Тайный язык нищих - Тиханов Павел Никитич - Страница 2

Следует сказать, что язык argot не настолько богат, чтобы на нем существовали решительно все выражения, почему для образования нового слова к обыкновенному речению приставляют какой-нибудь слог, и с таким окончанием известное выражение, находясь в ряду других, действительно непонятных (изобретенных, придуманных), становится уже положительно неузнаваемо.

Не можем не отметить здесь следующего обстоятельства: даже у резьян, народца относительно небольшого, исследователь их языка, профессор Бодуэн де Куртенэ, подметил еще особливый, тайный, никому постороннему не понятный; автору заметки о сем удалось слышать всего лишь несколько фраз этого языка, состоящих главным образом из обыкновенных резьянских слов, но употребленных в иносказательном, переносном смысле (Сборник академии наук, XXI).

Относительно происхождения слова argot мнения расходятся. Так, одни из лексикографов выводят его от города Аргоса, «потому что большая часть сего языка составлена из слов, заимствованных с греческого». Приводим это мнение как одно из распространенных наиболее. Другие, напротив, производят этот язык от имени Ragot, некоего бродяги времен Людовика XII: отсюда и произошло-де выражение ragoter вместо grommeler и murmurer, в смысле канючить и христарадничать. Третьи видят корень сего слова в латинском ergo, и проч.

Затем, в определении характера арго этимологи также расходятся. По словам одних, rothwalsch (то же, что argot) — eine unverstandliche Spitzbudensprache, непонятный мошеннический язык (langue des filous). Кроме rothwalsch у немцев есть еще другое название сего языка — kokamloschen, что, собственно, значит язык ловкачей (пройдох), представляет же он собою смесь простонародного верхненемецкого и жидовско-немецкого жаргона, и т. п., и, судя по оборотам речи и построению фразы, можно с достоверностью сказать, что первые изобретатели сего языка были непременно евреи. Другие называют его Bettelsprache — язык нищих. В одной брошюре Общества поощрения духовно-нравственного чтения сказано, что воровские мошеннические шайки в Лондоне говорят своим особым, варварским языком. У русской голи перекатной жаргон ее называется музыка, и самое выражение «ходить по музыке» значит воровать, мошенничать.

Весьма типичное название этих людей — золоторотец — давно получило право гражданства и употребляется почти всюду, во всей России, хотя есть у них и свои особенные и, скорее, местные названия. Так, в Петербурге это мазурики, мазура проклятая, кадеты вяземской лавры; в Москве это жулики, жулябия, хитровцы; в Харькове их зовут раклы (ед. ракло); в Саратове — корсак, галаховец; в Орле — это босяки и проч. Название «босяк» как родовое встречается, впрочем, и в других местностях. Называют их также посадскими (в Кронштадте), в Казани суконщиками, от пригородной Суконной слободы, некогда населенной фабричными, отличавшимися буйным характером. В прибалтийских губерниях к босякам и золоторотцам применяют русское Karmantschik (карманщик, буквально значит мошенник). Как выродилось понятие сего последнего слова, можно судить по тому, что в старину мошеннический промысел не считался зазорным, им занимались наравне с другими ремеслами, и в городах, наприм. в Можайске, были целые улицы, по официальной переписи значившиеся как заселенные мошенниками [занимавшимися шитьем (кожаных) кошельков]. Между прочим, не отсюда ли ироническое народное «обшить» в значении обмануть, а «шитик» в смысле мошенник?

В старину на Руси мошенников звали костарями. Собственно, костарить — значит ловко попадать биткою в бабки, отсюда костарь или костырь — сначала искусный игрок в бабки, а потом — мошенник, то же, что зернщик, промышлявший игрою в кости, нынешний шулер. Похождения костарей далеко, впрочем, оставляют за собою подвиги теперешних мазуриков: это было нечто ужасное, сколько можно судить по эпизодам, сохранившимся в древних актах. Приведем на выдержку один из множества подобных, встреченный нами в грамоте великого князя Ивана Васильевича (1546 года марта 26) крестьянам и присельчанам Антропьевской слободы, на реке Лузе в Устюжском уезде. В грамоте повторяются следующие мотивы жалобщиков: «…и держать-де им того стану непочему, и того станового двора ставить им нечем, и держать его некому, потому что де у них в той слободке доводчик корчму держал сильно, а прежде сего у них корчмы не бывало в той слободке, а та де их слободка стоит на дорогах, на великопермской, и на вятцкой, и на велегоцкой, и с тех де у них дорог на тот становой двор, на корчму приходят всякие люди: тати, и разбойники, и костари, и у того доводчика корчму пьют всегда, и тех слободских людей бьют и грабят, и крадут, и проходу мимо того двора слобожанам нет, потому что многих людей до смерти бьют, теми людьми мертвыми их (слобожан) подметывают, и (тем) чинят им убытки великие»…

Происхождение тайного языка, или, что то же, тайнописи (криптография, стеганография), восходит к глубокой древности и возникло из потребности не допускать до всеобщего сведения таких известий или событий, которые по существу своему предназначались лишь для определенного (своего) кружка, для некоторых лиц. Средства к сему были различны. Писали так называемыми симпатическими (невидимыми) чернилами, способ вызывать которые известен был только тому, кому адресовалась тайнопись. Изобретали также для сей цели особые письмена. О первом приеме говорит Геродот и приводит несколько примеров подобной тайнописи. Собственно же криптографию находим у спартанцев, о чем упоминает Плутарх. Особенно сильное развитие получил тайный язык у христиан первых веков, когда преимущественно господствовала символика, аллегорические изображения и эмблемы, в коих скрывалась идея о Божественном Искупителе мира и Его учении (Орфей, Добрый Пастырь, образовавшийся из Гермеса, криофора, рыба, якорь и мн. др.).

С течением времени криптография постепенно теряла свой прежний характер, и теперь уступка тайнописи и иной взгляд на нее могут быть оправдываемы по отношению разве к высшим целям, ею преследуемым: таковы, наприм., дипломатическая или какая-либо другая важная переписка, где есть или предполагается к тому особого рода необходимость; такова, далее, криптография, употребляемая с благочестивою целию, ради безвестности и вящего смирения человека, наприм., надписи на предметах, приносимых в дар церкви; сокрытие имени списателем своего труда, составителем жития святого, какого-либо сборника, цветника и т. п. Для сей цели в старину употребляли особые, придуманные письмена, или употреблялась так называемая литорея, тарабарская грамота (азбука). Наши брянцы, наприм., нюхнувшие западного просвещения наездами по торговле в Ригу, случалось, делали запись латинскими буквами, нередко наоборот, от правой руки к левой, что еще более осложняло разгадку написанного (такие записи обыкновенно читали в зеркало). Или употребляли иносказательный счет, раскрывавший тайну при переложении его на буквенные цифры кириллицы, наприм.: «Пятьдесят равны шестерицами осморечным да исполниши единощи четыредесятное седмицею совершеннейшею десятериц почитай, с ним же девятое число с пятым присовокупляй, четверосугубным исполнение восприемлют», т. е.: (50.6) + 8 + 40 + 70 + 9 + 5 + (4.2), что в переводе на церковнославянский буквенный счет дает Тимофеи. Или вот другая подобная же запись: «Кто писал книгу сына церковного имя списавшего. Раб к рабу умным перочернительством слово седел в дому своего господина некоего купца течение стоял, его же званию вина всес ложным совокуплением седьмописьменно в числе сто шестеро и девять десятеро. Начертание же четыредесятное с десятным, и паки сто третицею сугубо с первым и осмиричное предваряет тридесятному с одном. Время же на тысящи раз читаемо седмь, и надо сторицею десять, восьмое по сих. Десятого месяца, третьи девятины числа, под солнечными зарями предлежащее бо изведох». Имя списателя, как читатель вероятно уже догадался, — Михаила, что в сумме дает 690 (40 + 10 + 600 + 1 + 8 + 30 + 1), время же определяется 7118-м (1610) годом 27 июня.