На острие меча - Азаров Алексей Сергеевич - Страница 18

—      Я думал, что стоит намекнуть о Пееве.

—      Черепаха бежит быстрее всех, так ей кажется.

Смысл габровской шутки обидно кольнул Ангелова, но спорить он не стал. В конце концов, начальству виднее.

В 17.00 Сиклунов доложил: Пеев вышел из дома на улице Аксакова и отправился, по всей видимости, к себе, на бульвар Адольфа Гитлера; агенты продолжают наблюдение.

—      Ну и прелестно,— сказал Гешев.— Ступай отдохни. Два часа в твоем распоряжении. Я и сам посплю.

Секретарь достал из шкафа подушку, серое солдатское одеяло. Постелил на диване. Гешев зевнул, перекрестил рот.

—      Иди, секретарь. Я сосну часок. Разбудишь в полседьмого.

Лег. Натянул одеяло. Уже засыпая, скользнул мутнеющим взглядом по застекленному книжному шкафу. На полках, тесно прижатые друг к другу, стояли тома Маркса, Ленина, Димитрова — изъятая у арестованных нелегальная литература. Никола Гешев читал ее, и многие страницы знал наизусть...

В 18.30 секретарь разбудил его.

9

Обложка «Бай Ганю» совсем истрепалась. Пеев пользовался книгой уже три с половиной года, и каждая складка на странице, надрывы на супере и титуле были словно шрамы ветерана, прошедшего сквозь бои.

Три с половиной года на острие меча.

Тишина квартиры гулко отдавалась в висках. Треснула половица, и посторонний звук ударил по нервам. Пеев расстегнул рубашку, помассировал сердце. Оно билось с болезненной частотой, и Пеев подумал, что, слава богу, Елисавета не видит его сейчас и припадок не напугает ее. Он знал, что нервное истощение доходит до кризисной точки. На прошлой неделе врач, осмотрев его, предложил немедленно бросить практику и ехать на курорт. Сказал: иначе я ни за что не ручаюсь. Леев, вручая врачу гонорар, подумал: «Какой уж тут курорт! Работать надо, работать...» Врач выписал рецепт, и Пеев собрался было зайти в аптеку, но кто-то встретился по дороге, отвлек, и лекарства так и остались не заказанными.

Впрочем, так ли уж это важно — лекарства? Валерьянка ему не нужна; кофеин и всякие там стимуляторы— тоже. Надо сменить обстановку, а это невозможно. Ни один солдат не смеет мечтать о демобилизации раньше, чем прозвучит последний выстрел войны. А это будет не завтра и не послезавтра, и «Бай Ганю» покроется новыми шрамами, и операторы Центра, измученные хроническим недосыпанием, не скоро уйдут на отдых.

Пеев сверился с «Бай Ганю» и вывел новую группу цифр. Колонки были длинными, и, чтобы перепечатать их на «ундервуде», требовалось не менее часа. Пеев прикинул и решил, что до возвращения Елиса-веты, гостившей у приятельницы, успеет управиться, если поднажмет. Печатал он плохо, одним пальцем, и, кроме того, требовалась особая внимательность, чтобы не перепутать цифры, а это замедляло работу.

Еще раз сверившись с «Бай Ганю», Пеев потянулся через стол, открыл «сейф» — стенной деревянный шкафчик со старинным замком-секреткой. Достал несколько листков папиросной бумаги, задев по дороге мешочек из плотной парусины. Нежно и печально зазвенело золото. Кольца, колье, монеты. Это было чужое золото — символ не столько богатства, сколько беды. Его принес на днях лавочник Соломонов, попросил взять на сохранение. Давний клиент Пеева, еврей, он получил повестку в полицию и предписание о выезде из Болгарии. «Умоляю, доктор,— сказал Соломонов.— Сохраните это для внучат, надеюсь, их не тронут». Глаза у него были полны слез. Пеев взял мешочек, сел писать расписку. Соломонов пожал плечами: «Что вы! Найдут и узнают, что это у вас. Нет, нет, не надо! Вы же честный человек, ваше слово дороже расписки. Что будет с нами, доктор? С Басей, Рувиком, со мной?» Пеев промолчал. Он знал правду: 40 тысяч евреев решено выслать для уничтожения. Срок: апрель — май. Он сообщил об этом Центру 23 марта и тогда же информировал, что группа депутатов Народного собрания заявила Богдану Филову протест против антиеврейских мероприятий. Филов сунул протест под сукно.

Пеев запер «сейф» и заправил листок в машинку.

08725... 23691... 335...

Допечатать не успел.

Снова громко и отчетливо хрустнула половица. На этот раз так, точно ее придавил своим весом кто-то большой и тяжелый. Пеев оглянулся, слепо зашарил рукой по столу, нащупывая ампулу: от двери, с пистолетом у бедра, шел к нему человек в черном, высокий, с призрачно-белым лицом.

—      Эй, эй, доктор! Не шути, пожалуйста.

Ох, как же быстро работает мысль! Ампула уже захвачена пальцами, а мозг отдает новый приказ: отпусти! Ни к чему. Я-то умру; это легко и просто и избавит от всего. Но тогда возьмутся за Елисавету и Митко... Все, что предназначено мне, выпадет на их долю. Я знаю, что буду молчать... Надо спасать Митко и Эль.

Сказал ненужную фразу:

—      Кто вы такие?

Человек с алебастровым лицом нехорошо улыбнулся.

—      Я Никола Гешев. Слышал, доктор?

От двери в комнату шагнули еще трое. Гешев повел в их сторону рукой с пистолетом.

—      Это мои, хорошие парни, доктор! Знакомься: следователь Милко Ангелов, агенты Куков и Антонов... Ты сиди, не двигайся, доктор!

Обыск длился два часа. Куков в ровные пачки увязал книги. Завернул в мешок, взятый на кухне, пишущую машинку. Ангелов уложил в портфель незаконченную шифровку, черновик и томик «Бай Ганю». Гешев, ни во что не вмешиваясь, сидел в кресле. Искали тщательно, но аккуратно, стараясь ничего не сломать и не повредить. Мешочек с золотом Соломонова не тронули: Гешев пересчитал вещицы, прикинул на ладони вес и засмеялся, когда Куков сказал, что это, наверное, русское золото, для оплаты агентуры. «Русское? Возможно, возможно... А ты что скажешь, доктор?» Пеев массировал сердце. Боль не уходила, но он был до странности спокоен. Голова работала трезво. Гешев повторил вопрос, и Пеев коротко объяснил, что ценности принадлежат клиенту. Добавил: «Это легко проверить». Гешев кивнул, завязал мешочек и, примерившись, ловко кинул его на место — в «сейф».

—      Ничего не портить и не ломать, ясно? Где жена и сын, доктор?

—      Елисавета в гостях, а Димитр уехал из Софии.

—      Верно. Ты всегда говори мне правду, доктор. Это будет тебе на пользу.

На алебастровом лице Гешева дрожала, расплывалась улыбка. Никак не могла исчезнуть. Пеев смотрел на Гешева, думал, что правильно сделал, не покончив с собой. Надо бороться до конца и спасти тех, кто под ударом. Все брать на себя. На одного себя.

Квартира постепенно наполнялась людьми. К концу обыска прибыл Павел Павлов с двумя немцами. Пеев был знаком с ним, встречался в клубе. Павлов поклонился, протянул руку:

—      Здравствуйте, Сашо. Вот уж не ожидал!

Пеев сделал вид, что не заметил руки. Подумал:

«Разыгрывают спектакль... Только ничего не выйдет. Совершенно ничего». Все и правда походило на пьесу, где действующим лицам полагалось вести себя вежливо и чуть ли не благожелательно и, согласно известному психологам правилу парадоксов, тем самым подавлять психику и волю противной стороны. Немцы были индифферентны; один сел, закурил сигару, другой замер у стены, так и простоял до самого конца.

Стрелка настольных часов подходила к девяти.

Стукнула входная дверь, и пожилой агент ввел Елисавету. Поддержал за локоть, не дал упасть, когда она, увидев мужа, вдруг стала оседать, сползать в полуобмороке.

Гешев вскочил, придавил Пеева, рванувшегося было к жене.

—      Сиди, доктор! Дай ей воды, Сиклунов!

Елисавету усадили, она приходила в себя.

—      Смелее, Эль! — сказал Пеев и глазами добавил то, что не хотел говорить вслух: возьми себя в руки, не дай радости этим увидеть нас униженными и растоптанными.

...В нижнем коридоре Дирекции полиции Елиса-вета и Пеев переглянулись в последний раз. Их развели, втолкнули в разные комнаты. Пеев хотел посмотреть вслед жене, но Сиклунов исподтишка больно ударил его, метя по почкам, и тут же спросил: «Что это с вами? Оступились?»

В огромном кабинете Павлова было чинно и прохладно.

Павлов сел за стол, сложил руки. Безымянный палец на правой украшен перстнем с печаткой. Справа, с торца, в низком кресле утонул Гешев. Слева на диване разместились Кочо Стоянов и подполковник Сава Куцаров из РО, которого Пеев знал как завсегдатая Народного театра.