петухи и рассвело, я вышел из дому. Утренний холодок ободрил, я ускорил шаг.

Вот знакомая улочка, погруженная в сонливую тишину. В разрыве между домишками — длинный забор, в нем — меченая доска. Стоит ее отвернуть — и открывается нутро сарая, примыкающего вплотную к забору.

Метку на заборе я нашел без труда, огляделся, прилег. Все, кажется, шло, как и в те разы, когда подходила моя очередь проведывать пушку. Я взялся за нижний конец доски, потянул на себя, и вдруг в сарае послышались шорохи. Меня бросило в жар: «Кто-то есть!» Затаив дыхание, я прислушался… На другой стороне улицы по-утреннему задорно пропел петух. Золотистый луч солнца коснулся столбика забора. «Не век же лежать тут», — решил я и снова потянул доску. Зашуршала бумага, в которую была упрятана пушка, но тут же все стихло. Я вгляделся в открывшуюся мне темноту сарая. Вот вырисовывается краешек брезента, которым мы прикрыли лафет. Брезент на том же месте, значит, и пушка должна быть здесь. Но что это? Я всмотрелся пристальней и среди вороха старых вещей, принесенных в сарай с клубной сцены для маскировки пушки, увидел неподвижный человеческий силуэт. Я окаменел, как и тот неизвестный… Когда прошел шум в ушах и я овладел собой, я опустил конец доски и поднялся. Надо было немедленно предупредить ребят.

В доме Русановых еще спали. Однако на мой стук из приоткрытой двери показалась седенькая бородка Виталия Львовича, отца Игоря. У профессора было твердое правило вставать рано поутру. Оказалось, что Игорь тоже давно уже встал (у него, впрочем, такого правила не было) и ушел испытывать свои водяные лыжи на Ангарскую протоку. «Нашел время для опытов!» — подосадовал я и, не теряя времени, отправился на реку.

Мне по-прежнему не верилось, что из сумасбродной затеи Игоря может получиться толк. Однако то, что я увидел, отвлекло меня на короткое время от неприятных мыслей. Игорь проводил свои опыты в мелкой и тихой заводи Ангары. Стоя на длинных коробчатых поплавках, окрашенных в зеленоватый цвет, очень похожих на те, что значились у него в чертеже, Игорь пытался раскатиться по воде. Но получалось у него это плохо. Лыжи, напоминающие обрубки шпал, подвертывались или расходились в стороны, и изобретателю приходилось принимать самые невообразимые позы, чтобы как-то сохранить равновесие.